На помощь, Дживс!

– Я слышала, вы должны сегодня приехать. Меня зовут Филлис Миллс, – продолжала она, и я ответил, что так я и думал и что Селедка передает ей большущий привет, на что она воскликнула: – Как, Реджи Сельдинг? Ужасный душка, верно? – И я согласился, что его смело можно отнести к этой категории и что среди душек он занимает не последнее место, на что она сказала: – Да, он просто лапонька.

Во время нашего диалога Уилберт Артроуз оставался не у дел, вроде тех второстепенных персонажей, которых художники изображают на заднем плане картины: он хмурил брови, пощипывал усики, шаркал ногами и подергивал прочими частями тела, стараясь дать мне понять, что, по его мнению, здесь стало чересчур многолюдно и что вернуть Тенистой поляне прежнее очарование сможет только немедленное исчезновение Вустеров. Воспользовавшись паузой в разговоре, он спросил:

– Вы кого-то ищете?

Я ответил, что ищу Бобби Уикем.

– На вашем месте я бы продолжил поиски. Уверен, вы ее обязательно найдете.

– Кого, Бобби? – спросила Филлис Миллс. – Она на озере, удит рыбу.

– Тогда идите вот по этой тропинке, – просиял Уилберт Артроуз, – повернете направо, потом сразу налево, снова направо и выйдете к озеру. Проще простого. Мой совет – отправляйтесь немедленно.

Ну, это уж слишком: меня, связанного с Тенистой поляной, можно сказать, кровными узами, фактически выгоняет какой-то посторонний, но тетушка Далия ясно дала понять, что мы ни в чем не должны перечить членам семейства Артроуз, поэтому я последовал его совету и зашагал в сторону озера, воздержавшись от ответных реплик. Отойдя на некоторое расстояние, я вновь услышал за спиной вдохновенные поэтические рулады.

Хотя водоем в Бринкли гордо именуется озером, говоря по совести, это скорее начинающий пруд. Но все же достаточно большой, чтобы прокатиться на плоскодонке. И для любителей катаний здесь устроен небольшой причал с навесом для лодок. На этом-то причале и сидела Бобби с удочкой в руках, и я, стремительно преодолев разделявшее нас пространство, оказался у нее за спиной.

– Привет, – сказал я.

– Привет от старых штиблет, – отвечала она. – А, это ты, Берти? Уже приехал?

– В наблюдательности тебе не откажешь. Не могла бы ты уделить мне минуту твоего драгоценного времени, прекрасная дама?

– Погоди, кажется, клюет. Нет, показалось. Так что ты говоришь?

– Я говорю, что…

– Да, кстати, сегодня утром я разговаривала с мамой.

– А я с ней беседовал вчера.

– Так и знала, что она тебе позвонит. Ты видел объявление в «Таймс»?

– Прочел собственными глазами.

– Наверное, сначала удивился?

– Я и сейчас удивляюсь.

– Я тебе все объясню. Эта идея пришла ко мне как озарение свыше.

– Выходит, ты запустила эту «утку»?

– Конечно.

– Но зачем? – спросил я, беря, по своему обыкновению, быка за рога.

Я думал, она смутится. Ничуть не бывало!

– Чтобы приготовить путь Реджи.

Я провел рукой по вспотевшему лбу.

– Видно, у меня что-то случилось со слухом – прежде он всегда был превосходным, – сказал я. – Мне послышалось, ты сказала: «Чтобы приготовить путь Реджи».

– Ну да. Прямыми сделать стези ему. Хочу, чтобы мама примирилась с мыслью о Реджи.

Я провел другой рукой по вспотевшему лбу.

– А сейчас мне послышалось, будто ты сказала: «Чтобы мама примирилась с мыслью о Реджи».

– Именно так я и сказала. Все предельно просто. Объясняю специально для особо непонятливых. Я люблю Реджи. Реджи любит меня.

Я все равно не понял:

– Какой Реджи?

– Реджи Сельдинг.

Я чуть не упал.

– Как, Селедка?

– И не называй его, пожалуйста, Селедкой.

– Да я его всю жизнь так зову. В конце концов, – сказал я, смягчаясь, – если мальчик с фамилией Сельдинг попадает в частную школу на южном побережье Англии, какую кличку могут дать ему однокашники? Но когда это ты успела его полюбить, а он – тебя? Ты же его в глаза не видела.

– Еще как видела. Мы останавливались в одном отеле в Швейцарии на прошлое Рождество. Я учила его кататься на лыжах, – сказала она, и лучистые звезды, которые она носит на лице в качестве глаз, затуманились от нежности. – Я помогла ему подняться, когда он рухнул на склоне для начинающих. У него обе ноги закрутились вокруг шеи вроде шарфа. Думаю, именно в эту минуту в моей душе впервые пробудилась любовь. Сердце мое растаяло, пока я распутывала его ноги.

– И ты над ним не смеялась?

– Конечно, нет. Я была само понимание и сочувствие.

Тут я наконец осознал, насколько это серьезно. У Бобби весьма развито чувство юмора, и воспоминание о ее реакции на то, как в Скелдингсе я наступил в саду на грабли и рукоятка засветила мне по носу, до сих пор хранится в золотом фонде моей памяти. С ней тогда судороги сделались от смеха. И если она не померла со смеха при виде такого зрелища, как Реджинальд Сельдинг с закрученными вокруг шеи ногами, значит, речь действительно идет о глубоком и сильном чувстве.

– Хорошо, – сказал я. – Допустим, у тебя с Селедкой все обстоит именно так, как ты сказала. Но зачем в таком случае трубить на весь свет, что ты помолвлена со мной, если только возможно трубить в письменной форме?

– Я же тебе объяснила. Для того, чтобы примирить маму.

– Звучит как бред сумасшедшего – прямой репортаж из желтого дома.

– Ты что же, не понял моего гениального плана?

– По-прежнему нахожусь в нескольких парсеках от намека на понимание.

– Ты ведь знаешь, какой репутацией ты пользуешься у моей мамы?

– Наши отношения нельзя назвать слишком теплыми.