От Москвы…

Большинство работающих в этом поезде, похоже, так до конца и не приняли сегодняшний день, вспоминают прошлое, как утраченный Золотой век. Они либо все забыли, либо знают о социализме по рассказам.

Молодые супруги-проводники из Брянска, получающие двенадцать тысяч в месяц.

– За такую работу?

– У нас в городе без блата столько не заработать, не устроиться просто. Но раньше на дороге лучше платили. У нас двое детей, еле-еле хватает, отложить не получается.

Проводница, взявшаяся постирать и погладить мои штаны и отказавшаяся брать с меня деньги, на вопрос о зарплате тоже вздыхает.

Лендрик, зашедший в купе и поделившийся со мной чудодейственной китайской мазью, снимающей боль в ноге, вдруг грустно заявляет:

– Что хорошего в жизни видел? Наверное, детство.

Скопить на старость и ему не удалось.

Бизнесмены, а есть и такие в поезде, разговаривать со мной категорически отказываются. На их лицах читается прямо-таки гоголевское отвращение к пишущей братии.

Мы едем по Забайкалью, самому красивому отрезку пути. В предрассветной мгле, проснувшись от духоты, я замечаю в прямоугольнике окна силуэты двух динозавров – сопки, застящие свет от просыпающегося солнца. Прижимаюсь лбом к стеклу. Откуда такая беспросветная тоска? От этого безлюдного пространства? Но заселяли же эти свободные земли каторжане и беглые, выковали особый тип русских, не знавших крепостного права. Где они, гордые и независимые, шагающие по земле хозяевами необъятной родины своей, как пелось в песне?

Едем по Читинской области. В конце восьмидесятых я путешествовал здесь по декабристским местам. В одном из райцентров застал такую картину: парень, окончивший школу с медалью, пришел в райком просить денег на билет до Москвы – собирался подавать документы в институт. Секретарь райкома посмотрел на него, пожал руку, подписал бумаги. Когда парень вышел, он развел руками:

– Права не имею удерживать.

Выдержал паузу и добавил:

– И не хочу.

За окном – нищие серые домики, почти у каждого – блин телевизионной тарелки. На грезы последних денег не жалко. Домики ничуть не изменились с советских времен, только тарелок тогда еще не было. Домики тонут в предрассветном тумане. Наш экспресс, окрашенный в три цвета нового российского флага, проносится мимо.

Биробиджан-1 – Хабаровск

Меня давно интересовали молодые муж с женой и десятилетним сыном. Они вели себя вежливо, спешили поздороваться первыми. Я пытался задавать им вопросы, но они не отвечали. Только к концу пути вдруг разговорились. Тихая красавица-жена оказалась прокурором, спортивный белобрысый муж – судьей. Они родом из Кирова, теперь живут в небольшом северном городе. Говорил, в основном, глава семейства, жена приятно улыбалась, но больше молчала.

– Суд же кругом коррумпированный, не так? – был мой первый и не совсем корректный вопрос.

И вдруг похожий на мальчика судья завелся:

– Я потому и не хотел беседовать, знал, что не поверите. У нас нет коррупции.

– Везде есть. А вы – исключение?

– Знаю, в центре есть, но у нас нет. И дачи у нас нет, могли бы построить, но там она не нужна. И машины нет, но есть служебная. Мне уже предлагали переехать, но мы решили остаться. Мы ведь специально выбирали город поменьше и подальше – начинать надо с глубинки!

Его убежденная речь пробила брешь в моем скептицизме. Они ехали через всю страну, чтобы показать ее десятилетнему сыну. Мы пристально посмотрели друг другу в глаза. Я очень хотел бы взглянуть в его глаза лет через десять.

Хабаровск – Владивосток. Город

Последнюю ночь мы не могли заснуть. Дорога умотала или разница во времени – семь часов навстречу солнцу? Во Владивостоке выгрузились, мечтая только о постели. Но и в гостинице не удалось побороть нервное возбуждение и вздремнуть. Я принял душ, стоял у широкого окна, из него открывался вид на бухту Золотой Рог, вокруг которой на высоких сопках и сложился город. В тумане, налетевшем с океана, переговаривались сиплыми гудками пароходы, у берега кивали головами портовые краны-жирафы, ветер пронес мимо меня чайку. Она лениво лежала на потоке, словно ее тянули на веревочке из одной кулисы в другую. Далеко внизу тупоносый пароходик буксировал здоровенную атомную субмарину – город готовился отметить День флота, один из главных здешних праздников. Лодку потом поставили на якоря в бухте, рядом с военными кораблями. Рожденный вдали от соленой воды, я не мог оторваться от этого зрелища.

Потом пришел Саша Колесов, председатель местного отделения ПЕН-клуба, хранитель остатков некогда богатой культурной жизни Владивостока. Он возродил альманах «Рубеж» – журнал с таким названием выходил в белоэмигрантском Харбине. Мы сели в машину и помчались по сопкам, как по могучим волнам.

Всюду были люди. Я и представить себе не мог, как соскучился по лицам, машинам, вывескам. По старинным зданиям. Они здесь столько же редки, как оставшиеся в живых харбинские эмигранты, чьи мемуары собирает и издает Колесов. Но они есть. Рассыпаны по всему центру города. Жилые дома, построенные для служащих торговым домом «Кунст и Альберс», с нависающими над первым этажом угловыми балконами-башенками. Отреставрированная лютеранская кирха 1908 года, куда, вероятно, ходили основатели торгового дома. Мощное здание бывшего Восточного института, где преподавали известные на весь мир ученые, – теперь здесь корпус Дальневосточного технического университета. Почтамт – бывшая почтово-телеграфная контора. Судя по размерам здания, в начале века почтовому ведомству в здешних местах придавали особое значение. С фасада бывшего японского консульства на Китайской улице исчезла фигура Ники, а грифонам у входа, что когда-то держали на цепях козырек, держать больше нечего. Замечательный модерновый особняк Бриннеров, где родился знаменитый американский актер Юл Бриннер – его походку копировал каждый мужчина, выходя из кинотеатра с просмотра «Великолепной семерки». Отец любил рассказывать мне об этом. Домина купца первой гильдии Бабинцева – ныне краевой музей.

Когда-то по здешним улицам запросто расхаживали контрадмирал Петр Воинович Римский-Корсаков, подполковник Владимир Клавдиевич Арсеньев, открывший миру Уссурийский край и его героя-аборигена Дерсу Узала, смотритель Суйфунского маяка Федор Евстафьевич Чеберяк, спасший 284 человека. Лица известных владивостокцев сохранились в музее, на старых фотографиях. Я гляжу на низенького Чеберяка: правая рука на бутафорской колонне, левая на кортике, рядом свидетельство о награждении золотой медалью «За спасение погибавших». У него бравые усы и уставший взгляд служаки. Сознательно не спрашиваю, где находился Суйфунский маяк и кого спасал Федор Евстафьевич. Куда интересней закрыть глаза и представить бушующий океан, наскочившее на скалы судно. Как четки, перебираю имена кораблей: «Варяг» и «Кореец» – их знает каждый, а еще шхуна «Сторож», ледокол «Надежный», крейсер 2-го ранга «Жемчуг» – участник Цусимского боя.

За дверями музея кипит городская жизнь. Дома, офисы, торговые центры строятся, занимают командные высоты на сопках, как армия, пришедшая в новые земли навсегда. Иногда это помпезные орясины, знакомые каждому москвичу, иногда – отличные современные здания. От этой мешанины, помноженной на бессонницу, от снующих легковых машин и тяжелых грузовиков, от черных джипов на зубастых колесах мы укрываемся в ресторане. Повар-японец режет острым ножом ошпаренные кипятком фиолетовые щупальца осьминога, свежее темно-красное филе тунца, розовую мякоть лосося с желтыми прожилками нежного жира, прозрачно-зеленоватого морского карпа, скумбрию, полосатую, как кошачий лоб. Он работает аккуратно и сосредоточенно, выкладывает драгоценные куски сашими на доску из твердого дерева, чтобы потом расположить в особом порядке на дне лакированной лодки, украсить стружками дайкона и зеленью и подать на наш стол. Свежая японская рыба с васаби и имбирем, парной рис, хорошая беседа и глоток холодного пива «Асахи», что еще нужно, чтобы почувствовать себя в центре цивилизации?

Потом мы отправляемся на «Зеленую горку» – главный автомобильный рынок города. Идем по бесконечному черепу сопки, заставленному праворульными автомобилями. Машины – лишь малая часть большой экономики Владивостока, но самая заметная. Эти квадратные километры товара на колесах страна переваривает с той же жадностью, с какой мы только что набросились на свежее заморское кушанье. «Праворульки» давно перевалили через Урал. Двигаясь навстречу ядовитой трубке-борщевику, они пытаются отвоевать свою часть рынка. Народная молва разнесла по всей стране умело подпущенную байку: якобы «японская сборка» много качественнее «европейской» – хотя кто их сравнивал? Продавцы здесь смотрят на тебя грубо и с вызовом: типа – не хочешь, не бери. Знают, что все продадут.

Улица Владивостока тоже невероятно груба. Машины тут водят бесстыдно и нагло и правила дорожного движения не признают. Контр-адмиралы и профессора Восточного института давно сгинули в эмиграции или погибли в лагерях. Огромные спальные районы города – бывшие капустные поля, рядом с которыми находились пересыльные лагеря, – они скучны и монотонны, как вся советская застройка. Где-то здесь погиб Осип Мандельштам. Недавно местные литераторы поставили ему памятник в скверике около Университета экономики и сервиса – первый (и в пору написания очерка единственный) памятник великому поэту во всей огромной стране. Владивостокцы, чьи родители съехались сюда «по набору» в послевоенные годы изо всех закоулков советской империи, спешат мимо, им нет дела до великого поэта.

Лица молодых мало отличающиеся от московских. Молодежь тусуется в кафе, гуляет по набережной. Они привыкли ко вкусному, настоящему кофе, а про напиток из цикория «Кофейный», к счастью, слыхом не слыхивали.

Маяк на краю земли

Утром следующего дня мы отправились на остров Русский. Я встал у маяка и смотрел на открытый выход в океан: справа – бухта Босфор Восточный, слева – Золотой Рог. Отцы-основатели города принесли с собой громкие названия, часть привычной европейской культуры. Так поступали все пионеры. Недаром у американцев так много Парижей и Санкт-Петербургов. Железная дорога соединила Москву с краем земли перед самой революцией, первый состав прошел сквозь страну только в 1916 году. Начавшееся в четырнадцатом веке продвижение на восток закончилось у берегов океана.

Пост Владивосток был основан в 1860 году. Приплывшие сюда позднее на кораблях, добравшиеся на перекладных поселенцы, испытавшие невероятные трудности и лишения в пути, построили на сопках город-порт, без которого весь Транссиб просто не имел бы смысла. Владивосток – важнейшее место на карте. Здесь Европа показывает себя Азии, Америке, Австралии, а они себя – Европе. Без этого порта наша полупустая и бесконечная страна была бы обделенной, как Москва без Кремля, Питер без Исаакиевского собора, Новгород без Святой Софии. И сколько б ни ругали здесь нас, москвичей, сколько б ни обзывали «западниками», мы едины уже потому, что связаны ниткой железной дороги. История-время и география-пространство сошлись в точке под названием Владивосток, родив в семи часовых поясах от начальной станции энергетическое пространство, тождественное столичному.

Чтобы избавиться от силового поля этого города, требовалось заземлиться. Я сел на камень у кромки воды и постепенно растворился в налетевшем тумане, вдыхая свежий воздух с запахом морской соли и пряных водорослей. Уверен, так поступали все первопоселенцы. Затем стал следить за приближающимся паромом. Саша Колесов подошел и с горечью констатировал: желающих переправиться на остров так много, что мы просто не успеем обернуться за один день. Я нисколько не обиделся на судьбу. Остров Русский, до которого рукой подать – уже часть океана, а это совсем другая история. Я вдруг понял, что обязательно вернусь сюда. Нога, болевшая всю дорогу, престала меня донимать. Я пошел к машине и почти не хромал.

.

Русский Клондайк

1

– Если честно, нефтяники к 2005-му нас достали. В 90-е начались шельфовые разработки и у нас, коренных народов, тут же изъяли земли, которые только-только дали на пожизненный лов рыбы. А рыба – из года в год все хуже ловится, и попадаться стали монстры – в руки взять страшно, все в каких-то язвах, раньше такого не было. Ну, и нарушения: разливы нефти, трубопровод перекрыл нерестовые реки, они же делают что хотят! Один подрядчик построил склад материалов на священном для всех нивхов кладбище на стойбище Вени – побросал железяки на могилы, придавил усопших, а это – грех считается! Мы пытались договориться по-человечески, нас попросту игнорировали – малый народ, что с нас взять. Собрались мы зимой 2005-го на кладбище в Вени, решили выйти на акцию протеста: мы, группка, против «Sakhalin Energy». Да один их «Катерпиллер» все 3000 нивхов Сахалина в порошок сотрет и не заметит. Однако пошли. Перекрыли дорогу грузовикам, что трубы возили на Чайвинский терминал. Стоим. Начальство ихнее пустило машины в обход, хотели брешь пробить в нашей обороне. Тогда один из наших, Колька, стал шаманить.

– Он шаман?

– Шаманов у нас не осталось. Как сказать, вроде в шутку помощи просил, ну знаешь: «Калды-балды», а головной грузовик вдруг как завалится, трубы во все стороны раскатились и закрыли проезд намертво. Мы стоим, снег идет, а чудовище лежит на боку, урчит, и кругом трубы… кровь сразу вскипела, такой адреналин крутой! Затор из грузовиков на километр образовался. Компания после акции за стол переговоров с нами села. Той зимой, в заливе Чайво все мы, нивхи, такое ощутили… Конечно, это только начало, нам катастрофически не хватает своих специалистов: экологов, социологов, и мы их вырастим, дайте только срок.

– Время поджимает?

– Еще как. Наши мужчины живут до 50, старики умирают на глазах.

– Водка?

– В первую очередь – рак, водка во вторую. Губернатор подписал указ о проведении этнологической экспертизы. Как ее проводить, не знает, если честно, никто, но проведем, ищем сейчас специалистов.

– Ханты и манси, как я слышал, добились серьезных отчислений от компаний, которые добывают нефть на их родовых землях.

– Они – титульные нации, а мы – коренной малочисленный народ Севера, нам еще бороться и бороться.

События 2005-го пересказывал мне этим летом Алексей Лиманзо – президент ассоциации коренных малочисленных народов Сахалина. Мы сидели в приличном кафе при гостинице в райцентре Ноглики, рядом два шотландца, американец и их переводчик ели отбивные, запивая свинину местным пивом. Иностранные специалисты отработали вахту на шельфе – 28 суток – и собирались домой, «на материк», как принято говорить на острове Сахалин.

Об акции протеста я читал еще в Москве – в свое время о ней много писали, как у нас, так и за рубежом. Тогда же писали и о нивхах, вставших на защиту своей земли, затем, понятно, перестали. Сведения, полученные в студенчестве из курса этнографии про нивхов – аборигенов Сахалина, я, конечно, забыл. Попасть на остров мне всегда хотелось – я попросил командировку на месяц и полетел через всю страну.