Китай-город

А сам думал: «Еще впутаешься с тобой. Почнешь ты оттягивать имущество, если тебе мала покажется твоя доля…»

Он торопливо стал раскланиваться.

– Пожалуйста… не извольте меня провожать, ваш больной как бы опять не разгневался…

Нетов пятился к двери весь в испарине, не зная, как ему поскорее уйти из этого дома, где еще так недавно его, как говорил Краснопёрый, «натаскивали».

Лещова проводила его до залы и на пороге еще раз подняла глаза кверху.

XV

В спальне она застала адвоката Качеева.

На краю постели сидел, нагнув вправо голову и весело глядя на больного, молодой блондин небольшого роста. Его бакенбарды расчесаны, точно две пуховки из-под пудры, на розовых щеках. Лоснящиеся мягкие волосы лежали на голове послушно, на лбу городками, а на висках разбитые пробором на две половины. Усы, светлее волос, кончались тонкими нитями, по которым прошелся брильянтин. Голубые глаза смотрели на больного, как баловники глядят на детей. Фрак со значком сидел на Качееве, точно будто он ехал на бал. По вырезу жилета, в виде сердца, широкий галстук с прямо обрезанными концами падал на грудь. В манжетах желтели круглые матовые шарики с жемчужиной посредине. По всей комнате пошел запах пресных духов и смешался с удушливым воздухом лекарств.

Качеев держал больного за руку, там, где пульс, докторским приемом.

– Вот и вижу, – говорил он нараспев женоподобным голосом; в эту минуту вошла Лещова, – что кипятились на кого-то. За это штраф. А! Аделаида Петровна, bonjoir! – Он вскочил и приложился к руке.

Лещова поглядела на него с таким же выражением, как и на Нетова.

– Дурно ведет себя Константин Глебович…

Мученическое выражение разлилось по всему лицу. Лещовой.

– Подай бумаги! – прохрипел больной.

Она не расслышала.

– Бумаги! – закричал он. – Кому я говорю? Рада! Заплела коклисы! Приятный мужчина явился. Как же тут хребтом не вилять? И браслеты все надо напялить.

Качеев и Лещова обернулись к больному разом. Лицо ее продолжало улыбаться; адвокат подошел к кровати.

– Опять начали! – пригрозил он. – Воля ваша, доктору пожалуюсь. Как же это вы меня приглашаете? Вам надо быть в полном обладании своих духовных способностей, а не так себя вести, Константин Глебович… Вы этак до состояния невменяемости дойдете!

Больной стих и даже улыбнулся.

– Ах, батюшка, – начал он жаловаться, – раздражает она меня, мочи нет.

Он ткнул указательным пальцем по направлению жены.

Адвокат присел опять на край постели.

– Уговор! – сказал он.

– Какой?

– О деле будем толковать – не кипятиться, а то сейчас уйду.

– Ладно!

– Или я ваш поверенный, или вы меня для одной трепки пригласили?

– Пригласил! – повторил Лещов. – Нарочных гонять надо!.. Семью собаками не сыщешь!.. У какой барыни под юбкой нашли?

– Константин Глебович! – остановил адвокат и кивнул головой в сторону Лещовой.

Она подала шкатулку красного дерева с медной отделкой.

– А на что же поставить-то? – грубо спросил больной. – Писать-то где он будет?.. И этого сообразить не может!.. Господи!.. Полудурья, полудурья!..

Лещова ни на каплю не изменилась в лице. Только ее глаза встретились с глазами адвоката. Качееву стало неловко, хотя он уже привык к таким супружеским сценам и до болезни своего доверителя.

– Я прикажу, – особенно кротко выговорила Лещова.

– А сама не можешь? Лакеев звать, чтобы всякий скот видел, что я делаю, и сейчас всем просвирням протрубил… Барин, мол, с аблакатом запирался. Умна!..

– Да вот стол, – нашелся Качеев, – мы сейчас же приставим… Тут все есть, что нужно… Пожалуйте.

Они придвинули ломберный стол к кровати. Портфель Лещов придерживал на груди.

– Отлично так будет! – вскричал Качеев и отодвинул табуретку. – Ну, Константин Глебович, коли не станете ругаться, я с вами три короля в пикет сыграю после.

– Ой ли? – обрадованно спросил больной, и в первый раз глаза его улыбнулись.

Жена его, не дожидаясь нового окрика, вышла из спальни.

XVI

Портфель лежал уже на раскрытом столе. Лещов сначала отпер его, держа перед собой. Ключик висел у него на груди в одной связке с крестом, ладанкой, финифтевым образком Митрофания и золотым плоским медальоном. Он повернул его дрожащей рукой. Из портфеля вынул он тетрадь в большой лист и еще две бумаги такого же формата.

– Что же, – дурачливо начал Качеев, – мы опять сказку про белого бычка начнем?

– Какого бычка? – полусердито, полушутливо переспросил Лещов.

– А то как же? В десятый раз будем перебирать пункты духовной.

– Да вы что кричите! – перебил его больной. – Дверь-то хорошенько притворите, дверь… За каждой скважиной уши! И Христа ради потише… Не можете, что ли, тенор-то ваш сдержать?.. Подслушивает!.. Все ложь!.. Глазами и так и этак… И жертву из себя… агнец на заклание… Улыбка-то одна все у меня внутри поворачивает! Ан и будет с фигой.

И он злобно рассмеялся. Рассмеялся и адвокат, но по-другому, весело и бесцеремонно.

– Вы точно из последней пьесы Островского, – сказал он, еле сдерживая смех.

– Какой пьесы?

– Мне рассказывали, он на днях читал в одном доме, как купец-изувер собрался тоже завещание писать и жену обманывал, говорил, что все ей оставит и племяннику миллион, а сам ни копейки им. Все за упокой своей души многогрешной… Ха, ха!..

– Чего вы зубоскалите?.. Разве я так? Обманываю я?.. Боюсь я сказать? Хитрю?.. Небось, на ваших глазах: она знает, – и он указал на дверь, – что нечего ей рассчитывать. Никаких чтоб расчетов. И улыбками она своими меня не подкупит!.. Коли что – так я, как этот самый купец… ни единой полушки!..