Черный марш. Воспоминания офицера СС. 1938-1945

Начинают играть трубы, саксофоны и флейты, бить барабаны. Они исполняют волнующую песню Deutsch mein Bruder («Немец мой брат»), за которой следует мощная, торжественная мелодия Deutschland ?ber alles («Германия превыше всего»).

Длинная трель свистка, и все закончено…

Шир снова салютует, подняв правую руку в приветствии. Он быстро спускается по ступенькам с трибуны и садится в «Опель-капитан». Почти одновременно машина трогается с места.

Толпа уже рассеялась. Она необычно молчалива.

Некоторое время мы не можем говорить, стараясь сохранить в памяти все, что происходило, подобно фотоизображению в объективе.

Лишь когда Ранке начинает орать как сумасшедший, мы покидаем ряды.

Мне кажется в этот момент, что Ранке совершил святотатство, что он разбил прекрасную и вечную мечту, мечту, которая вознесла нас под мелодии труб и звон литавр к вершинам славных подвигов, совершенных отцами и дедами на Марне (в 1914 и 1918 гг. – Ред.) и под Седаном. (В 1870 г., где капитулировала французская Шалонская армия Мак-Магона вместе с императором Наполеоном III. – Ред.) Мечту, которая позволила нам увидеть собственными глазами героическую атаку «уланов смерти», несущихся на врага с пиками наперевес.

Стиснув зубы и сжав пальцами кинжал, я повторяю слова надписи, выгравированной на рукоятке:

– Treue bis auf dem Tod (Преданный до смерти).

Именно это первое значительное событие в моей взрослой жизни подсказывает мне мысль о ведении дневника.

Вначале я хотел написать в форзаце тетради прекрасным готическим шрифтом «Журнал записей молодого немца о своей эпохе». Поразмыслив, решил, что это слишком претенциозно. Поэтому отказался от какого-либо заголовка.

Большинство курсантов школы Шиллера вели подробные записи всех своих мыслей и поступков. До сих пор я считал это смехотворным занятием или, в лучшем случае, пустой тратой времени.

Но затем изменил свое мнение.

Возвратившись воскресным вечером домой из Хафельского леса, я рассказал отцу о своем намерении. Отец рассмеялся и явно счел меня глупым юнцом. Он ничего не понял и в своем возрасте вряд ли был способен повысить свои интеллектуальные способности…

Отец всегда был чем-то недоволен, сварлив и озлоблен. Возможно, потому, что с возрастом понял: в основном его жизнь не удалась.

Мой дед был почтальоном, и, поскольку имел четырех детей, отцу не было позволено завершить образование. У него было нелегкое детство с начальным образованием и чередой скучных малооплачиваемых работ. Жалкая карьера, тоскливая жизнь, гнусное существование.

Его беспокоила лишь одна мысль: кто завтра будет кондуктором на пассажирских поездах на железной дороге Киль – Берлин? Причем кондуктором в вагонах второго класса! Вот таким был мой отец. Поразительно, с каким трудом родители приходят к пониманию того, что их заурядное жизненное положение оказывает сильное влияние на поведение и мировоззрение их детей.

Таким образом, убогий образ жизни отца, естественно, способствовал формированию у меня многих комплексов. Какое ужасное унижение общаться с друзьями, происходящими из семей, которые по социальному статусу выше положения твоей семьи!

Карл фон Рекнер, Михаэль Стинсман, Мици Брюдле и другие…

– Но разве ты не придешь, Петер Нойман, в воскресенье к нам домой? Мы прекрасно проведем время!

Пошли они к черту! Почему я должен принимать их приглашения только для того, чтобы они продемонстрировали превосходство своего социального положения и роскошную обстановку у них дома?

К тому же тот, кого приглашают, должен возвратить долг гостеприимства.

Но как я смогу пригласить на Хейлигенгассе, 37 Карла, Михаэля или Мици?

Моя мать, с вечно мокрыми руками, покрасневшими от стирки, принимая сына полковника, графа фон Рекнера, должна будет вытереть руки о фартук, прежде чем пригласить его в свою убогую кухню…

Я предвижу все это.

– Входите, дорогой! Я только уберу белье с плетеного кресла, и вы сможете сесть…

Лена, смешная девчонка!

Ей восемнадцать лет, на год больше, чем мне. Блондинка с узким лицом, с телом, отвечающим необходимым параметрам, и, помимо всех этих чудных качеств, обладающая таким обворожительно стервозным характером, какого я не встречал прежде.

Она, возможно, была неравнодушна к томным и дерзким взглядам Карла, а также к тому забавному состоянию постоянной меланхолии, которое он на себя напускает.

Мой брат Клаус не может смотреть на него без надувания щек и разных шуток в адрес его жеманных манер.

Клаусу только десять лет, но, по слухам, ходящим в Виттенберге, он настоящая гроза всего района от Бранденбурга до Гольштейна. Менее года он был «пимпфе» (так звали подростков от десяти до четырнадцати лет, состоявших в Deutsches Jungevolk – организация «Немецкая молодежь». – Ред.). Тем не менее сейчас он уже достиг звания юнгшафтфюрера.

Не знаю, обязан ли он этим своим исключительным способностям к разрушению и дезорганизации, которые действительно феноменальны, или он реально обладает качествами лидера. Но факт остается фактом: его карьера поразительна.

Отец объяснял мне однажды, что офицеры обнаружили у брата свойство, необычное для ребенка его возраста. Он с поразительной легкостью мог определить любого еврея, который не носит желтой звезды.

Брат приказывал им являться в местное отделение гитлерюгенда, где принимались необходимые меры.

Отец отнюдь не был доволен, когда узнал обо всем этом.

Глава 2

НАШЕ ОБУЧЕНИЕ

Юлиус Штрайхер в центральной школе Виттенберге пребывал в крайней эйфории. Он полноценный немец и верный последователь фюрера.

К сожалению, Штрайхер вбил себе в голову перетряхнуть немецкую университетскую систему сверху донизу, возможно, из-за того, что когда-то сам был учителем.

С выхода декрета в прошлом январе эта работа не прерывалась.

Пятьдесят четыре часа лекций в неделю вместо прежних сорока. И сверх того восемь часов политологии, два из которых посвящены расовой теории.

В дополнение ко всему учебное заведение теперь курирует порядочный болван из Германии, присланный партией. Фактически он распоряжается школой Шиллера. Кажется, с тех пор как декрет вступил в силу, все дневные школы, педагогические институты и школы-интернаты поставлены под неусыпный контроль официального представителя нацистской партии.

Горе побежденным!

Этим утром Плетшнер, профессор политологии, был в неистовом состоянии. Если бы одно из этих пугал, врагов партии, Германии и Европы, о котором мы так много слышали, попало сегодня ему в руки, мне кажется, он, выражаясь его собственными словами, раздавил бы его железной пятой, выпустив из него нечистую кровь на благо всего человечества.

Старый папа Плетшнер начисто лишен слабостей. Иногда я думаю, не страдает ли он маниакальной агрессивностью.

Если только эти острые приступы ненависти не являются способами разрядки от супружеских неприятностей. И Бог свидетель, их у бедняги немало. Об этом знают Бог и многие парни Виттенберге. От шестнадцати до двадцати двух лет… Именно к этому нежному возрасту особенно чувствительна милая фрау Плетшнер.

Если же не принимать во внимание инъекций теоретического садизма, то его лекции в целом первоклассного уровня.

Вчера темой его лекции был эпизод борьбы партии против «Рот фронта» Тельмана. Должно быть, это была по меньшей мере двадцатая лекция на эту тему, но Плетшнер всякий раз подогревал наш интерес к ней.

Мы начали с разбора экономических трудностей Германии, которые возникли после смерти Штреземана (в августе-ноябре 1923 г. канцлер и министр иностранных дел, в 1923–1929 гг. – министр иностранных дел Германии. – Ред.) 3 октября 1929 года. В то время германская экономика медленно гибла под давлением международного капитализма и в результате жульничества так называемых «держав-победительниц», которые навязали ей диктат Версальского договора. За коммунистов голосовали 10 миллионов немцев.

«Рот фронт» делил влияние с немецкими националистами Дюстерберга и почтенным, но дряхлым маршалом фон Гинденбургом.