Роскошная и трагическая жизнь Марии-Антуанетты. Из королевских покоев на эшафот

– Самое трудное сделано, мой дорогой Ван Свитен, – весело сказала она. – Теперь вы видите, что ваши страхи были безосновательны. А мне осталось лишь произвести на свет ребенка.

В этот момент открылась дверь, и вошедший дворянин-гвардеец поклонился.

– Господин князь фон Кауниц[1 - Княжеский титул граф Венцель Антон фон Кауниц получил в 1764 г., тогда как здесь речь идет о событиях осени 1755 г. (Здесь и далее примеч. пер.)], – доложил он, – просит ваше величество уделить ему минуту для беседы.

– Мадам, – вмешался Ван Свитен, – вам необходимо отдохнуть. Было бы благоразумно отложить эту аудиенцию на завтра.

– Вот еще! – возразила Мария-Терезия. – Я знаю, что мне делать. Что же до вас, мой друг, попросите моих служанок постелить постель в моей спальне, рядом с постелью моего мужа, затем известите императора, а после находитесь возле меня.

Ла Фёй и Ван Свитен вышли.

– Пригласите господина канцлера, – велела императрица, – а главное, плотно закройте за ним двери, я не люблю сквозняков.

В рабочий кабинет медленно, с изяществом, заученным во всех мелочах, вошел князь фон Кауниц – высокий, стройный, в голубом камзоле с золотыми пуговицами и кружевными манжетами. Он почтительно склонил перед своей государыней голову, увенчанную тщательно напудренным париком.

– Мой дорогой министр, – сказала Мария-Терезия, – я очень рада вас видеть. Вы пришли вовремя.

– Таков долг всех, кто служит вашему величеству, – преданно ответил канцлер. Бросив взгляд на императрицу, которая побледнела и сжала губы, чтобы сдержать стон, он продолжил: – Но я думаю, не стоит ли мне удалиться, ибо мое присутствие, очевидно, станет для вашего величества источником усталости.

– Ничего подобного, мой милый. Как вы знаете, я к этому привыкла: это мой пятнадцатый.

– Действительно, ваше величество уже подарили императору четырнадцать детей.

– В основном дочерей, слишком много дочерей, Кауниц. Вот моя забота, потому что их придется выдавать замуж. Конечно, позднее они станут полезны при заключении союзов. Будем надеяться, что на этот раз наконец-то появится мальчик.

– Искренне этого желаю, мадам, для вас и для династии.

– Герцог Тарука утверждает, будто бы получил по сему поводу откровение небес, и уверяет, что я произведу на свет эрцгерцога. Он даже поставил на это два дуката.

Кауниц тихонько засмеялся:

– Похоже, предсказатель не слишком уверен в себе.

– Я знаю, мой добрый Кауниц, что вы не любите герцога; однако он очаровательный человек. Но время поджимает, поговорим о том, что привело вас сюда.

– Мадам, – сказал канцлер, открывая красный кожаный портфель, который держал в руках, – я принес вам на утверждение черновик письма нашему послу в Париже Штарембергу. Дело первостепенной важности. Я собрал здесь точные предложения, которые могут стать основой нашего союза с Францией.

В голубых глазах Марии-Терезии сверкнул огонек.

– Нашего союза с Францией? Ах, Кауниц, как только мы сможем на нее положиться, моему соседу Фридриху останется лишь ждать, когда мы прогоним до Берлина его самого и его голодранцев. И что же, по-вашему, мы должны предложить Людовику XV?

– Это всего лишь предварительные наброски, мадам. Мы предлагает ему Монс и обязуемся разрушить крепость Люксембурга, а взамен Франция производит с нами обмен: Брабант и Эно на герцогства Парму и Пьяченца-Гуасталла…

Мария-Терезия восхищенно посмотрела на своего министра. Все в лице Кауница – тонкий нос с горбинкой, острые, близко посаженные глаза – выдавало твердую волю, терпение и хитрость.

– Идея хороша, – сказала она. – Но согласится ли Людовик?

– В любом случае это станет поводом завязать переговоры.

– Вы правы. Оставьте мне досье, я изучу его и выскажу вам мое мнение.

– Возможно, мадам, следовало бы рассказать об этих проектах императору?

Мария-Терезия покачала головой:

– Моему мужу? Нет, Кауниц, пусть все остается между нами. Он плохо разбирается в политике. Впрочем, она его и не интересует. Кроме того, – добавила она лукаво, опустив глаза на живот, – по-настоящему я доверяю ему только в одном деле…

– И с ним он справляется превосходно, – заметил канцлер с галантной улыбкой.

Установилось молчание. Постепенно темнело; языки пламени от дров в камине прогоняли с мебели из темного дуба последние отблески дня. Вошла горничная, неся два канделябра, в которых горели восковые свечи.

Внезапно Мария-Терезия, побледнев и закрыв глаза, откинулась в кресле. Стиснув зубы, она собрала всю свою волю на борьбу с болью, которая и в этот раз отступила. Ее лицо на мгновение расслабилось от облегчения.

– Друг мой, – сказала она, – пора. Дайте мне, пожалуйста, руку и проводите до моей спальни.

Тяжело, мелкими шажками, она вышла, опираясь на руку князя. Идти ей становилось все тяжелее, но она пыталась шутить:

– Согласитесь, Кауниц, я жалко выгляжу, идя с вами под руку.

– Мадам, – серьезно ответил министр, – я знаю многих, кто отдал бы год своей жизни, чтобы сегодня оказаться на моем месте.

Наконец они пришли. Мария-Терезия открыла дверь и отдала себя в руки служанок.

Через час, на раскладной кровати, поставленной рядом с супружеским ложем, она произвела на свет ребенка.

– Девочка! – объявил Ван Свитен, поднимая новорожденную, чтобы показать всем присутствующим.

Мария-Терезия грустно и покорно улыбнулась.

– Девочка, – прошептала она. – Тарука проиграл пари…

Довольно долго она лежала неподвижно, собираясь с силами, и вдруг подала знак:

– Я хочу видеть малышку.

Ребенка поднесли к ней. Ее взгляд остановился на только что вышедшем из ее чрева хрупком существе, словно желая уловить в этот трогательный момент первой встречи знак судьбы.

Но ребенок был похож на всех остальных. Однако, не сводя взгляда с дочери, Мария-Терезия вслушивалась. Перекрывая приглушенный шум дворца, за окнами завывал ветер, стучался в стекла. Колокола наполняли ночь последними заупокойными ударами.

– День мертвых… – прошептала императрица. – Девочка родилась в День мертвых.

Она помотала головой на подушке, чтобы прогнать дурную мысль.

– Унесите ее, – приказала она.

И пока камеристка уносила эрцгерцогиню Марию-Антонию-Йозефу-Иоганну, которая, красная и сморщенная, кричала и вырывалась из пеленок, императрица повернулась к мужу, сидевшему у ее изголовья.

– Франц, – сказала она, – скажи моему секретарю Пильхеру, что я его жду… Мне надо продиктовать ему несколько писем.