Китай-город

– Знаю-с.

– Капитон, мол, Феофилактович приказали отпустить холста рубашечного две тысячи аршин… ярославского, полубелого, чтоб без гнили.

– Слушаю-с.

Тут только Краснопёрый обернулся к гостю и небрежно сказал ему:

– А, Евлампий Григорьевич! Здравствуй!.. Обожди маленько… присядь.

Всего обиднее то, что он ему говорит «ты». И всегда так говорил… Они четвероюродные братья, но есть разница лет. Другой бы давно дал знать такому «стрекулисту», что пора оставить эту фамильярность или ему самому отвечать таким же «ты». И на это не хватает духу!..

– Все искупи седни, – он, не стесняясь, говорил «седни», а в сановники метил, – и сдай в склад под расписку.

– Слушаю-с, – повторил в двадцатый раз приказчик.

– Для вас все, для вашей команды, – еще небрежнее заметил Краснопёрый родственнику.

Евлампий Григорьевич хотел что-то возразить, но лицо хозяина кабинета уже смотрело в профиль на приказчика.

– С Богом, – отпустил Краснопёрый и не тотчас же обернулся к Нетову, а нагнул голову, как бы что-то соображая.

Приказчик взялся за ручку двери.

– Вонифатьев! – крикнул хозяин.

– Что прикажете-с?

Больше двух шагов приказчик не сделал.

– Вот еще что я забыл, братец… По Ильинке проезжать будешь, то бишь, по Никольской, заверни к Феррейну и отдай ему… не в аптеку, а в магазин… материалов.

– Понимаю-с.

– Чтобы все по записке было отпущено, без задержек.

– Записочку…

– Что ты мне тычешь?.. Знаю…

Краснопёрый не спеша открыл один из ящиков, порылся там, достал бумажку, сложенную вдвое, и протянул.

Приказчик подбежал и взял бумажку.

– И таким же манером в складе прикажете?

– Да, братец, и в складе… ступай…

«Вот и ему, Нетову, этот куценосый будет сейчас же говорить „ты“, как и Вонифатьеву в смазных сапогах».

Дверь затворилась за приказчиком.

Капитон Феофилактович сел теперь в кресло, лицом к гостю, потянулся и зевнул.

– Что не куришь?

– Не хочется, – ответил Нетов и почувствовал, какой у него школьнический голос.

– Добро пожаловать!.. А ты, кажется, в изумление пришел, что я тебе сказал насчет склада?.. Да, брат, я теперь отдуваюсь… Ваши дамы-то… хоть бы и твоя супруга… только ленточки да медальки носить охотницы; а охотка прошла – и нет ничего.

– Однако….– начал было Нетов.

– Да что тут однако, я тебе на деле показываю… Ты ведь тоже соревнователем числишься… А заглядывал ли ты туда хоть раз в полугодие, вот хотя бы с весны?..

– Вы знаете, Капитон Феофилактович, что у меня у одного, кажется…

– Нечего кичиться твоими трудами!.. Сидишь да потеешь в разных комитетах… Ха, ха!.. А после над тобой же смеются… Лучше бы похлопотать о русском раненом воине. Чево! Война прошла… Целым батальонам ноги отморозило!.. Калек перехожих наделали, что песку морского… Пущай!.. Глядь – ни холста, ни полушубков, ни денег – ничего!.. Краснопёрого за бока!.. Он христолюбец!..

X

Губы Евлампия Григорьевича совсем побелели. Он то потирал руки, то хватался правой рукой за лацкан фрака. «Бахвальство» братца душило его. А отвечать нечего. Он действительно не знает, что делается в этом «складе». И Марья Орестовна что-то туда не ездит. У ней вышла история, она не перенесла одной какой-то фразы от председательши. С тех пор не дает ни копейки и не дежурит, аршина холста не посылала… А этот «Капитошка» угостил его целым нравоученьем, перечислил и полушубки, и холсты, и аптекарские товары.

– Так-то оно и все идет у нас на Руси православной, – протянул Капитон Феофилактович и, прищурившись на гостя, подзадоривающим тоном спросил: – Читал, как вас с дяденькой-то ловко отщелкали, ась?..

Этого не ожидал Нетов даже и от Краснопёрого. Сам он – заведомо подстрекатель пасквиля и вдруг издевается как ни в чем не бывало!..

– А что же-с, вам это особенно приятно? – сумел он спросить, и голос его дрогнул.

– Да мне что? Не детей с вами крестить! Ругайтесь промеж себя, нам же лучше.

– Однако такая газета стоит того, чтобы ее судом…

– Судись, коли охота есть!.. Деньги-то все равно зря тратишь. Ну, найми Федора Никифоровича. Он тебя так распишет, что хоть сейчас в царствие небесное… Ха, ха!..

– Дядюшка тут припутан ни к селу ни к городу.

– Факты верные… Скаред и самодур… Он все в сторонке да потихоньку, ан и его – на свежую воду… Радуйся! Ведь тебя, брат, супруга в альдермены на аглицкий манер произвела… Ну, и стой за свободу слова, за гласность. Ты должон это делать, должон… Ха, ха, ха!..

Краснопёрый долго смеялся, покачиваясь на кресле. Ногу он задрал кверху.

Бледность Евлампия Григорьевича перешла опять в красноту. Он еще сильнее краснел от сознания, что не в силах сдержать себя, с презрением относиться ко всему этому «гаерству» и безнаказанной дерзости «мужлана» и «сивушника».

– Что ж, вы думаете, – заговорил опять Краснопёрый, – вам все в зубы будут глядеть?.. Хозяйничай, как знаешь, батюшка!.. Да я бы вас еще не так! Отдали самые сурьезные статьи в чьи руки?..

– Сведущие люди…

– Отчего шпыняют вас?! Оттого, что вы какого-нибудь голоштанного кандидатишку пошлете за границу отхожие места изучать, с меня же, как с платящего жителя, сдерете на его содержание, а потом позволяете ему мудрить и эксперименты производить!.. Эх вы!..

Он встал, подтянул свой костюм весьма бесцеремонно и пожал плечами.