Мать-Земля

На заре (на Ут-Гене понятие дня было чисто умозрительным) семьсот двадцать колодцев Северного Террариума, куда предварительно пустили газ, были полностью залиты бетоном. Последние спирали тумана и черного дыма, сплетенные в сладострастном объятии, накрывали окрестности плотным, токсичным и непригодным для дыхания облаком. Водители бетоновозов, громадных машин, которые, как мухи, расселись у края провалов, дали команду на свертывание прозрачных рукавов.

Десятки гектаров были преобразованы в гигантскую эспланаду, на которой торчали угловатые наросты бетона. На них обрушились гусеничные катки, чтобы превратить их в пыль.

Вооружившись биноклем, кардинал Фрасист Богх наблюдал за операцией с надзирательской вышки. Он бодрствовал всю ночь, но его темные глаза, окруженные густыми мешками, горели неукротимым огнем. Рядом с ним, кроме скаита-наблюдателя и двух мыслехранителей кардинала, стояли Горакс, великий инквизитор, закутанный в черный бурнус, Риг-Во-Рил, главнокомандующий планетарной полиции, затянутый в темно-синий мундир, и Жавео Мутева, юный чернокожий викарий, уроженец Платонии. Из-за тесноты кабинки-шара они жались друг к другу. Время от времени викарий рукавом стирал конденсат с вогнутых стекол кабины.

С высоты башни бетоновозы и катки походили на желтых и черных насекомых, которые суетились у входа в улей. Светящиеся комбинезоны рабочих расцвечивали узорами тьму уходящей ночи. У подножия башни батальон полицейских в серой форме окружал группу советников и чиновников Ут-Гена, бывших министров, примкнувших к империи Ангов, промышленников, личных гостей кардинала Фрасиста Богха. Десять воздушных катеров и личные кары, оборудованные ультразвуковыми зондами, носились над плоскими крышами зданий, стоящих вблизи гетто.

Заряды, заложенные под стойки монументальных ворот гетто, взорвались с оглушающим грохотом. Величественная конструкция, возведенная пятнадцать веков назад переселенцами из зараженной зоны, обвалилась, как карточный домик. Плотное облако ржавой пыли накрыло развалины.

Вскоре на месте Северного Террариума вознесутся стобашенный храм с двадцатью нефами, правительственный дворец, административные здания и самая крупная школа священной пропаганды на планете (а быть может, и во всей империи Ангов).

Кардинал Богх положил бинокль на столик и потер покрасневшие от усталости глаза.

– Сделано прекрасное дело, – тихо пробормотал он. – Слишком долго эти чудовища бросали вызов авторитету Церкви и империи Ангов…

– Конечно, конечно, – подхватил викарий.

Звенящий голос викария в черной рясе и облегане врезался в уши собеседников, как ржавое, выщербленное лезвие. Как и остальные члены викариата, он был в свое время торжественно оскоплен и теперь принадлежал к числу евнухов Большой Овчарни, легиона экстремистов, которые почти никогда не выходили за пределы епископского дворца в Венисии и которых боялись пуще ядерной чумы.

Вступив в должность на Ут-Гене, Фрасист Богх был неприятно поражен, когда через некоторое время его навестил Жавео Мутева, член высшего викариата, посланный с личным шифрованным посланием муффия Барофиля Двадцать Четвертого: Непогрешимый Пастырь горячо рекомендовал губернатору Ут-Гена использовать брата Жавео. Кардинал прекрасно осознавал, что иерархи прислали к нему евнуха из Большой Овчарни с единственной целью приглядывать за ним и доносить о всех его делах и поступках, но у него не было иного выбора, как взять брата Жавео на должность личного секретаря.

– Конечно, – сказал я…

– Но, быть может, стоило попытаться обратить этих людей в крейцианство, – продолжил Жавео. – Так мы насчитали бы несколько миллионов дополнительных душ…

Фрасист Богх повернулся со всей живостью, которую позволяла теснота кабины, и яростно глянул на секретаря.

– Вы совсем потеряли рассудок, брат Жавео? Вы все еще считаете карантинцев человеческими существами? Тридцать веков назад огонь божественного гнева обрушился на них, но они не услышали предупреждения. Они продолжали служить своим языческим богам. Они жили под землей, как кошкокрысы, они превращались в зверей…

– Можно ли упрекать население в том, что оно стало жертвой общей ядерной бетазооморфии, ваше преосвященство? – возразил Мутева. Его худощавое лицо, суровость которого подчеркивал черный капюшон, покрылось серыми пятнами – признак нервного возбуждения. – Они укрылись в чреве Ут-Гена, потому что различные планетарные правительства не позволили им жить на поверхности…

– Достаточно, брат Жавео! – сухо оборвал его кардинал. – Высший совет крейцианской этики уверил меня в полной поддержке. Мы не имели никакого контроля над населением Северного Террариума, и закупорка колодцев была наилучшим, если не единственным, решением. Можете обратиться в трибунал или возглавить движение еретиков, если у вас лежит к этому сердце. Но ни в том, ни в другом случае не рассчитывайте на мою поддержку…

На коричневых губах викария застыла перекошенная улыбка. Кардинал Богх мог надувать щеки, вытягиваться на шпорах хохлатого павлина, прикрываться достоинством, но не мог управлять всеми шестеренками крейцианской машины. Но, несмотря на маркинатское происхождение, он стал самым молодым и многообещающим прелатом, чьи достоинства викариат изучал с особым пристрастием. Жавео Мутева достаточно долго общался с кардиналом, чтобы у него сложилось определенное мнение о нем. Способ манипулирования карантинскими агентами во время операции «Северный Террариум» показал его определенную политическую ловкость. И это был лишь один пример: Фрасист Богх всегда с честью и достоинством выходил из тайных ловушек, которые, по советам корреспондентов из епископского дворца, устраивал ему личный секретарь.

– Каково ваше решение, брат Жавео? – проворчал кардинал, которого раздражало двусмысленное молчание собеседника.

Он все с большим трудом переносил замкнутую атмосферу узкой кабины. Полицейский и скаиты, неподвижные и непроницаемые, терпеливо ждали конца ссоры двух церковников.

– А могу ли я принимать другие решения, ваше преосвященство? – возразил викарий, не теряя спокойствия.

Однако Жавео Мутева уже сделал решающий выбор. Кастрат, теневой человек, анонимный священнослужитель, который никогда не сможет претендовать на высшие посты, он безоговорочно будет поддерживать кардинала Фрасиста Богха. Он сделает ставку на молодого губернатора Ут-Гена, хоть ему и грозит вечное изгнание в случае провала надежд. Но если сумеет убедить остальных, что кандидат и есть тот самый ценный человек, который вскоре займет ключевой пост в церковной иерархии, то реализует свои амбиции в тени нового понтифика. Конечно, он будет жить в тени, и имя его не будет записано огненными буквами на крейцианских голографических таблицах, но тайное могущество, быть может, позволит ему обрести душевный мир и навсегда похоронить ностальгическое воспоминание о Платонии и ее тропическом климате. И подавить сожаления, которые охватывали его, когда он в келье рассматривал шрам в нижней части живота. И забыть, что по малой нужде ему приходится садиться на корточки – исключительно оскорбительная поза для уроженца Платонии, где мужчины с гордостью хвастались своими мужскими достоинствами и мочились, стоя у дерева или стены. Иногда он вспоминал о детородных органах, ставших вечными экспонатами в Склепе Оскопленных. И тогда ощущал жжение меж ног и по его щекам стекали безмолвные слезы.

– Среди карантинцев, ваше преосвященство, находился ребенок, анжорец с поверхности, – вдруг заявил скаит-надзиратель.

От его металлического голоса заколыхались края просторного капюшона серого бурнуса. Кардинал жестом велел ему продолжать.

– Он был членом банды мальчишек из квартала Отх-Анжор. Они ходили в гости к карантинцу по имени Артак, бывшему корреспонденту абсуратского рыцарства.

– И вы только сейчас сообщаете мне об этом! – закричал Фрасист Богх.

– С помощью детей мы надеялись добыть более подробные сведения о воителях безмолвия, ваше преосвященство, – заговорил Горакс, скаит-инквизитор. – Будучи бывшим членом абсуратского рыцарства, Артак, похоже, очень много знал, но никогда не покидал пределов Террариума, а плотность земного покрова не позволяла нам обследовать его мозг.

– Дважды глупая инициатива, господин инквизитор! – презрительно бросил кардинал. – И непонятная для столь высокого специалиста: с одной стороны, еще никому не удалось доказать существование этих пресловутых воителей безмолвия, а с другой стороны, вы не могли не знать, что мы собираемся приступить к газовой атаке и закупорке колодцев Террариума. Что делал этот ребенок в разгар ночи в гетто?

– Он сбежал из дома, – ответил скаит. – Карантинец забил ему голову, уговаривая отправиться на поиски Найи Фикит, Шри Лумпа и…

– Другими словами, пуститься на поиск ядерной колдуньи! Только не говорите мне, господин инквизитор, что верите в эти сказки! Выказав немного сообразительности, вы могли бы спасти жизнь этому ребенку… Как его имя?

Желтые глаза Горакса сверкнули из-под черного капюшона.

– Жек Ат-Скин, сын Марека и Жюльет Ат-Скин.

– Возьмите на заметку, брат Жавео, и предупредите родителей…

Через два часа локального времени в сопровождении мысле-хранителей и когорты полицейских кардинал Фрасист Богх вылез из кара Церкви и пересек площадь Святых Мучеников. Острые золотистые стрелы крейцианского храма разрывали грязную серость утра. Неясный свет фонарей отражался от мокрого асфальта, от крыш домов. Гарес, умирающее солнце, еще не явил своего болезненного лика на горизонте. Пронзительные крики торговцев и глухой рев подземных поездов понемногу вырывали утгенскую столицу из сна.

Пока полицейские устраивали двойной кордон вокруг площади, Фрасист Богх остановился перед одним из огненных крестов, установленных на паперти храма, и всмотрелся в тело мужчины, пожираемого всплесками огня. Ритуал, которому следовал губернатор Ут-Гена каждый раз, когда отправлялся служить заутреню в храме. Вид людей, подвергнутых пытке, доставлял ему резкие, противоречивые ощущения – от восхищения до омерзения, от экзальтации до боли, от завороженности до отвращения… До сих пор он мог вглядываться в них до головокружения, но вид раздувшейся кожи и сведенных мукой лиц еще ни разу не пресек его собственных мучений. Словно Крейц приговорил его к раздвоению между экстазом и сожалениями до конца времен. Все они напоминали ему другое тело под пыткой, тело женщины, которая являлась ему в кошмарных снах и которую он не мог изгнать из закоулков своего подсознания. Несмотря на решительность и многочисленные покаяния, которым себя подвергал, он не мог забыть даму Армину Вортлинг, вдову сеньора Абаски, мать Листа, друга его детских игр. Он с удивительными подробностями вспоминал те три дня, которые провел у подножия огненного креста на площади Жачаи-Вортлинг Дуптината, маркинатской столицы. Он вспоминал, как медленно эта великолепная женщина превращалась в бесформенную массу красной, гноящейся плоти. Он вспоминал ее выпученные глаза, молившие о пощаде, ее живот, из которого сочилась темная отвратительная жидкость, ее длинные черные волосы, прядями ниспадавшие с головы, открывая пробитый череп, кожа которого напоминала шкуру ящерицы… Он вспоминал о своем горе, о своих слезах, о своих криках… Шестнадцать лет, которые он отдал Церкви Крейца, не смогли стереть образа женщины его тайных желаний. Хотя он отказывался признаться себе в этом, тело дамы Армины мерещилось ему в телах всех еретиков, отступников, схизматиков и прочих язычников, которых кардинал отправлял на огненный крест на этой площади и на площадях остальных городов Ут-Гена.

Фрасист Богх управлял маленьким миром на окраинах империи Ангов. Планета на две трети была заражена и обречена на скорую смерть. Его не приглашали ни на праздники коронации, ни на квартальные конклавы, но это не помешало ему добиться крепкой репутации внутри Церкви. Несгибаемый, прямой, неподкупный – такими словами говорили о нем. Жавео Мутева даже утверждал, что сам муффий приводил его в пример в своих многочисленных речах на конклавах. Количество огненных крестов, поставленных молодым маркинатянином, тщательно под-считывалось, и ему предсказывали блестящую карьеру и радужное будущее. Многие утверждали, что именно в таком полководце нуждалась армия Крейца.

Худое лицо кардинала отразилось в черной табличке на цоколе огненного креста. Его черты наложились на выжженные огнем буквы приговора: Воители безмолвия

Огненный медленный крест будет наказанием для тех, кто нарушает Божественный закон и Святые Заповеди Церкви Крейца. Раф Пит-Хорн, подверженный ментальному обследованию Святой Инквизицией, был признан виновным в языческих и унизительных ритуалах. По решению кардинала Фрасиста Богха, высшего представителя его святейшества муффия Барофиля Двадцать Четвертого на планете Ут-Ген.

Практически слова и фразы были одними и теми же. Такие же были на шаровом экране у креста дамы Армины Вортлинг… Приступ тошноты охватил Фрасиста Богха, которому вдруг стал тесен облеган. Он опустил просторный воротник фиолетовой рясы налицо, потом, бросив последний взгляд на человека, распятого на кресте, быстро двинулся к главным вратам храма. Его мыслехранители и полицейские, сняв кордон оцепления, поспешили за ним. Кар с церковным гербом с пронзительным свистом взлетел и исчез за стройными башнями. Пешеходы наконец рискнули выбраться из соседних проулков и пересечь площадь.

В конце эвакуационной галереи появился круг серого света. Запасы кислорода давно закончились, и карантинцы сняли и бросили маски. Жек поспешил последовать их примеру, радуясь, что наконец избавился от неудобного груза. В подземелье еще ощущался запах газа, но опасность давно миновала.

Женщина, которая следовала за ним, удивленно воскликнула, увидев гладкое лицо, кудрявые шелковистые волосы и огромные карие глаза Жека.

– Малыш с поверхности!

Сзади послышались яростные крики. В этот мрачный час люди, вырвавшиеся из гетто, не хотели верить в невероятное и одинаково судили всех анжорцев с поверхности: именно они обрекли на смерть миллионы жителей Северного Террариума, именно они на века загнали беженцев из зараженных зон под землю, а их предки пытались уничтожить карантинцев античности, отправляя на кораблях смерти в космос. И древние, и нынешние обитатели поверхности, тираны, консулы или губернаторы империи Ангов, неизменно оставались палачами, боялись смотреть в лица зараженных соплеменников, словно опасались увидеть собственное отражение в кривом зеркале.

Когти страха вцепились во внутренности Жека. Будучи в одиночестве среди карантинцев, опьяневших от гнева и отчаяния, он был для них желанной мишенью для мести. Здесь, в 514 галерее, расположенной в нескольких сотнях метров под землей, не было ни законов, ни полиции, ни теплого, уютного дома, где можно укрыться. Здесь никто не придет ему на помощь, никто не вспомнит, что он был другом старого Артака.

Вопли затихли, и молчаливое и монотонное шествие возобновилось. Однако Жек не ощущал спокойствия: достаточно было вспышки гнева, чтобы пламя боли, тлевшее в душах спасшихся от смерти, превратилось во всепожирающий пожар. Их взгляды вонзались ему меж лопаток, словно отравленные стрелы. Усталость возобладала над страхом, и последние километры галереи он прошел, как сомнамбула.

Даже серо-грязный свет дня ослепил карантинцев, когда они выбрались на обширное пустынное плато зараженной зоны. Их внезапное появление напугало стаю воронов-мутантов, огромных птиц с черным оперением и фосфоресцирующим клювом. Красноватые лучи Гареса тонули в плотном слое тумана и облаков, затянувших небо.

Обессилев, Жек опустился на грубую, пожелтевшую траву. Во все стороны тянулась унылая равнина, совершенно лишенная растительности. На ней не было ни единого следа человеческого присутствия, ни одного строения, ни единого следа транспортной системы. Только ленивые полосы тумана, которые гоняли внезапные яростные порывы ветра. Он подумал, что нужны долгие дни, чтобы пересечь эту пустыню, и его охватило разочарование.

По мере того как карантинцы выбиралиеь из эвакуационной галереи, выход из которой был проделан в нижней части отвесной скалы, все они – мужчины, женщины, дети – жались друг к другу, сбиваясь в испуганное стадо. Многие из них впервые ступали на землю зараженной зоны, и этот возврат на землю предков пробуждал в них противоречивые чувства. Радость, что они попирают легендарную землю, откуда вышли, смешивалась с ужасом изгнания. Они оставили позади себя родителей и друзей, навсегда погребенных под тоннами бетона. Они оставили привычные норы, поперечные галереи обслуживания, колодцы доступа… Руководители гетто уже давно готовили их к возможности общего исхода, но они не думали, что будут столь беспощадно вырваны из привычного и спокойного мира Северного Террариума. Будущее казалось им неясным и враждебным.

Жек заметил, что карантинцы избегали его, отходили, показывали, что он был чужим на территории их предков. Обернувшись, он заметил вдали мигающий блеск бесконечной световой стены, основание которой точно следовало всем неровностям горизонта. Двумя годами ранее па Ат-Скин возил сына посмотреть на изолирующий магнитный барьер, установленный в тридцати километрах от северного пригорода Анжора. Па сказал ему, что он поднимается до пределов стратосферы планеты, чтобы воспрепятствовать воздушному сообщению между двумя зонами. Барьер был усилен укрепленной линией обороны, по которой тянулась колючая проволока под напряжением и стояли вышки с роботами, вооруженными волнометами и лучевыми пушками. Древнее правительство, создавшее защитную линию, не предусмотрело, что жители зараженной зоны могут обойти ее под землей. «Никакой магнитный барьер не мешает крысам рыть», – часто говаривал Артак. Отключенная в течение трех веков линия была модернизирована и вновь запущена ультраправыми тиранами. Сила магнитного потока была такова, что при малейшем контакте с самым плотным металлом последний мгновенно испарялся, превращаясь в раскаленные микрочастицы.

Жек слышал столько историй о зараженной зоне, что ожидал в любое мгновение столкнуться с рогатыми чудовищами, дышащими серой, с раскаленными копытами и зубами размером с саблю. Некоторые анжорцы утверждали, что ядерные колдуньи и отпрыски взбесившихся атомов устроили постоянный шабаш по ту сторону магнитного барьера. Но пока единственное, что видел Жек, были кульбиты и пике воронов-мутантов.