Тетки – не джентльмены

– Мергэтройд ничего не узнает.

– Безусловно, сэр.

Итак, приняв значительную дозу свежего воздуха и обозрев с разных сторон юбилейную поилку для скота, что, надо думать, благотворно сказалось на моем здоровье, я рано отошел ко сну в полном соответствии с предписаниями Э. Джимпсона Мергэтройда.

Эффект был ошеломляющим. Можно что угодно говорить о бороде Мергэтройда и о его мрачной физиономии, как будто он только что с похорон близкого друга, но свое дело доктор знал. После десяти часов безмятежного сна я вскочил с постели, пронесся в ванную, оделся с песней на устах и устремился к завтраку, точно двухлетнее дитя. Я умял яичницу с беконом, уничтожил гренки с мармеладом до последней крошки – так тигр в джунглях пожирает подвернувшегося на завтрак туземца – и под конец затянулся умиротворяющей сигаретой. Зазвонил телефон, и в трубке прогремел бас тети Далии.

– Привет, дряхлый предок, – сказал я таким ласковым, добрым голосом, самому приятно было слышать. – От всего сердца с добрым утром, престарелая родственница.

– Уже явился?

– Собственной персоной.

– Значит, жив еще. Пятнышки оказались несмертельными.

– Они исчезли без следа, – сообщил я. – Унесены ветром.

– Это хорошо. Мне бы не хотелось представлять Брискоу пегого племянника, а тебя пригласили сегодня к обеду.

– Весьма любезно с их стороны.

– У тебя есть чистый воротничок?

– Даже несколько, и в придачу к ним безукоризненно белые рубашки.

– Только не надевай галстук клуба «Трутни».

– Разумеется, не надену, – пообещал я. Дело в том, что галстук члена клуба «Трутни», пожалуй, имеет один изъян: он слишком бросается в глаза, и в нем противопоказано появляться перед нервными людьми и инвалидами, а я не знал, относится ли миссис Брискоу к их числу. – В каком часу застолье?

– В половине второго.

– Явлюсь при полном параде.

Судя по приглашению, среди местного населения царил дух добрососедства, что не могло не радовать, и я поделился своими наблюдениями с Дживсом.

– Похоже, эти Брискоу – славные ребята.

– Полагаю, они оставляют чувство должного удовлетворения, сэр.

– Тетя Далия не сказала, где они живут.

– В Эгсфорд-Холле, сэр.

– Как туда добраться?

– Сначала по главной деревенской улице до проезжей дороги, а там повернуть налево. Этот дом нельзя не заметить. Он большой и окружен обширным парком. Идти туда около полутора миль, если вы намереваетесь прогуляться.

– Пожалуй, пройдусь пешком. Так бы и Мергэтройд посоветовал. А вы в мое отсутствие, как я понимаю, пойдете навестить свою тетю. Вы с ней еще не виделись?

– Нет, сэр. Я узнал от леди за стойкой в «Гусе и кузнечике», куда я заглянул вечером в день приезда, что она уехала в Ливерпуль отдохнуть.

В Ливерпуль, черт возьми! Порой складывается такое впечатление, что тетки живут только ради собственного удовольствия.

Я вышел заранее. Если эти Брискоу так жаждут моего общества, то я готов предоставить им его в изобилии.

Дойдя до проезжей дороги, откуда, по словам Дживса, следовало повернуть налево, я подумал, что не мешает проверить, правильно ли я иду. Дживс говорил уверенно, но всегда нелишне выслушать и другое мнение. И представьте себе, Дживс ошибся! Я обратился к встречному долгожителю, – а надо сказать, все обитатели Мейден-Эгсфорда казались не моложе ста пятидесяти лет, вероятно, по причине чистого воздуха, – и спросил, как пройти к Эгсфорд-Корту, и долгожитель сказал, что нужно повернуть направо. Выходит, даже Дживс может дать маху.

В одном, однако, он оказался прав. По его словам, я должен был, пройдя полторы мили, увидеть большой дом, окруженный обширным парком, и, похоже, я прошел именно такое расстояние, когда впереди показался большой дом и вокруг него парк в полном соответствии с описанием Дживса. За воротами начиналась длинная подъездная аллея, и я было пошел по ней, но потом сообразил, что могу сократить себе путь, если пойду напрямик, потому что дом, видневшийся за деревьями, был на значительном отдалении к северо-северо-востоку. Подъездные дороги не без умысла делают извилистыми, чтобы произвести впечатление на посетителей. «Господи помилуй, – подумает гость, – да эта дорога тянется на целых три четверти мили, ну и богач здесь живет».

Не помню, напевал я или нет – скорее всего насвистывал, – но, так или иначе, продвигался я быстро и только поравнялся с сооружением, похожим на конюшню, как вдруг неведомо откуда появилась кошка.

Окрас у нее был довольно своеобразный, туловище черное, но на боках белые разводы и белое пятно вокруг кончика носа. Я пощелкал языком и поманил ее к себе, и кошка, подняв хвост, подошла и потерлась мордочкой о мою ногу, давая понять, что признала в Бертраме Вустере родственную душу и свойского парня.

Кошачья интуиция ее не подвела. Еще в детстве я наизусть выучил один стишок, – не знаю, кто его автор, наверное, Шекспир, – он звучит следующим образом:

У моей любимой киски шерстка мягкая, как шелк.
Не тяни ее за хвост, не получишь лапой в нос.

И всю свою жизнь я следовал этому принципу. Спросите любую мою знакомую кошку как я отношусь к кошачьему племени, и вам скажут, что я по-настоящему добрый малый и мне можно довериться без всякого опасения. А те, кто знает меня ближе, например, кот тети Далии, Огастус, еще добавят, что я ловко умею почесать за ушком.

Эту кошку я тоже почесал за ушком, и такой знак внимания ей явно пришелся по нраву. Она замурлыкала, и ее урчание было похоже на негромкие раскаты отдаленного грома. Когда таким образом между нами установились добросердечные отношения, я перешел к следующему этапу, то есть взял кошку на руки, чтобы почесать ей брюшко, как вдруг небеса содрогнулись от зычного окрика «Эй!».

Сказать «Эй!» можно по-разному. В Америке это любезная форма обращения, и она нередко заменяет такое приветствие, как «Доброе утро». Встречаются двое друзей. Один говорит: «Эй, Билл». И тот отвечает: «Эй, Джордж». Потом спрашивает: «Ну, как тебе эта жара?» Джордж отвечает, что плохо переносит не столько жару, сколько влажность, и после каждый идет своей дорогой.

Но это «Эй!» звучало совсем иначе. Необузданные дикари, с которыми якшается майор Планк, бросаясь в бой, наверное, не кричат «Эй!», но если бы кричали, то, думаю, издавали бы такой же грубый рев, от которого у меня сейчас едва не лопнули барабанные перепонки. Обернувшись, я увидел краснолицего коротышку, угрожающе помахивающего арапником, что мне совсем не понравилось. Эти арапники я невзлюбил еще с тех пор, как мальчишкой был застигнут дядей за курением его сигар, и он с хлыстом в руке гнал меня по пересеченной местности добрых полторы мили. До сих пор в холодную погоду у меня ноют старые раны.

Однако в тот момент я не испытал особой тревоги. Я решил, что передо мной полковник Брискоу, который пригласил меня на обед, и хотя сейчас у него такой вид, будто он с радостью препарировал бы меня тупым ножом, все мгновенно изменится, как только я назову себя. Кто же приглашает человека к обеду, а едва тот является в назначенный час, набрасывается на него с тумаками.

И я поспешил представиться, удивляясь про себя малому росту Брискоу, – мне казалось, полковники бывают немного крупнее. Впрочем, они, наверное, бывают разных калибров, как картофелины или, коли на то пошло, как девицы. Скажем, Ванесса Кук отличалась крупным телосложением, хотя среди прочих особ, отвергнувших в свое время мое предложение руки и сердца, попадались и настоящие карлицы.

– Вустер, Бертрам, – сказал я, ударяя себя в грудь.

Я ожидал, что бешеная злоба полковника тут же утихнет и раздастся радостный возглас «Как поживаете, дорогой друг, как поживаете?», лицо моего хозяина расплывется в приветливой улыбке, но ничего подобного не произошло. Он по-прежнему кипел яростью, а лицо его просто-таки побагровело.

– Вы что это делаете с кошкой? – грубо спросил он.

Я сохранял исполненное достоинства спокойствие. Мне не понравился его тон, но, по правде говоря, приятный тон редко от кого услышишь.

– Ничего, просто общаюсь, – ответил я с учтивостью, которая так красит меня.

– Вы собирались с ней удрать.

– Как это, удрать?

– Вы хотели ее украсть.

Я выпрямился в полный рост, и не исключено, что глаза мои засверкали. Какие только обвинения не обрушивались на мою голову, особенно со стороны тетки Агаты, но никто и никогда не обвинял меня в воровстве кошек. Стоит ли удивляться, что фамильная честь Вустеров была глубоко задета. С моих уст рвались гневные слова, но я задержал их, как говорится, в положении status quo. В конце концов, я здесь в гостях.

Стараясь говорить как можно более спокойно, я произнес: