Адская война

Чудеса! Я вижу – или мне мерещится, будто я вижу – свою комнату, мебель, камин, стенные часы, мое платье, крахмальную рубашку…

Что бы это значило?

Ванг стоит теперь перед моей кроватью – Ванг, убитый восемь месяцев тому назад на Арденских равнинах, Ванг, который на моих глазах грохнулся с раздробленным черепом из гондолы «Южного».

– Будет конец этому дурачеству? – говорю я сердито. – Ведь ты не мог спастись, ты умер…

– Я? Нет, мусси, ни капельки не умер… Я лег вчера в девять часов, и встал рано-рано, и подходил шесть раз к дверям мусси, а в двенадцать постучал тихонько, но г. Пижон телефонировал Ванг, стучи сильней…

– Пижон? Телефонировал? Что ты мелешь?

– Да, мусси. Пора на свадьбу, мусси запоздал…

– На какую свадьбу?

– Мисс Вандеркуйп и поручика Дэвиса.

– Ты бредишь или дурачишь меня!.. Мисс Вандеркуйп сожгли на костре, Дэвис умер от холеры, а Пижона твои же милые соотечественники исполосовали и ободрали живьем Пошел вон! Убирайся, не приставай ко мне.

Но Ванг стоит с разинутым ртом и беспомощной улыбкой на лице.

Моя рубашка, влажная от холодного пота, вызывает у меня неприятное ощущение. Это наводит меня на удачную мысль:

«Постой, брат, я тебя поймаю», – думаю я. И говорю вслух:

– Подай мне чистую рубашку!

Как то он вывернется? Не найдет же он тень рубашки. Да и как ее подашь, тень?

Но нет… он преспокойно достает из комода чистую рубашку и помогает мне надеть ее.

Непостижимо! Решительно у меня не все дома… Надо будет принять тень бромистого калия.

Раздается стук в дверь.

– Войдите!

Это Пижон и г. Вандеркуйп. Они оба входят, смеясь.

– Как вам это понравится.! – говорит голландец. – Стало быть, вы не хотите присутствовать на свадьбе моей дочери?

– Но…

– Вспомните, что процессия отправится в сорок пять минут первого в церковь св. Иакова. А вы еще в постели. Что с вами, милейший?

– Это вина вчерашнего банкета, – говорит Пижон, подсмеиваясь.

– Но…

– Ну, теперь, раз вы проснулись, одевайтесь поскорее. Мы подождем вас; только и вы поторопитесь.

– Да что с вами? – с беспокойством спрашивает Пижон. – Какие у вас странные глаза…

Глаза! Каким образом тень Пижона может видеть у моей тени глаза, когда они у меня вырваны?

– Воды! – говорю я, указывая на графин. – Ради Бога, воды!

Прежде всего я смачиваю себе голову. Невозможно ошибиться: это череп, настоящий череп, даже очень твердый череп, а вовсе не тень его. И глаза тоже – целехоньки! Откуда же они взялись, как могли они вернуться на свое место? Ведь мопсы их счавкали… я слышал.

Неразрешимая проблема! Ну, как бы то ни было, раз у меня все на месте, надо этим пользоваться.

– Итак, я спасен? – говорю я, горячо пожимая руки моим друзьям.

Они отвечают недоумевающими взглядами.

– И вы, мой дорогой Пижон? Я вижу, у вас наросла новая кожа… И мисс Ада? Как она-то спаслась, г. Вандеркуйп?

Но я замечаю, что чем дальше в лес, тем больше дров. Друзья мои переглядываются не только с недоумением, но и как будто с испугом. Я говорю г. Вандеркуйпу, что странный сон сбил меня с толку, что я сейчас оправлюсь и через четверть часа буду готов. Он уходит.

– Теперь, дружище, потолкуем. Через пять минут китаец приготовит мне ванну, а пока попытаемся выяснить положение. Во-первых, где мы?

– В Гааге, в отделе «Всемирного Соглашения».

– Какое сегодня число?

– Вон отрывной календарь на стене. Читайте сами:

21 сентября…

– 1937 года, – доканчиваю я.

– Виноват, вы перескочили через тридцать лет. Зачем так торопиться?

– Милейший, это вы отстали. Посмотрите сами 1937…

– 1907!

– 1937!

– Виноват, 1907!

– Виноват, 1937. Снимите, посмотрите поближе; вы, очевидно, близоруки.

Пижон снял календарь. Чернильная клякса над цифрой 0 придает ей вид 3. Но вблизи не остается сомнений: напечатано 1907.

Я признаю свою ошибку. Очевидно, мое зрение все-таки пострадало от грубых пальцев палача.

– Итак, у нас 21 сентября 1907 года…