Китай-город

– Всего пять минут опоздала.

– Жрать смерть хочется! – сошкольничала Любаша на ухо, но так, что подруги ее слышали и разразились смехом.

– Ах, Люба! – вырвалось у Селезневой. Она при посторонних церемонилась.

– Ну ладно! – отозвалась Любаша. – Тетя! голубушка! шляпка-то у вас – целый овин. А лихо! Только я ни за что бы не надела. Пожалуйте, пожалуйте, родительница уж переминается.

Она схватила Анну Серафимовну за плечи и больше потащила, чем повела в залу.

– Брысь, брысь! Реалисты-стрекулисты! – крикнула она на техников, расталкивая их. – Не пылить!..

В зале накрыт был стол во всю длину, человек на четырнадцать. Особой столовой у Марфы Николаевны не было. Она не любила и больших дубовых шкапов. Посуда помещалась в «буфетной» комнате. Белые с золотом обои, рояль, ломберные столы, стулья, образ с лампадкой; зала смотрела суховато-чопорно и чрезвычайно чисто. За чистотой блюла сама Марфа Николаевна, а Любаша, напротив, оставляла везде следы своей непорядочности.

– Вы не знакомы? – спросила она помощника в белом галстуке, указывая на Станицыну.

– Не имел удовольствия встречать… – начал было он.

– Ну вы как затянете. Тетя моя, то бишь сестра двоюродная… ну да это все равно… Анна Серафимовна. Видите, какая прелесть… А это адвокат… то бишь помощник Мандельбаум.

– Штауб, – поправил он полуобиженно, но улыбающийся.

За Любой давали полтораста тысяч – можно было и православие принять.

– Ну, все равно! Штауб, Баум, Шмерц. Все едино, что хлеб – что мякина… А вы знаете, тетя милая, у нас зять.

– Кто? – тихо спросила Анна Серафимовна, все еще не пришедшая в себя.

– Зять, Сонин муж. Доктор Лепехин. Вот сейчас справлялся тоже – скоро ли обедать. А я ему говорю: лопайте закуску!

– Любовь Саввишна, – покачал головой брюнет, – вы все нарочно.

– Сойдет!.. Для таких кавалеров не начать ли парлефрансе?

И она чуть-чуть не высунула ему язык. Девицы шли назади и все «прыскали».

В дверях гостиной наткнулись они еще на подростка – в солдатском мундире, очках, с большим количеством прыщей на красном, потном лице. Он хлопнул каблуками.

– Это ничего, – пояснила Любаша Анне Серафимовне. – Из училища. Я им всем говорю: что вы к нам шатаетесь? Зубрить вам надо. Ей-богу, директору напишу, чтоб пробрали. А он все насчет любовной страсти. Этакие-то корпусятники!

Любаша приложила руку к сердцу, сгримасничала и тряхнула своей гривой. Анна Серафимовна сдержанно засмеялась и шепнула ей:

– Полно, нехорошо!

– Сойдет! – крикнула ей в ответ Любаша и ввела в гостиную.

XXIX

На среднем диване, под двумя портретами «молодых», писанных тридцать пять лет перед тем, бодро сидела Марфа Николаевна и наклонила голову к своему собеседнику, доктору Лепехину, мужу ее старшей дочери Софьи, медицинскому профессору, приезжему из провинции. Марфа Николаевна сохранилась: темные волосы, зачесанные за уши, совсем еще не серебрились даже на висках, красиво сдавленных. Кожа потемнела против прежнего, но все еще была для ее лет замечательно бела. В линии носа, в глазах, не утративших блеска, сидело фамильное сходство с племянницей. Она немного согнулась, но не сгорбилась. Голову ее драпировала черная кружевная косынка, надетая по-своему, вроде платочка. Черное же шелковое платье с большой пелериной придавало ей значительность и округляло ее сухой стан. Она все собирала и как бы закусывала свои тонкие губы, почему кумушки и болтали, что она придерживается рюмочки. Но это была чистейшая клевета. Марфа Николаевна, правда, имела привычку выпивать за обедом и ужином по рюмке тенерифу, но к водке отроду не прикладывалась.

Обширный диван с высокой резной ореховой спинкой разделял две большие печи – расположение старых домов – с выступами, на которых стояло два бюста из алебастра под бронзу. Обивка мебели, шелковая, темно-желтая, сливалась с такого же цвета обоями. От них гостиная смотрела уныло и сумрачно; да и свет проникал сквозь деревья – комната выходила окнами в сад.

Зятя Марфы Николаевны Анна Серафимовна видела всего два раза: когда он венчался да еще за границей. Ей показалось, что он похудел и оброс еще больше волосами. Борода начиналась у него тотчас под нижними веками. На голове волосы курчавились и торчали в виде шапки. Ему можно было дать лет тридцать пять. В начинающихся сумерках гостиной блестели его большие круглые глаза восточного типа. Он весь ушел в кресло и поджал под него длинные ноги. Фрак сидел на нем мешковато: профессор приехал от какого-то чиновного лица.

– Ах, Аннушка! – встретила Марфа Николаевна племянницу своим певучим голосом. – Мы думали – не будешь. Спасибо, спасибо.

Старуха приподнялась с дивана, вышла из-за стола, обняла Анну Серафимовну и поцеловала ее два раза.

– Маменька! – вмешалась Любаша. – Я велю давать суп. Мужчинки, – крикнула она, – полумужчинки! закуску можете травить!.. Марш!

– Люба, что ты это мелешь? – не то что очень строго, но все-таки по-матерински остановила ее Марфа Николаевна.

Она давно перестала сердиться на дочь за ее язык и обхождение. Ссориться ей не хотелось. Пожалуй, сбежит… Лучше на покое дожить, без скандала. Марфа Николаевна только в этом делала поблажку. В доме хозяйкой была она. Деньги лежали у нее. Всю недвижимость муж ей оставил в пожизненное владение, а деньги прямо отдал. Люба это прекрасно знала.

– Егор Егорыч, – обратилась она к зятю, – наша Аннушка-то какая милая!.. Вы как ровно не признали ее.

– Признал-с, – ответил горловым голосом зять, встал и протянул руку Анне Серафимовне.

Он ей никогда не нравился. Она даже побаивалась его учености и резкого тона. Говорил он – точно ногу или руку резал.

– Закусить милости прошу, – пригласила старуха. – Люба, проси гостей в залу.

Племянницу Марфа Николаевна придержала в гостиной и шепнула ей:

– Не привез жену-то!.. Так скрутил! Даром что бойка была. Вот я тоже и Любови говорю: дай срок-от, нарвешься ты вот на такого же большака…

Опершись слегка на руку Анны Серафимовны, красивая старуха перешла в залу, истово перекрестилась большим крестом, села на хозяйское место, где высилась стопа тарелок, и начала неторопливо разливать щи.

– Сюда, сюда, – указывала она рядом с собою Анне Серафимовне.

Молодежь долго шушукалась и топталась около закуски. Из задней двери выплыли две серые фигуры и сели, молча поклонившись гостям.

– Где же Митроша? – спросила Марфа Николаевна.

– Не приезжал еще! – откликнулась Любаша. – Нам из-за него не… – Она хотела сказать «околевать», но воздержалась.

Остались не занятыми два прибора. Подростки и девицы, наевшись закуски, загремели стульями и заняли угол против хозяйки.

XXX

– Тетя! – крикнула Любаша через весь стол, упершись об него руками. – Знаете, кого мы еще к обеду ждали?

– Кого?

– Сеню Рубцова… вы его помните ли?

Анна Серафимовна стала вспоминать.

– Родственник дальний, – пояснила Марфа Николаевна, – Анфисы Ивановны покойницы сынок. И тебе приходится так же, – наклонилась она к племяннице.