Оценить:
 Рейтинг: 0

«Постояльцы черных списков»

Год написания книги
2021
Абонемент 399.00 ₽
Купить
Электронная книга 200.00 ₽
Купить
<< 1 ... 13 14 15 16 17 18 19 20 21 ... 24 >>
На страницу:
17 из 24
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

Михаила услышали – схватив за грудки, закачали и вроде бы намереваются прибить: гореть бы тебе в печи философов, уставиться бы на картину Гогена «Дух мертвых бодрствует», моя дружина не несется по небу ко мне на помощь; Михаил «Вальмон» спешит объясниться: хам – это не оскорбление, сбивчиво сказал он, а имя одного из трех сыновей Ноя. Я один из сыновей социолога Кульчицкого, он сын Ноя и он вошел в анналы тем, что надсмеялся над наготой своего отца. Вы же отпустите меня, мужчина, не берите грех на душу: она у вас еще юная, пощадите ее, малютку, не бейте меня, а?

Animale rationale, разумное животное к нему внимательно прислушивается, но практически ничего не понимает. Чьи-то дети, чья-то нагота, не понимает он этого: сложил в кулак толстые пальцы и выразительно замахнулся.

Михаил Кульчицкий также времени даром не терял – закрыл глаза, приготовился, тут его и ударили. В область лица.

«Вальмон» так и предполагал.

– Я, – сказал он с земли, – старался втолковать своей жене, что ощущаю себя пленкой, которую она засветила. Засветила для других… Но там ей все припомнится: и ей, и вам, и Гогену; каждую клетку изучат и к делу подошьют, там у них такое дознание… Больше избивать не будете?

– Хватит с тебя, лошака.

– Слова не мальчика, но мужа, – пробормотал Михаил.

– Чего?!

– Ничего, ничего…

Тело не само по себе. Михаилу «Вальмону» Кульчицкому не хочется еще раз в лоб.

Седов ловит языком чуть-чуть дождя и жадно смотрит на пролетающие над ним гусиные косяки; Антон «Бурлак» дальновидно молится, чтобы Всевышний не уменьшил количество избранных в нашем мире: стена огня, меня за ней не видно, сколько вам жареных сверчков? пол-фунта хватит? сделай мне одолжение, Господи – запрети какое-то время о Тебе вспоминать.

У Антона Евгленова, только летом 2002-го заметившего, что майки с Че Геварой, носят и домушники, и педрилы, умирает его богемная тетка: еще не сейчас, но с предчувствием, что умирает; для Антона Евгленова его тетка человек не посторонний. Он ей очень многим обязан. Хотя бы тем, что она научила «Бурлака» декантировать красное вино; перельет, бывало, в графин и уже через час лыка не вяжет – когда она подозвала Евгленова, чтобы он выслушал нечто для нее крайне важное, Антон не артачился; подошел и стал слушать.

В первые полчаса слушать ему было нечего; Полина Сергеевна, как замаринованное в собственном соку распятие, не издавала ни звука. Но затем разошлась, заворочалась, разговорилась.

– Многое я для тебя, Бурлак, в этой жизни сделала, – сказала она, – и тебе неплохо бы мне за это отплатить. Строительство башни уже закончилось?

Полину Сергеевну интересовала башня, строившаяся неподалеку от ее дачи. Километрах в сорока от Почтамта, если идти прямо на северо-запад – она предназначалась для улучшения в их районе сотовой связи, и по ночам, вместо привычных ей звезд, на Полину Сергеевну Матвееву смотрели два огромных фонаря, заставляющих своим светом пугливо съеживаться все живое.

– Обрадует ли тебя моя информация, – сказал «Бурлак» Евгленов, – но ее строительство уже завершено. Более того, я был там в прошлое воскресенье и у меня создалось впечатление, что эти фонари стали святить еще навязчивей.

– Словом и делом… – пробормотала она.

– Как? – спросил Евгленов.

– Во веки веков…

– Не понял.

– А черепаху на суп…

– Ты о чем?! – воскликнул «Бурлак».

– Это не просто фонари, – сказала Полина Сергеевна, – это глаза правительства. Теперь они добрались и до нас… Но у меня нет никакого желания умирать на глазах нашего правительства, я очень хочу умереть на твоих глазах – этим ты мне и отплатишь. Доставь мне осуществление моей просьбы, Антон… Обязательно доставь!

Полуденная истома. Ни тени. Ни тени мысли о палочках Коха или апартеиде; потный фавн разгружает фуру с арбузами.

«Уже надрались, Рудольф?»

«Да я лишь сидр!».

Переехав в богато убранную квартиру своей тетки, Антон «Бурлак» Евгленов переписывал тапочком на вылинявшем паласе стихи сирийского епископа Игнатия: «кто возле огня – близок к Богу, кто посреди зверей – посреди Бога…» и ждал, когда же она на его глазах возьмется помирать: Полина Сергеевна заставляла «Бурлака» не отводить от нее глаз. Чтобы и она от него – и в полночь, и под утро; Антон Евгленов спит рядом с ее кроватью, спит на полу, можно сказать, и не спит, а если на минуту и задремлет, то она его будит, выводя из дремы раздражающими ударами дубовой палки.

Сама она совсем не спит – вероятно, спит, но «Бурлак» Евгленов никак не улавливает промежутки отсутствия ее чувств в реальности, а она «Бурлака» палкой лупит и лупит; Евгленову помимо всего остального, надо ходить на работу, но она о его работе не хочет и слышать, и Антон Евгленов никуда не ходит. Целыми днями глядит на тетку и, грешным делом, дожидается ее смерти.

Тетка пока не торопиться.

«Бурлак» Евгленов уже на грани. И он не возражает – тут адом закончу, там раем начну, надеется Антон.

Не называя свой нынешний адрес белокурой гордости авторитетного модельного агенства Татьяне Седоновой.

Я – столб соляной, ты – вода из-под крана.

Но лейся, лейся, подтачивай. Когда упаду, увернись – перенеся временный рызрыв с «Бурлаком» Евгленовым без дегенератских проклятий и босяцкого надрыва, Татьяна Седонова копит деньги. После перехода на более высокую ступень общественного признания у нее, названной Евгленовым «неподходящим предметом для томяще-щемящей поэзии» есть для этого все возможности – Татьяна складывает тысячу к тысяче и замечает за своей головой некоторые изъяны.

Изъяны своей головы она видит в том, что вся сила ее мысли стала тратиться теперь лишь на одно: как бы ей копить наличные. Раньше, в результате ночных пересудов с любящим деньги «Бурлаком» Евгленовым она нередко думала и о доктрине четной единицы и об узелковом письме, но в нынешние дни она размышляет только о них.

Копить, пополнять, много, больше, I, me, mine, такое направление мыслительной деятельности Татьяну разочаровало.

В соцветье голых королей мне не задать мои вопросы: кто выжрал с раками елей? к кому под дверью эскимосы?

Вникни… вникаю… взяв накопленное, Татьяна Седонова понесла деньги в церковь. С чистым сердцем пропихнула в щель для пожертвований, и утешающие благовония, странные звуки в спертом воздухе; щербатый мужчина в рясе смотрит на действия Татьяны Седоновой и от нетерпения отчаянно шебуршит пальцами на ноге в правом ботинке: будет чем жену с детишками порадовать, подумал он, будет… йес!… славься!

Татьяна Седонова засунула все купюры вплоть до последней, которую она милосердно протянула попу; она хотела просунуть и ее, но, увидев, что у выкатившего глаза господина в рясе лопнул правый ботинок, сердобольно вздохнула и передумала.

– Это вам, – сказала она.

– Благодарствую… – поклонился поп.

– Жизнь у вас бедная, – сказала Татьяна Седонова, – вот и ботинок уже так износился, что прямо при мне лопнул. Купите себе новые и если вам не трудно за меня помолиться, то помолитесь. И помолитесь за то, чтобы я никогда не тратила все свои мысли на накопление денег.

Приняв у нее купюру, сияющий поп от всей души дал ей обещание: помолюсь, дочь моя, непременно помолюсь, упомяну, не подведу, прикоснусь за тебя к хилым росткам бесконечности – давая Татьяне обещание, он его не только дает, но ровно тем же вечером выполняет обещанное.

Пять, десять, пятнадцать минут он молился лишь за Татьяну Седонову.

«Да избавь Ты эту дщерь от того, чтобы все ее мысли тратились на накопление денег, да наставь Ты ее на скорое повторение поступка благого…»

Божий слуга молится за Татьяну Седонову, подразумевая в произносимой прокуренным голосом молитве и свой личный интерес; майская ночь – прилег, не сплю, слушаю птиц; оседлые страхи, в голове лопнул кровеносный сосуд? кто же посвятит мне свое предгробовое молчание? среди прихожан можно было заметить и Вадима «Дефолта» Гальмакова.

Иногда. Со жгучим взглядом. Во вьетнамских шлепанцах – Вадим Гальмаков не хотел быть, как все.

Он таким и не был.

Но скорее был, чем нет. И ему все это опротивело: вам жить и жить, мне жить и доживать; не растягивая рот в безумной улыбке, Вадим Гальмаков решил выучить итальянский. Чтобы наслаждаться великими операми человеком в курсе, а не каким-нибудь придурковатым дурцефалом; Вадим купил учебник «Итальянский для начинающих», засел за учебу – года два, по одному часу из каждого данного ему вечера, просиживал над несложной грамматикой: измучился, утратил чувство реальности, нашел себя в психопатическом бреду, просидел вельветовые штаны. Ничем другим Вадим Гальмаков похвастаться не в праве – ему не удается ни сложить предложения, ни перевести самый простой текст: что же это такое, размышляет «Дефолт», я извел на этот язык без малого семьсот часов, а взамен только просидел до дыр вельветовые штаны; дальше или скорая смерть или нищая тягучая старость, как так случилось? и в голове не укладывается, при том, что голова у меня вместительная, хоть сейчас спроси как будут звать моего правнука – отвечу, не задумываясь, тут же какой-то язык выучить не могу, в совершенстве я и не зарюсь, но мне не по силам придать некую объединенность и трем-четырем словам – данный факт уже неприятен.

Гальмаков думает, думает, и внезапно надумывает: я же не по тому учебнику занимаюсь – мой учебник он для начинающих, а какой же я к чертям начинающий: два года над итальянским работаю. Вот куплю себе завтра новый учебник потруднее, обязательно потруднее и сразу же, немедленно наметятся позитивные подвижки – Вадим засыпает без снотворного, без которого он и в юности никогда не переходил на сторону сна; «Дефолт» сопит в неистребимой уверенности, что завтрашним вечером он это таинственное «Mi piace la figlio di Pantolone» наконец-то, пусть и не дословно, но переведет; он спит, неулыбчиво скатившись под журнальный столик и ничуть не веря в зарождающуюся где-то на окраине левого полушария правду; Сюзанна, лапушка, где же ты… тебя обыскивают, якобы ища какие-то бумаги, но это же не ты, а напудренный дятел в жабо взломал шкатулку королевы… дело, разумеется, в твоих пышных формах… я бы… их бы…

Гальмакову уже пора бы проснуться. Сюзанна его пока не будит, и Вадим «Дефолт» Гальмаков еще глубже уходит в сон – заснув с безысходным выражением лица и явно не для того, чтобы проснуться, ведь для того, чтобы проснуться, так не засыпают.
<< 1 ... 13 14 15 16 17 18 19 20 21 ... 24 >>
На страницу:
17 из 24