Будьте здоровы!

Луиза. До тех пор, пока я нужна мсье Стефану, я никуда не уеду. Боже мой, а он жив?

Вивиан. Да, и ему все лучше и лучше.

Луиза. Совершенно не понимаю, что здесь происходит. Я думаю, мне лучше пойти полежать.

Людовик. Если у вас снова начнутся галлюцинации, немедленно позовите нас! Не стесняйтесь!

Луиза, шатаясь, выходит из кабинета.

Профессор Гаррон. Я не могу допустить, чтобы ее выдавали за сумасшедшую.

Людовик. Я тоже, но я пытаюсь спасти собственную шкуру любыми средствами. Во время кораблекрушения всегда находится моряк, который первый бросается в спасательную лодку с криком: «Дети и женщины, за мной!»

Профессор Гаррон. Мсье Мерикур! Возьмите себя в руки! В каких бы денежных затруднениях человек ни находился, должны существовать границы его алчности и низости. В наших клиниках мы тоже могли бы, если бы захотели, делать большие деньги. Это совсем легко, ах какой капиталец можно было бы нажить на одной дихотомии!

Людовик. Дихотомии?!

Профессор Гаррон. Да, давать проценты коллеге, который направляет к вам пациента.

Людовик. У вас называют это дихотомией?

Профессор Гаррон. Да, употребляемый у нас термин!

Людовик. Ау нас говорят: «магарыч», «подмазать», «дать на лапу» и так далее.

Профессор Гаррон (прерывая его). А мы говорим: дихотомия.

Людовик. Тоже красиво.

Профессор Гаррон. Короче говоря, если бы мы занялись этой сомнительной практикой, мы бы тоже могли сколотить неплохой капитал. Можно было бы госпитализировать пациентов раньше срока, выписывать их позже, спекулировать на всем, выписывать дополнительное питание пациентам, находящимся в реанимации или на диете… не говоря уже о хирургическом вмешательстве, когда в нем нет необходимости, бесконечные рентгеновские снимки, ненужные анализы и так далее и так далее. Вот что мы могли бы делать! Но мы отказываемся от подобной практики, нам даже в голову не может прийти из-за наших личных интересов пожертвовать здоровьем пациентов, ибо у нас есть кодекс чести, чувство долга и прежде всего самоуважение.

Людовик. Я тоже уважаю себя. Могу даже сказать, что я доволен собой, потому что та комбинация, которую я проделал, не всякому по плечу, поверьте мне!

Профессор Гаррон. Нельзя использовать смерть для устройства собственных дел!

Людовик. О! Знаете, я помню время, когда великие мира сего, не колеблясь, скрывали по три дня смерть деда в ожидании понедельника и открытия биржи, чтобы конвертировать государственные бумаги и освободить их от налогов. Как видите, уже были прецеденты и в самом лучшем обществе.

Профессор Гаррон. Это вас не оправдывает. Если вы не боитесь смерти, по крайней мере уважайте ее!

Людовик. Я ее уважаю, но не желаю впадать в сентиментальный маразм. Потому что в конце концов… Возьмите самое юное существо: не успело оно начать ходить, как на него набрасываются собственные товарищи. Затем воспитатели внушают ему, что жизнь не веселый пикник, как ему могло показаться. Их-то жизнь далеко не пикник, и они не желают, чтобы кто-то радовался и был счастлив. Позже эстафету принимает военная служба, а иногда и большая война, и ему приходится с парашютом или без оного прыгать в середину минного поля. Если же ему удается выбраться живым, каток обыденной жизни с адским шумом раскатывает его как блин. Короче говоря, всю жизнь с ним так же мало считаются, как с тряпичной куклой. Но стоит только ему умереть, когда он ничего больше не видит, не слышит, не чувствует, – все вокруг начинают ходить на цыпочках, говорить шепотом, склоняться над ним, прикасаться к нему, как будто он стеклянный. И это называют уважением к смерти, а на самом деле это не что иное, как чудовищный страх, который нас охватывает в в эти минуты. Покойник не может быть хрупким существом, хрупкими бывают только живые.

Профессор Гаррон. Прекрасно! Идите расскажите об этом людям, только что потерявшим близкого человека. Хотел бы я при этом присутствовать.

Слышен звонок. Вбегает перепуганная Вивиан.

Вивиан. Похоронное бюро!

Профессор Гаррон. Предупреждаю, не рассчитывайте на меня. Я не собираюсь снова изображать покойника.

Людовик. Не надо, теперь моя очередь. Вивиан! Умоляю вас, не подпускайте его близко ко мне.

Вивиан. Сделаю все, что в моих силах.

Людовик спешит в комнату Вивиан.

Профессор Гаррон. Быстрее! Хоть бы все это скорее кончилось, иначе я сам скончаюсь.

Вивиан. Ну уж нет. Теперь надо держаться до конца.

(Выходит и возвращается С господином Атропосом.) Входите, мсье. Мсье Атропос, наш сосед профессор Гаррон.

Атропос. Ах, это вы, господин профессор, вы подписали свидетельство о смерти… Я не ошибаюсь?

Профессор Гаррон (вздыхая). Да… действительно это я…

Вивиан (Атропосу). Вы хотите нам что-нибудь сообщить?

Атропос. Да, только что, прослушав сводку погоды, я понял, что нельзя оставлять мсье Буасьера просто так до понедельника.

Вивиан. Сводку погоды?!

Атропос. По радио сообщили, что завтра будет тридцать три градуса в тени. Говорят, что для этого времени года – температура рекордная. Так как погребение не может состояться раньше понедельника, в таких случаях мы прибегаем к легкому бальзамированию.

Вивиан. Бальзамированию? Как у египтян?

Атропос. Это несколько иной метод. Мы впрыскиваем состав, который замедляет процесс.

Вивиан. Укол!

Атропос. Да, но его производит специалист. Я как раз ожидаю его. Я вызвал его сюда.

Вивиан. Ни в коем случае! Не может быть и речи, чтобы кто-нибудь прикоснулся к Стефану! Нет, я не перенесу этого!

Атропос. Мадам Буасьер, простите, что я настаиваю, но это необходимо.

Раздается звонок.

Вивиан (идя открывать). Только через мой труп!

Атропос. Но вы же хотите выставить его для прощания!!

Профессор Гаррон. Должно быть, пришел ваш бальзамировщик, отошлите его обратно и дайте мне ампулы, я сам этим займусь. Не обижайтесь на мадам Буасьер, она перенесла такой шок и не хочет, чтобы посторонние прикасались к ее мужу.

Атропос. Но в понедельник все равно придется класть его в гроб.

Вивиан (возвращаясь). Мсье Атропос, вас спрашивает какой-то мсье Раймон. Если это бальзамировщик, пусть не затрудняется сюда входить.

Атропос выходит.