Дом разделенный

Поздним вечером второго дня он подъехал к порогу отчего дома. Он спрыгнул с коня и, ощутив вдруг сильнейшую усталость не только тела, но и души, медленно поплелся к комнате, где обычно спал его отец, не обращая внимания на любопытные взгляды солдат и прислуги и не отвечая на их приветствия.

Однако отец, несмотря на поздний час, был не в кровати. Прохлаждавшийся у двери спальни часовой сказал Юаню:

– Генерал в большом зале.

Тогда Юань разгневался – значит, не так уж болен его отец! Это была уловка, чтобы заманить его домой! Он стал распалять в себе этот гнев, чтобы не бояться отца, и вспоминать славные свободные деньки в деревне. От этого он действительно разозлился не на шутку, но, стоило ему войти в зал и увидеть Тигра, как гнев его бесследно исчез, ибо он сразу понял, что отец не хитрил. Он сидел на своем старом кресле с тигровой шкурой на спинке и смотрел на жаровню с углями. Он был закутан в свой халат из овчины, а на голове у него сидела высокая меховая шапка, и все равно было видно, что у него зуб на зуб не попадает от холода. Кожа у Тигра была желтая, будто дубленая, глубоко запавшие глаза горели сухим черным огнем, а небритое лицо поросло жесткой седой щетиной. Когда вошел его сын, он поднял голову, а потом вновь опустил ее и уставился на угли, не удостоив Юаня даже приветствием.

Тогда Юань шагнул ему навстречу и, поклонясь, сказал:

– Мне сказали, что ты болен, отец, и я вернулся.

Ван Тигр забормотал в ответ, не глядя на сына:

– Я не болен, это все бабьи разговоры.

Юань спросил:

– Разве ты не посылал за мной, потому что заболел?

И Ван Тигр вновь пробормотал:

– Нет, я за тобой не посылал. Когда меня спрашивали, где ты, я отвечал: «Где бы ни был, пусть там и остается».

Он упрямо глядел на угли и подставлял руки их мерцающему жару.

Такие слова могли задеть кого угодно, а тем более молодого человека, ведь в наши дни родителей чтить не принято, и Юань, научившийся своенравию, мог бы рассердиться пуще прежнего и снова уехать, и жить дальше по-своему. Однако он увидел дрожащие руки отца, бледные и сухие, как у старика, ищущие тепла, и язык у него не повернулся сказать злое слово. До него вдруг дошло, как дошло бы в такой миг до всякого мягкосердечного сына, что его отец от одиночества снова впал в детство, и обращаться с ним следует как с ребенком, ласково и без злости, как бы тот ни упрямился. Отцова слабость пресекла гнев Юаня на корню, к горлу подкатились непривычные слезы, и, если бы он посмел, то протянул бы руку и дотронулся до отца, однако ему помешала странная внутренняя неловкость. Он просто сел на стоявший в сторонке стул и стал смотреть на старого Тигра, терпеливо дожидаясь, когда тот изволит заговорить.

Впрочем, эти минуты подарили ему новую свободу. Он понял, что больше никогда не будет бояться отца. Никогда тот не напугает его своим ревом, свирепыми мрачными взглядами, сведенными черными бровями и прочими ухищрениями, с помощью которых Тигр наводил страх на всех вокруг. Юань увидел правду: уловки эти были для отца лишь оружием. Сам того не зная, он пользовался ими как щитом или же как мечом, которым иные мужчины грозно потрясают в воздухе, не собираясь никого убивать. Подобными ухищрениями Тигр прикрывал свое сердце, которое само по себе не было ни жестоким, ни веселым, ни твердым настолько, чтобы он мог стать настоящим великим воином. В тот миг ясности Юань взглянул на родного отца и наконец полюбил его без страха.

Однако Ван Тигр, не ведая ничего об этих переменах в душе Юаня, по-прежнему задумчиво молчал и будто вовсе забыл о сыне. Он долго сидел без движения, и наконец Юань, увидев нездоровый цвет его лица и то, как сильно оно осунулось, так что скулы острыми камнями выступили из-под кожи, ласково предложил:

– Почему бы тебе не лечь в постель, отец мой?

Услышав вновь голос сына, Ван Тигр медленно и с великим трудом, как больной старик, поднял голову, уставил впалые глаза на сына и так смотрел на него некоторое время, а потом хрипло и очень медленно, выдавливая из себя по одному слову, произнес:

– Ради тебя я однажды пощадил сто семьдесят трех человек, заслуживающих смерти! – Он поднял правую руку, словно хотел по привычке закрыть ею губы, но не удержал ее, уронил и вновь обратился к сыну, пристально глядя на него: – Это правда! Я пощадил их ради тебя.

– Спасибо, отец, – отвечал Юань; его тронуло не столько то, что эти люди уцелели, хотя, конечно, это не могло не радовать, сколько детское желание отца угодить сыну. – Мне горько видеть, как умирают люди, отец.

– Да, я знаю; ты всегда был неженкой, – с прохладцей ответил Ван Тигр и вновь погрузился в созерцание углей.

Юань хотел еще раз предложить ему лечь, ибо не мог спокойно видеть печать болезни на его лице и сухих дряблых губах. Он встал, подошел к двери, возле которой на корточках сидел, клюя носом, верный слуга с заячьей губой, и прошептал ему:

– Не могли бы вы уговорить отца лечь в постель?

Слуга испуганно вздрогнул, пробуждаясь, кое-как вскочил на ноги и ответил хрипло:

– Да разве я не пытался, мой юный генерал? Даже глубокой ночью мне не удается уговорить его лечь. А если он и ложится, то через час-два опять просыпается и возвращается в кресло, и мне тоже приходится целыми ночами сидеть у порога. Во мне уже столько сна, что я почти покойник! А он все сидит и сидит, даже глаз не сомкнет!

Тогда Юань подошел к отцу и принялся его уговаривать:

– Отец, я тоже утомился. Пойдем, ляжем в кровать и поспим, уж очень я устал! Я буду рядом, и ты в любой миг сможешь позвать меня и убедиться, что я здесь.

При этих словах Тигр чуть шевельнулся, будто собираясь встать, но затем рухнул обратно и, мотая головой, сказал:

– Нет, я еще не закончил. Осталось еще одно дело… Не могу припомнить все сразу… Я загнул два пальца на правой руке, когда думал, что тебе сказать. Ступай, посиди где-нибудь, а я тебя позову, когда мысль вернется!

Тигр произнес это со знакомой запальчивостью, и Юань по детской привычке уже хотел послушаться. Однако в душе его заговорило новое бесстрашие: «Да кем себя возомнил этот своенравный старик, почему я должен сидеть тут битый час и терпеть его причуды!» Глаза его своевольно сверкнули, и он уже хотел заговорить, как верный слуга увидел это, подлетел к нему и принялся увещевать:

– Вы уж не стойте на своем, маленький генерал, ведь он так болен! Запаситесь терпением, как все мы, и выслушайте, что он хочет вам сказать!

И Юань против собственной воли, понимая, что отцу может стать хуже, если ему, не привыкшему к возражениям, перечить в столь поздний час, покорно сел в сторонке на стул и сидел, уже не так терпеливо, покуда Тигр вдруг не сказал:

– Вспомнил! Первым делом я должен спрятать тебя где-нибудь, ибо я не забыл, что ты мне сказал вчера, воротясь домой. Я должен спрятать тебя от моих врагов.

Тут Юань не выдержал и воскликнул:

– Отец, то было не вчера!

Тигр метнул в него знакомый свирепый взгляд, хлопнул в сухие ладони и рявкнул:

– Я знаю, что говорю! Как это ты вернулся не вчера? Когда же еще?!

И вновь старик с заячьей губой встал между Тигром и его сыном и взмолился:

– Пусть… пусть… То было вчера!

И Юань помрачнел и повесил голову, потому что вынужден был молчать. Странное дело: жалость, которую он поначалу испытал к отцу, исчезла, как быстрое дуновение мягкого ветра, лишь на миг освежившее душу, и свирепые отцовы взгляды пробудили в нем иное чувство – более глубокое, чем жалость. В нем зашевелились былые обиды, и он сказал себе, что никогда больше не будет бояться отца, но, чтобы не бояться, ему нужно было проявить своенравие.

А поскольку Тигр тоже был своенравен, он не сразу продолжил речь и ждал даже дольше обычного. На самом деле Тигр тянул время, потому что ему не нравилось то, что ему предстояло сказать. За время этого ожидания гнев взыграл в Юане с небывалой силой. Юноша вспомнил, как этот человек раз за разом запугивал его, угрозами закрывал ему рот, и обо всех часах, проведенных за ненавистным оружием, и о шести днях свободы, так внезапно оборвавшихся по воле отца, – и потерял всякое терпение. Самая плоть его, казалось, подалась прочь от старика, и Тигр, немытый, небритый, в заляпанном едой и вином халате, стал ему отвратителен. В отце не было ничего, что можно было любить, по крайней мере в ту минуту.

Ведать не ведая о бушующей в груди сына ярости, Тигр наконец решил сказать то, что собирался, и заговорил так:

– Ты мой единственный драгоценный сын. Моя единственная надежда на продолжение рода. Твоя мать однажды сказала мудрую вещь. Она подошла ко мне и сказала: «Если его не женить, откуда нам ждать внуков?» Тогда я велел ей: «Пойди и отыщи крепкую здоровую девку, неважно какую, лишь бы она была похотлива и быстро зачала, ибо все женщины одинаковы и одна ничем не лучше другой. Приведи ее сюда и пожени их, а потом пусть Юань спрячется в какой-нибудь чужой стране и ждет там конца этой войны. И у нас останется его семя».

Тигр говорил с расстановкой, давно заготовленными фразами, и все же сумел собраться с мыслями и договорить. Ему нужно было исполнить свой долг перед сыном, прежде чем отпустить его. То был долг любого хорошего отца, и любой сын мог ждать этого от родителей, ибо любой сын обязан принять в жены ту, кого они выберут, и зачать с ней ребенка, а дальше искать любовь где угодно. Но Юань был не таким сыном. Он был уже отравлен ядом нового времени и полон тайного своеволия и мечты о свободах, которых сам пока не понимал, а еще полон отцовой ненависти ко всем женщинам. Все это своеволие и ненависть вспыхнули в нем, и гнев вырвался наружу. Да, гнев его в тот час был подобен наводнению, сдерживаемому плотинами, и вся жизнь его подошла к переломному моменту.

Поначалу он не поверил, что отец в самом деле произнес эти слова, ибо тот всегда отзывался о женщинах с ненавистью: все они либо дуры, либо предательницы, и доверять им нельзя. Однако слова эти действительно были сказаны Тигром, и теперь тот сидел и глядел на угли, как прежде. До Юаня вдруг дошло, почему мать и служанка ее так исступленно уговаривали его вернуться домой и так обрадовались его согласию. Женщины только и думают, что о свадьбах да подходящих партиях.

Что ж, он им не подчинится! Юань вскочил, забыв и о страхе перед отцом, и о любви к нему, и заорал:

– Я так и знал… Да, товарищи рассказывали мне, как их женили насильно… и многие из них вынуждены были по этой причине уйти из дому… Я раньше дивился своему везению… Но ты такой же, как остальные, как все эти старики, которым лишь бы скрутить нас по рукам и ногам до конца жизни… Пленить наши тела… Навязать нам женщин, выбранных вами… навязать детей… Что ж, я не согласен жить в неволе!.. Я не хочу, чтобы моим же телом ты навеки привязал меня к себе… Я ненавижу тебя!.. Всегда ненавидел!.. Да, ненавижу!

Из Юаня извергался поток такой лютой ненависти, что он не смог совладать с собой и исступленно зарыдал. Верный слуга Тигра, придя в ужас от его гнева, подскочил к нему и схватил обеими руками за пояс, и опять начал бы причитать, но не смог, так перекосило его заячью губу. Юань опустил голову, увидел старика и вышел из себя. Он занес стиснутую в кулак руку и опустил ее на старое безобразное лицо, и слуга, как подкошенный, рухнул на пол.

Тогда Тигр поднялся, шатаясь, но не к сыну – он отрешенно смотрел на Юаня, тараща остекленевшие глаза, как будто не мог понять, о чем тот толкует, – нет, он поспешил на помощь своему верному слуге.

Юань же отвернулся и вышел вон. Не дожидаясь, чем все закончится, он промчался по дворам, нашел привязанного к дереву коня, выбежал за большие ворота, миновав разинувших рты солдат, прыгнул в седло и поскакал прочь от этого места, в ярости уверяя себя, что это навсегда.

Так Юань покинул в гневе отчий дом, и теперь гнев его непременно должен был остыть, иначе он умер бы от его жара. И гнев остыл. Юань стал раздумывать, что ему теперь делать, одинокому молодому человеку, который отказался и от своих товарищей, и от родного отца. Сама природа помогла охладить его пыл, ибо зимнее солнце, казавшееся таким бесконечным в те свободные дни, проведенные Юанем в глинобитном доме, было вовсе не бесконечным. Мир вокруг посерел, и с востока задул очень холодный и злой ветер, и земля, по которой медленно трусил его конь, уставший за столько дней пути, тоже посерела, и серость эта поглотила и остудила Юаня. Даже работавшие на земле крестьяне были серы: за годы жизни и труда на земле они стали так похожи на нее, что вместе с ней менялся и их облик, притихала речь, делались мягче движения. Если на солнце их лица были оживленными и часто веселыми, то под пасмурным небом глаза тускнели, губы поджимались, одежда блекла, движения замедлялись. Яркие пятнышки на земле и холмах – синева одежд, красные точки детских халатиков, алые штаны девушек, – все те цвета, которые выбирает и подсвечивает солнце, – теперь стали приглушенными. Медленно продвигаясь по этому неприглядному краю, Юань гадал, за что же он так его полюбил. Он мог бы вернуться к своему начальнику-революционеру, но, побывав среди простого люда и помня, как простой люд невзлюбил его, и видя теперь этих угрюмых людей, он мысленно восклицал: «Ради них я должен рисковать жизнью?!» Да, в тот день даже земля показалась ему неприветливой. И в придачу ко всему захромал его конь. Спешившись близ небольшого городка, мимо которого он проезжал, Юань обнаружил, что у того мозоль от застрявшего камня, что конь охромел и идти больше не может.

Остановившись, чтобы осмотреть копыто, он услышал оглушительный рев, испуганно поднял голову, и мимо него пронесся, изрыгая на большой скорости клубы дыма, поезд. Все же скорость его была не настолько велика, чтобы Юань, стоявший на коленях подле коня, не успел заметить внутри многочисленных пассажиров. Они сидели в тепле, безопасности и при этом ехали так быстро, что Юань им позавидовал. От его собственного коня, и без того медленного, теперь вовсе не было никакого толку, и Юаню тут же пришла в голову умная мысль: «Я пойду в город, продам там коня, куплю билет на поезд и уеду как можно дальше отсюда».

В ту ночь он лежал в кровати на постоялом дворе – очень грязном и захудалом, в том самом городишке, – и не мог уснуть от того, что по нему ползали мухи и гнус. Он лежал без сна и строил планы. У него было немного денег, потому что отец научил его всегда иметь при себе на всякий случай пояс с деньгами, и еще был конь. Однако Юань очень долго не мог придумать, куда ему поехать и что делать.

Все-таки юноша он был образованный, из хорошей семьи. Он знал древние книги своего народа и читал новые западные книги, которые ему давал воспитатель. Тот же воспитатель выучил его иностранному языку, так что Юань не был совсем уж беспомощным неучем. Ворочаясь на твердых досках кровати, он спрашивал себя, как ему лучше поступить с серебром и имеющимися знаниями. Снова и снова гадал он, не лучше ли вернуться в военную школу, к своему начальнику. Он мог бы прийти и сказать: «Я раскаялся. Возьмите меня обратно!» И если бы он признался, что ушел от отца и ударил верного слугу, начальник наверняка принял бы его, потому как среди революционеров восстать против родителя считалось доказательством верности правому делу, и некоторые молодые мужчины и женщины даже убивали родителей, чтобы доказать свою верность.

Однако Юань не хотел возвращаться к делу революции, хотя и знал, что товарищи будут ему рады.

Воспоминания о минувшем сером дне все еще печалили его, он думал о пыльных крестьянах и своей нелюбви к ним. Он бормотал под нос: «Никогда за всю свою жизнь я не знал никаких удовольствий. Тех маленьких радостей, которые позволяют себе молодые люди, у меня не было. В моей жизни был только долг перед отцом, а потом эта борьба за правое дело, которой я так и не смог себя посвятить». И вдруг он подумал, что мог бы немного пожить для себя, в свое удовольствие – другой, веселой жизнью, полной смеха. Юаню теперь казалось, что все детство он провел в унынии и одиночестве, без игр с друзьями и развлечений, а ведь в жизни должно быть место не только делу, но и веселью.

Подумав о веселье, он стал вспоминать свое раннее детство и маленькую сестричку, с которой когда-то играл, как забавно она топала по дому своими маленькими ножками и как он смеялся вместе с ней. Что ж, почему бы ему теперь не отыскать ее? Она все-таки его сестра, они одной крови. Юань был так крепко привязан к отцу все эти годы, что совсем забыл о других своих родственниках.

Вдруг все они стали всплывать в его памяти, вся его многочисленная родня. Можно поехать к дяде, Вану Купцу. На миг он подумал, что приятно будет вновь оказаться в его доме, увидеть веселое и доброе лицо тетушки и ее детей. А потом пришла своевольная мысль: нет уж, это слишком близко к отцу, и ведь дядя непременно расскажет тому о приезде Юаня… Надо сесть на поезд и уехать подальше отсюда. Сестра его живет далеко, очень далеко, на побережье. Хорошо бы тоже немного пожить в том городе, встретиться с сестрой, повеселиться от души и увидеть своими глазами все чужеземные диковины, о которых прежде он мог только слышать.