Капризы мисс Мод

– Я как раз сам думал о том, – сказал он, чувствуя уже не в первый раз, насколько Билли отличалась от большинства тех, с которыми ему приходилось сталкиваться, благодаря своей профессии.

– Как все это плоско, я разумею театральную среду, эти надоевшие премьеры и вечеринки после представлений, которых нельзя избежать, – сказал он, – внутренний голос нашептывает мне, что с меня достаточно.

– Такая мысль приходит в голову всякому разумному человеку, связанному с театральным миром. Во всяком случае, я расстанусь с подмостками при первом удобном случае. Забавное это дело – театральное. Неожиданно попадаешь туда и уже там застреваешь. Вот я, например. Мне следовало бы повязать голову платком и доить коров. А вместо этого я очутилась в Лондоне и помогаю увеселять утомленных дельцов.

– Я не знал, что вы любите деревню, Билли.

– Я, видите ли, деревенское дитя. Мой отец заведовал оранжереями в Индиане, и мне известны наперечет названия всех цветов. Знаете ли вы, как я проводила первые вечера по приезде в Лондон? Я торчала в Ковент-Гардене и вдыхала аромат цветов.

– Вот где нам следовало бы быть прошлой ночью.

– О, да, мы тогда использовали бы лучше время. Скажите, вы не заметили ужасного субъекта, с которым мисс Бэб Синклер афишировала себя, когда вечер был в самом разгаре. Вы не могли не заметить его, так как он занял больше места, чем полагается любому мужчине. Его зовут Спенсер Грэй.

Джордж вспомнил, что его представили толстому мужчине его же возраста, который откликался на это имя.

– Это позор, – сказала Билли с возмущением. – Она – сущий ребенок. Это была первая пьеса, в которой она участвовала. Я случайно узнала, что в Нью-Йорке существует прелестный юноша, который безумно хочет на ней жениться. Я убеждена, что этот молодчик причиняет ей не мало забот. Неделю тому назад он пытался волочиться за мной, но я живо поставила его на свое место. Он, вероятно, думает, что Бэб доступнее. Разговоры с ней по этому поводу ни к чему не приводят. Она ослеплена им. Подождите, – продолжала она, – пока я просмотрю свою корреспонденцию. Держу пари, что половина из них – любовные записки. Я получила три между первым и вторым актом вчера вечером. Мне не понятно, почему знать и средний класс считают меня своей собственностью только потому, что у меня золотистые волосы, которые, к слову сказать, не фальшивы, и потому, что своим пением я честно зарабатываю себе на жизнь.

Мак удобно прислонил свои массивные плечи к дому и возобновил разговор.

– Я полагаю, что вы сегодня очень довольны, сэр.

Джордж задумался. Он, безусловно, чувствовал себя лучше с той минуты, как увидел Билли Дор, но он далеко еще не пришел в свое обычное настроение.

– Я должен бы быть довольным, но на самом деле это не так.

– Вы становитесь пресыщенным потому, что ваша пьеса имела большой успех в Америке. – Да, ее ставили в течение целого года в Нью-Йорке, а сейчас ее ставят в трех театрах.

– В этом-то и дело. Вы пресытились. На вашу долю выпало слишком много успеха.

Мак покачал головой.

– Вы не женаты, не правда ли?

Билли Дор, пробежав свои письма, смяла их в комочек и передала их Маку.

– Что вы сказали о браке?

– Я говорил мистеру Бэвану, что он пресыщен.

– Разве вы пресыщены, Джордж?

– Так утверждает Мак.

– А почему он пресытился, мисс? – спросил Мак риторически.

– Не спрашивай меня. Это не по моей вине.

– Это потому, что, как я уже говорил, мистер Бэван имел слишком большой успех, а также потому, что он не женат. Вы ведь сказали, что не женаты.

– Я не говорил, но это так.

– То-то и есть. Снимать пенки со сливок – быстро приедается, если некому за это хвалить. Когда я был холостым и мне случалось выиграть на скачках пару фунтов, мое радостное возбуждение быстро испарялось. Теперь же, если кто-нибудь из посетителей и дает мне правильные советы и, благодаря этому, подрабатываю, то половина удовольствия заключается в том, чтобы принести деньги домой, выложить их на кухонном столе, и чтобы жена потрепала меня по спине.

– Как же вы поступаете, когда проигрываете?

– Я ей не говорю, – возразил Мак простодушно.

– Вы, кажется, изучили искусство быть счастливым.

– Это не есть искусство, сэр. Это просто уменье найти подходящую жену и иметь собственный домашний очаг, куда можно вернуться вечером.

– Мак, – сказала Билли, – вы совершенно правы, я сама стою за простую семейную жизнь. Вы идете, Джордж?

– Я хочу достать вечерние газеты и отправить несколько телеграмм. Мы встретимся позднее.

Мак следил за спиной Джорджа, пока тот не повернул за угол.

– Славный, прекрасный господин, – сказал Мак. – Жалко, что на него напала хандра, после того, как он здесь имел такой шумный успех. Вероятно, это объясняется тем, что он артист.

Мисс Дор заглянула в свою сумочку и достала пуховку, которой принялась пудрить нос. – Мак, все композиторы со странностями. Они все делаются такими. Звуки джаз-банда им как будто бросаются в голову. Но, в общем, Джордж прекрасный человек и не позволяйте никому утверждать противное.

– Вы, мисс, давно знакомы с ним?

– Около пяти лет. Я была стенографисткой в издательстве, которое выпустило в свет его песни, когда впервые с ним встретилась. Есть еще одна вещь, которую надо поставить Джорджу в заслугу. Успех не вскружил ему головы. Этот юноша зарабатывает бешеные деньги, его карманы набиты тысячедолларовыми билетами, но он остался совсем таким же, каким он был, когда я впервые познакомилась с ним и когда он рыскал по Бродвею в поисках счастливого случая, который помог бы ему втиснуть две-три песенки в первую попавшуюся старую пьесу, шедшую тогда на сцене.

Не догадываясь об этих похвалах, исходивших от человека, мнением которого он дорожил, и которые могли бы его ободрить, Джордж спускался по Шефтсбери-Авеню, чувствуя себя более угнетенным, чем когда-либо. Он шел, стараясь найти причину своего плохого настроения. Сегодня, как ему правильно заметил Мак, у него было все, чтобы быть счастливым. После того, как он завоевал такую популярность в Америке, здесь, в Лондоне, была впервые сыграна его пьеса, которая, несомненно, имела необычайный успех. И тем не менее, он не испытывал чувства удовлетворенности. Он дошел до Пикадилли и повернул на запад. Внезапно на него нашло просветление, и он понял все. Он был угнетен потому, что ему было скучно, а ему было скучно потому, что он был одинок. Мак, этот трезвый мыслитель, был прав. Решение проблемы жизни заключалось в том, чтобы полюбить подходящую девушку и иметь свой очаг. Он был слегка удивлен, что искал объяснения своей меланхолии в другом направлении. Это тем более было необъяснимо, что 80 % произведений, выпущенных им в течение своей музыкальной карьеры, заключали в себе именно эту мысль. Он впал в сентиментальное настроение. Ему казалось, что он одинок на этом свете, который превратился в бурлящий поток счастливых пар. Счастливые пары ежеминутно проносились мимо него в автомобилях. Проезжающие омнибусы кряхтели под тяжестью счастливых пар. Даже полисмен на противоположной стороне улицы улыбался кокетливой продавщице, которая также улыбнулась ему в ответ. Единственным существом женского пола в Лондоне, которое, казалось, не имело никакой привязанности, была девушка в коричневом, шедшая по тротуару медленным шагом, глядя вокруг себя, точно Пикадилли представляло для нее новое невиданное зрелище. Поскольку Джордж мог видеть, она была чрезвычайно красивой девушкой, невысокой и изящной, с гордо посаженной головкой и с живой походкой, свидетельствовавшей о ее цветущем здоровье. Она принадлежала как раз к тем девушкам, которых – Джордж чувствовал – он мог бы полюбить со всем пылом двадцати семилетнего человека, не растратившего своих сил на глупые любовные похождения. Но едва он стал представлять себя и ее героями романа, как наступила холодная реакция. Когда он остановился, чтобы полюбоваться девушкой, пробиравшейся через толпу, восточный ветер коснулся его шеи ледяными пальцами, и холод отрезвил его.

– «Эта девушка, – с горечью подумал он, – одна только потому, что идет на свидание с каким-нибудь отвратительным мужчиной». К тому же, у него не было никаких шансов, чтобы познакомиться с ней. Не можете же вы устремиться к красивой девушке на улице и сказать ей, что вы одиноки, т. е., конечно, вы можете это сделать, но это не приведет вас ни к чему другому, как к полицейскому участку. Уныние Джорджа еще усилилось. Он почувствовал, что родился слишком поздно. Оковы современной цивилизации сердили его. В средние века можно было предложить женщине быть ее рыцарем. Но XX век – время прозаичное, когда девушки – просто девушки и не испытывают никаких треволнений. Останови он эту девушку в коричневом, чтобы уверить ее, что его помощь и попечение к ее услугам, она, без сомнения, подозвала бы этого высокого полисмена, стоящего на перекрестке, и весь роман начался бы и окончился в течение полуминуты, а если полисмен двигался бы быстрее, – то и того меньше.

Лучше отогнать мечты и вернуться к практической стороне жизни, купив вечерние газеты у оборванной личности, которая только что сунула ему в лицо свежий номер газеты. В конце концов, рецензии остаются рецензиями, даже когда ноет сердце. Джордж поискал в кармане кошелек, ощутил пустоту и вспомнил, что оставил деньги в гостинице. Это как раз было то, что он мог ждать в такой день, как сегодня. Газетчик имел вид человека, который вел свое дело за наличный расчет. Оставалось только вернуться в гостиницу, отыскать деньги и постараться за едой забыть все заботы. Из гостиницы он сможет отправить две или три телеграммы, которые ему нужно было послать в Нью-Йорк. Девушка в коричневом была теперь совсем близко, и Джордж смог яснее всмотреться в нее. Вблизи она еще больше оправдала его ожидания. Будь она создана по его собственному заказу, она не могла бы быть более подходящей. Но вот она должна была исчезнуть из его жизни навсегда. Обуреваемый волнением Джордж кликнул таксомотор, который медленно двигался по дороге. И все припевы чувствительных песен, которые он когда-либо сочинил, зазвучали в его ушах, когда он сел в мотор.

«Проклятый мир, – размышлял он в то время, как мотор, проехав несколько сажен остановился, так как проезд был запружен. – Скучный и бестолковый мир, в котором нет никаких неожиданностей. Даже когда садишься в мотор, он останавливается и не хочет двигаться». В эту минуту дверца мотора открылась, и девушка в коричневом вскочила в него.

– Простите меня, – сказала она едва переводя дыхание, – только ради бога, скройте меня!

Глава III

Джордж не протестовал. Не теряя драгоценного времени на расспросы, он действовал быстро и умно при таких обстоятельствах, когда самый рассудительный человек рисковал бы утратить равновесие. Дело в том, что Джордж долгие годы был усердным игроком в гольф, а это лучшая школа, которая приучает к умению сосредоточиться и развивает способность к острой наблюдательности. Принято считать, что существует двадцать три важных правила, которые одновременно надо держать в уме за игрой в гольф, и для человека, который преодолел эту премудрость, труд сокрытия девиц в таксомоторах не более, чем дешевая игра. Спустить штору в автомобиле было для Джорджа делом одной минуты. Затем он высунулся из окна таким образом, что совершенно заслонил внутренность мотора от взоров публики.

– Как я вам благодарна, – проговорил голос позади него.

Джордж созерцал Пикадилли глазами, с которых спала пелена. Разум говорил ему, что он еще находится на Пикадилли. Вместе с тем, ему показалось невероятным, что это могла быть та самая улица, которую он за несколько мгновений до того подверг осуждению и нашел бесцветной и неинтересной. По правде говоря, она мало изменилась в своих основных чертах. То же количество праздных людей сновало туда и сюда. Здания по-прежнему производили такое впечатление, точно их не чистили со времен Тюдоров. Восточный ветер все еще продолжал дуть. Но в действительности Пикадилли совершенно изменилась. Раньше это просто была Пикадилли. Теперь же она превратилась в Золотую улицу города мечтаний, одну из важнейших артерий столицы волшебного царства фей. Розовый туман застилал глаза Джорджа.

Годы спали с него и в одно мгновенье из брюзжащего старика он превратился в пылкого двадцатилетнего юношу, погруженного в мир весны, цветов и весело журчащих ручейков. Случилось невозможное. Небо ниспослало ему приключение, и ему было безразлично, даже если бы пошел снег. Вероятно, розовый туман, который застилал его глаза, помешал ему заметить быстрое приближение безукоризненно одетого юноши, в возрасте около двадцати одного года, который, в то время, как Джордж старался превратить мотор в спокойное убежище, спешно за кем-то гнался, с решительным видом, напоминая собой хорошо дрессированную ищейку. Только когда этот джентльмен, тяжело дыша, остановился в непосредственной близости от него, Джордж догадался об его существовании.

– Вы, сэр! – сказала ищейка, снимая блестящий цилиндр, отирая покрасневший лоб и снова водворяя на место сверкающий головной убор. – Вы, сэр!

Что бы ни говорилось о возможности любви с первого взгляда, – а Джордж сделался теперь убежденным сторонником этой теории, – не может быть никакого сомнения в том, что прямо противоположное явление случается зачастую. Так, после первого взгляда дружба с некоторыми людьми невозможна. Таким именно субъектом, по мнению Джорджа, и был этот бормочущий владелец шелкового цилиндра. Он соединял в своей персоне все черты, которые более всего ненавидел Джордж. Для молодого человека он был необыкновенно тучным и уже с двойным подбородком. У него были маленькие усики, которые в предубежденных глазах Джорджа производили жалкое впечатление. Лицо его было красным, а тон – повелительным. Джордж получил воспитание в Лауренсвеле и Гарварде, а впоследствии ему пришлось вращаться в обществе самых выдающихся театральных антрепренеров Нью-Йорка, и он умел найтись при всяких обстоятельствах.