Китай-город

– К чему? – возразил более спокойным, деловым тоном Палтусов. – Ваша сестра умерла без завещания. Вы и муж ее – наследники… Известно, что я занимался ее делами… Мировой судья будет действовать охранительным порядком.

– Но почему же этого не сделать просто, домашним образом? Вы пожалуете к нам и привезете все эти ценности.

– Да, конечно, но я прошу вас дать мне срок.

– Срок? – Губы Леденщикова начали бледнеть.

– Я распоряжался самостоятельно.

– Да-с, monsieur Палтусов, – перебил Леденщиков и встал, – но я должен вас предупредить, что если вам не угодно будет до вечера послезавтра пожаловать к нам со всеми документами… я должен буду…

– Хорошо-с, – сухо отрезал Палтусов.

– Послезавтра, – повторил Леденщиков и подал Палтусову руку.

К передней он отретировался задом. Палтусов проводил его до дверей.

Кровь сразу прилила к его лицу, как только он остался один.

Этот глупый и сладкий гостинодворческий дипломат не даст ему передышки… Не даст! Все было у него так хорошо рассчитано. И вдруг смерть Нетовой!.. Просить, каяться перед двумя купчишками?! Никогда!

Надо выиграть время… Будь это не такой купеческий "братец" – они бы столковались… Но тут трусливая алчность: хочется поскорее пощупать свой капитал, свалившийся с неба.

Первый, кто пришел на мысль Палтусову, был Осетров. Вот к нему надо ехать… сию минуту. Если и не будет успеха, то хоть что-нибудь дельное вынесешь из разговора с ним.

"А если он откажет?.." – Палтусов закусил губу, и в глазах его мелькнула решимость особого рода.

Через десять минут он летел к Осетрову.

Осетров был у себя. Он нанимал целый этаж, на бульваре, в доме разорившихся миллионеров, которым и остался только этот дом. Палтусов не был у него на квартире и не видал его больше трех месяцев.

Он шел за лакеем по высоким комнатам уверенно, но внутри тревога росла. Надо было сохранить на лице выражение деловой и немного светской развязности; надо показать, что с того дня, когда они познакомились в конторе, утекло немало воды в его пользу. Тогда он отрекомендовался как фактотум подрядчика из офицеров; теперь он должен явиться самостоятельной личностью, деловой единицей, действующей на свой страх… С Осетровым он, кажется, умеет говорить, попадать в тон… В его предприятии у него три пая, по тысяче рублей… Со своим пайщиком, хотя бы и на такую малость, не станет тот разыгрывать набоба: слишком он умен для этого, да и сумел давно оценить, что в его пайщике есть кое-что, стоящее и внимания, и поддержки, и доверия…

Слово "доверие" не смутило. Палтусова и в эту минуту. Почему же не доверие? Разве Осетров знает, что сейчас произошло между ним и Леденщиковым?.. Да хоть бы каким-нибудь чудом и догадался? Надо предупредить его, говорить прямо, без утайки, как было дело. Он человек практики… ему постоянно поручались куши чужими людьми, да и воротилой-то он сделался только на одни чужие деньги… Что он такое был? Учитель…

– Пожалуйте-с, – пригласил лакей и остановился перед темной дверью с глубокой амбразурой.

Палтусов не заметил, через какие комнаты прошел до кабинета.

Осетров сидел за письменным столом в такой же позе, как в конторе, когда Палтусов в первый раз явился к нему от Калакуцкого.

Рассматривать обширный кабинет некогда было. Палтусов перешел к делу.

– Поддержите меня, – сказал он Осетрову без обиняков, – мое положение очень крутое. Вы сами человек, разбогатевший личной энергией… У меня была доверительница – поручила мне свое денежное состояние. Я распоряжался им по своему усмотрению. Она скоропостижно умерла. Наследник требует – вынь да положь – всего капитала… А у меня нет целой четверти…

Палтусов остановился.

– Где же он у вас? – спросил Осетров, мягко поглядывая на него.

– Я пустил его в оборот…

– На свое имя?

– Нет… на чужое…

– В какой же это оборот?

– Я дал бумаги в залог.

– Ну так что же за беда? Вы так и объявите наследнику… Это не пропащие деньги…

– Я не могу этого сделать, – решительно выговорил Палтусов.

– Почему же?

– Потому что наследник – скупой дурачок. Он сочтет это за растрату…

– Да…

Осетров закурил папиросу и прищурил глаз.

– Что же я-то могу для вас сделать?

– Дайте мне ваше поручительство… Я выдам векселя…

– Мое поручительство?.. Нет, любезный Андрей Дмитрич, я не могу этого.

Палтусов опустил глаза. Они оба молчали.

– Я заслужу вам, – начал Палтусов. – В моем поступке вы, деловой человек, не должны видеть что-нибудь особенное… Отчего же я не мог воспользоваться случаем? Дело шло о прекрасной операции… Она удалась бы через два-три месяца… Я возвращаю капитал доверительнице и сразу приобретаю хорошее денежное положение.

– Почему же вы так не поступили?

– Надо было сейчас же действовать. Она жила в Ницце… Я вам уже сказал, что она имела ко мне полное доверие. Ее смерть – неудача. И больше ничего!

– Это растяжимые деловые принципы, – выговорил Осетров.

– Но вам, – уже горячо возразил Палтусов, – разве не доверяли сотни тысяч без расписок? Вы их пускали в оборот от своего имени. Стало, рисковали чужим достоянием.

– Совершенно верно, – остановил Осетров, – но я возвращал сейчас же, сейчас, все, что у меня было, при первом требовании, или указывал, во что у меня всажены деньги. Сделайте то же и вы.

– Но я вам говорил, что наследник скупердяй, дурак… с ним это невозможно, бумаги представлены взаем другим лицом! Какое же я обеспечение могу дать такому трусливому и алчному наследнику?

– Напрасно с таким народом дело имеете…

На лице Осетрова Палтусов прочел решительный отказ.

– Вадим Павлович, – выговорил он, – я ожидал от вас другого…

– И получили бы другое, – ответил Осетров, приподнимаясь над столом. – Наживать можно и должно, но только не так, как вы задумали.

Это было сказано серьезно, без всякого вызова. Оставалось удалиться.

– У вас есть наши акции? – спросил Осетров, как бы спохватившись. – Если вам угодно, я куплю у вас их по полторы тысячи – больше вам не дадут…

Палтусова охватило такое злобное чувство, что он с усилием сдержал себя на пороге кабинета.

«Ехать к Станицыной?» – мелькнуло у него. Он вышел на крыльцо и глядел на обширный двор. Кучер еще не заметил его и не подавал. Так простоял он минуты две…

Станицына! Она выручит! Кто это сказал? В ней теперь женское чувство расходилось. Она увидала, пожалуй, в том, как он повел с ней себя, – прямое оскорбление. Да, другой бы упал на колени и, долго не думая, предложил бы ей сожительство, довел бы до развода с мужем, прибрал бы к своим рукам ее фабрику и наличные деньги. Полно, есть ли они, наличные-то?.. Она должна была в эту зиму заплатить за мужа несколько сот тысяч… без этого она не подняла бы кредиту. А коли наличных нет или есть только на оборот, на поддержку текущих дел по обеим фабрикам, так из-за чего же он будет соваться?

Да и не хочет он ей говорить правды. Ее на мякине не проведешь. Она все-таки кулак-баба… Позволить ей заподозрить его, и так, в глаза… Ни за что!

С женщинами у него – неизменная мораль… Так он поступал, так и будет поступать. Что-то поднимает внутри его гордость, чувство мужского превосходства, когда он думает о своих отношениях к женщинам. Обязанным им он ничем не хочет быть. Сначала он перепробует все.

Ну что же?

В ту минуту, когда Палтусов крикнул: "Подавай!" – голова его осветилась новой фигурой ярко и отчетливо, и тотчас вспомнил он свой визит к родственнику Долгушина, к тому "ископаемому", что сидит в птичнике… у него есть деньги. Он, наверно, тайный ростовщик. Но что же предложить ему в залог? Одну половину бумаг? Так это будет тришкин кафтан. Нелепо!

Почему-то, однако ж, он схватился за эту мысль.

Он вспомнил адрес старого барина, но не приказал кучеру ехать туда, а взял извозчика.

Барин принял его. Он вышел к Палтусову совершенно так же одетый, как и в тот раз, и так же попросил его во вторую комнату. Старик помнил о его визите, опять сказал, что служил когда-то с одним Палтусовым. Про Долгушина осведомился в шутливом тоне, и когда Палтусов сообщил ему, что генерал служит акцизным надзирателем на табачной фабрике, – выговорил:

– И это для него большой пост. Свистун!

Палтусов сидел так, что ему была видна часть стены, где он в первый раз заметил несгораемый шкап. Глаза его остановились на продольной, чуть заметной щели. Опять разглядел он и маленькое отверстие для ключа.

– Чем могу? – спросил барин и поправил паричок.

– На этот раз, – начал Палтусов, – я к вам от себя.

Он пристально поглядел на старика.

– Чем могу? – повторил тот.

– Не найдете ли возможности дать мне под обеспечение?..

Губы барина слегка пошевелились, и что-то мелькнуло в глазах.

– Я знаю, что вы ссужаете, – решительно выговорил Палтусов и даже похвалил себя внутренне за такую проницательность.

– Вы изволите говорить, – не меняя тона, переспросил старик, – под обеспечение?

– Ценностями… разных наименований.

– И какую сумму?

"А! ты ростовщик!" – вскрикнул про себя Палтусов.

– Сто тысяч рублей.

– Сто тысяч рублей?.. Такой свободной суммы я не имею…

– Ну, сколько имеете.

Старик поглядел на Палтусова косвенным взглядом.

– А почему же вы, государь мой, не желаете заложить ваши ценности в любом банке?

Вопрос этот уже побывал в голове Палтусова, когда он подъезжал к его дому.

– Это фамильные вещи, – уже солгал Палтусов.

– Брильянты? – быстро спросил старик.

– Разные ценности.

В голове Палтусова разыгрывалась сцена. Вот он привозит свои бумаги. Это будет сегодня вечером. Старик приготовит сумму… Она у него есть – он врет. Он увидит процентные бумаги вместо брильянтов, но можно ему что-нибудь наговорить. Не все ли ему равно? Он пойдет за деньгами… Броситься на него… Раз, два!.. А собаки? А люди? Разве так покончил со стариком недавно в Петербурге саперный офицер? То было в квартире. Даже кухарку услал… Да и то поймали.

Все это пронеслось в мозгу Палтусова и заставило его мгновенно покраснеть. И вдруг его визит к этому барину, разговор, расчеты представились ему во всей их глупости и гадости. Как мог он остановиться хоть минуту на такой мысли?.. А просто заложить бумаги можно в первом попавшемся банке… Да какой же толк в этом?..

Он должен был сознаться, что голова его ослабела. Устыдившись, он тотчас же встал и протянул руку хозяину.

– Позвольте заехать к вам на днях, – сказал он, любезно улыбаясь. – Вы, во всяком случае, не прочь? О процентах мы тогда переговорим…

– Милости прошу, – кратко ответил ему немного удивленный старик и пошел провожать его через комнату с птицами.

Собаки тоже провожали Палтусова. Он сбежал с лестницы, чувствуя, что щеки его горят. В первый раз он подумал о том, как можно придушить живого человека из-за денег.

Звонили ко всенощной… Мартовский воздух смяк. Днем сильно таяло. Солнце повертывало на лето. Путь лежал Палтусову со Знаменки Кремлем. Он извозчика не взял, пошел пешком.

Миновал он ворота с прорезными бойницами проездной башни Кутафьи, белеющей, точно шатер без крыши. Зажигалась яркая ночь. Вокруг полного месяца, не поднявшегося еще кверху, от утреннего тумана шла круглая пелена, открывающая посредине овал – посинее, безоблачный, глубокий. И одна только звезда внизу и сбоку от месяца ярко мерцала. Других звезд еще не было заметно.

Палтусов остановился у перил моста через Александровский сад и засмотрелся на него. Это позволило ему уйти от тревог сегодняшнего дня. Внизу темнели голые аллеи сада, мигали фонари. Сбоку на горе уходил в небо бельведер Румянцевского музея с его стройными павильонами, точно повисший в воздухе над обрывом. Чуть слышно доносилась езда по оголяющейся мостовой…

Палтусов пошел дальше, мостом и Троицкими воротами поднялся в Кремль. Слева сухо и однообразно желтел корпус арсенала, справа выдвигался ряд косо поставленных пушек, а внизу пирамиды ядер. Гул соборных колоколов разливался тонкою заунывною струей. Ему захотелось туда, за решетку, откуда золоченые главы всплывали в матовом сиянии луны. Он скорыми шагами перешел поперек площади, повернул вправо и взял в узкий коридорчик, откуда входят в Успенский собор.

Темные расписанные столбы собора, полусвет, лики иконостаса, ладан и тихое мелькание молящегося народа навели на Палтусова род дремы… Он сначала совсем забыл про себя. Ему нужно было за чем-нибудь следить глазами, что-нибудь слушать… В собор не попадал он много лет, даже и не помнит, когда это было. Теперь его занимала служба, как ребенка. Идет архиерей в длинной ризе, ее поддерживает сзади иподьякон, впереди дьякон со свечой. Архиерей кадит перед образами… Такого облаченья и всего этого шествия Палтусов не видал еще никогда… Он глядел ему вслед. Служба перешла на средину собора. Долго он не мог слушать ее. Кровь прилила к голове, сделалось душно, напала тревожность, столбы и иконостас точно давили его.

Он вышел на воздух. И разом все вернулось к нему… Он вор!.. Хотел разжиться на чужие деньги. Мог сегодня, – когда брат Нетовой явился к нему, – прямо сказать: "Я вложил в такое-то дело сто тысяч… Вот кем представлены залоги… Вот документ, обеспечивающий эту сделку… нате". И как ни жаден этот идиот, он все-таки пошел бы на соглашение. А не пошел бы?.. Пускай начинал бы процесс, даже уголовное дело. Так нет! Захотелось вынырнуть с чужим капиталом!

Машинально двигался Палтусов к Ивану Великому, поднялся кверху, на площадку, где ход в церковь… Там только он очнулся.

Гадость сделана. Леденщиков не даст ему передышки, если б и рассказать ему все начистоту, покаяться… Будет дело. Оно уж и теперь началось… Умышленное присвоение чужой собственности уже совершено, в глазах настоящих, честных людей он уже погиб…

Вспомнил он своего недавнего "принципала" – Калакуцкого. Череп с чернеющей ранкой представился ему… И курносое лицо околоточного… Вот застрелился же! От уголовного суда сам ушел. А не Бог знает какой великой души был человек…

Зазвонили. Палтусов поднял голову и поглядел вверх, на колокольню. Чего же стоит забраться вон туда, откуда идет звон. Дверь теперь отперта… Звонарь не доглядит. Дать ему рубль. А потом легонько подойти к перилам. Один скачок… и кончено!.. В Лондоне бросаются же каждый год с колонн на Трафальгар-сквере, и с колокольни св. Павла целыми дюжинами бросаются…

Он зажмурил глаза и открыл их через несколько секунд. Внизу плиты уже обнажились от снега, кое-где просохли и светились. Его схватило за сердце. Но он не успел испугаться. Новое чувство уже залегло ему на душу…

"Вор! – думал он и начал чуть заметно улыбаться. – Пускай! Смерть от своей руки еще не ушла. Лучше пистолет, чем такой прыжок с колокольни. Сделать это приличней и скромней".

Он начал спускаться по ступенькам. Ему стало вдруг легко. Ни к кому он больше не кинется, никаких депеш и писем не желает писать в Петербург; поедет теперь домой, заляжет спать, хорошенько выспится и будет поджидать. Все пойдет своим чередом… Не завтра, так послезавтра явится и следователь. Не поедет он и на похороны Нетовой. Не напишет и Пирожкову. Успеет… Никогда не рано отправиться на тот свет из этой Москвы!..

Благовест продолжается. Выйдя за решетку, Палтусов провалился в рыхлом снеге. Это его рассмешило.

Пирожков не хотел верить слуху, что Палтусов «арестован». Ему кто-то сказал это накануне вечером. Он вскочил с постели в девятом часу, торопливо оделся и поехал к приятелю. Мальчика, отворившего ему дверь, он ни о чем не расспрашивал. Тот принял его со словами:

– Пожалуйте-с, барин у себя.

Квартирка смотрела так же чисто и нарядно, как и в тот раз, когда он заехал к Палтусову попросить за мадам Гужо. Ничто не говорило про беду.

– Дома! – вслух выговорил Иван Алексеевич в передней.

Значит – вздор, вранье, никакого ареста не было. Палтусова он нашел на кушетке.

– Что с вами, нездоровится? – спросил его Пирожков и сильно потряс ему руку.

Лицо Палтусова показалось ему и желтым, и осунувшимся.

– Да вот с приезда не могу поправиться, – откликнулся Палтусов и встал с кушетки.

На нем был халат, чего Пирожков никогда не видал.

– Вы в Петербурге заболели?

– Да, чуть не воспаление в печени схватил.

В глазах приятеля Палтусов прочел причину его прихода.

– Иван Алексеевич, – начал он простым, задушевным тоном, – вам, наверно, сказали уже, что меня схватили?

– Действительно.

– Этого еще нет; но может быть сейчас. Я не знаю. Пока я дал подписку.

Он на одну секунду опустил голову и добавил с тихой усмешкой:

– Попаду в кутузку – это верно.

– Но за что же? – искренней нотой крикнул Иван Алексеевич.

– За что? за растрату чужого имущества…

Пирожков ничего не сказал на это, а только усмехнулся отрицательно.

– Право! – подтвердил Палтусов и опять сел на кушетку, подложив под себя ноги.

– Да объясните!

– Дело самое простое… Получил доверенность на распоряжение капиталом.

– Большим?

– В несколько сот тысяч.

– И что же?

– Распорядился по своему усмотрению… на это имел право… Доверительница умерла в мое отсутствие… Наследник пристал к горлу – давай ему все деньги… А у меня их нет.

– Как же нет? – изумленно переспросил Пирожков.

– Так, в наличности нет…

– Но вы можете доказать.

– Вот что, дорогой Иван Алексеевич, – начал горячее Палтусов и подался вперед корпусом, – взбесился я на этих купчишек, вот на умытых-то, что в баре лезут, по-английски говорят! Если б вы видели гнусную, облизанную физиономию братца моей доверительницы, когда он явился ко мне с угрозой ареста и уголовного преследования! Я хотел было повести дело просто, по-человечески. А потом озорство меня взяло… Никаких объяснений!.. Пускай арестуют!

– Но зачем же? – Пирожков присел к нему на кушетку и взял его за руки. – Зачем же так, Палтусов? Что за бравада? Вы же говорили мне вот в этом самом кабинете, что купец – сила, все прибрал к своим рукам…

– Посмотрим, кто кого пересилит… Тут ум надо, а не капиталы.

– Ум!.. Но, Андрей Дмитриевич… к чему же доводить себя?

– Да ведь я уже под сюркупом… Обязался подпиской о невыезде…

– Что же вы теперь делаете? Какие меры?

Пирожков расстроенно глядел на Палтусова. Тот пожал ему руку.

– Добрая вы душа, сочувственная. Не бойтесь. Я волноваться не желаю. С адвокатом я виделся. Выбрал не краснобая, а честного чудака… Я вижу… вам хочется подробностей. Зачем копаться в этих дрязгах? Для меня – это партия в шахматы… На одном осекся, на другом выплыву!..

Что-то новое слышалось Пирожкову в звуках голоса Палтусова. Ему сделалось не по себе. Точно он попал в болото и нога ступает на зыбкую кочку.

– Ха, ха, ха! – разразился Палтусов. – Полноте… Говорю, выплыву. А если вы увидите, что я в этой кулаческой Москве сам позапылился, – вы забудете, что у вас был такой приятель.

– Ну вот, ну вот! – возразил Пирожков, встал и в недоумении заходил по кабинету.

Палтусов посмотрел на стенные часы.

– Иван Алексеевич! – окликнул он. – Знаете что, не засиживайтесь. Я, по моим соображениям, жду сегодня архангелов.

– Каких?

– Следователя или полицию. Уходите. Коли надо будет куда-нибудь съездить, к адвокату, что ли, – дам вам знать; только не стесняйтесь… Прямо откажите.

– Полноте! – вырвалось у Пирожкова теплой нотой.

Он решительно не знал, как ему говорить с приятелем. Через пять минут он вышел.

На улице он перебирал про себя, какое чувство возбуждает в нем Палтусов, и не мог ответить, не мог сказать: "Нет, он честен, это разъяснится".

Ему показалось на повороте к Чистым прудам, что в пролетке проехал полицейский офицер со штатским.

Больше трех недель, как Анна Серафимовна ничего не слыхала о Палтусове. Она спрашивала Тасю. Та знала только, что он куда-то уехал… Надо было решиться – разрывать или нет с мужем. Рубцов продолжал стоять за разрыв. Голова уже давно говорила ей, что она промахнулась, что она только себя разорит, если будет заведовать делами Виктора Мироныча.

Но не одни дела. Когда же наступит полная законная воля? Неужели обречь себя на вечное вдовство или махнуть на все и жить себе с "дружком". Да где он, этот дружок? И его нет!

За эти дни она исхудала, под глазами круги, во рту гадко, всю поводит. Но она не хочет поддаваться никакой "лихой болести". Не таковская она!

Анна Серафимовна собралась ехать в амбар. Вошла Тася в шляпе и кофточке. Это не был еще ее час.

– Вы слышали, – выговорила она с расстановкой, – Андрей Дмитрия…

Станицына побледнела. Сердце у ней точно совсем пропало.

– Что?

– Посадили его.

– Посадили!..

Анна Серафимовна не могла прийти в себя.

– За политическое?

– Нет.

Тася замялась.

– По какому же делу?

– Я не знаю хорошенько… Говорят про… растрату какую-то… После смерти Нетовой открыли…

– После Нетовой?

Она все сообразила. Но быть не может! Это не такой человек!

Рука ее протянулась к Тасе. Они обнялись. Анна Серафимовна поцеловала ее горячо.

– Это так что-нибудь, – порывисто заговорила она. – Он не мог…

Обе сели.

Тася прильнула к ней. Ей захотелось признаться этой "купчихе" в том, что до тех пор она считала неловким рассказывать.

Анна Серафимовна узнала, что Палтусов помогал семейству Долгушиных еще при жизни матери. Про себя Тася умолчала.

– Вот видите, – успокоивала и самое себя Станицына, – такой человек не мог! Где же он сидит?

– Я не знаю, – пристыженно ответила Тася.

– Надо узнать…

Анна Серафимовна расспросила, где живет Палтусов, и приказала подавать экипаж.

– Вы оставайтесь, – сказала она Тасе, – подождите меня…

– Мне бы надо, – тихо выговорила Тася.

Она чувствовала, как "барышня" проснулась в ней в эту минуту. Боится она разыскивать, где сидит ее родственник, боится полиции совершенно так, как ее старушки, чуть дело запахнет хоть городовым. А вот такая купчиха не боится… Она любит… она может и спасти его, пожалуй, и в Сибирь бы пошла за ним… Но стоит ли он этого? Поручиться нельзя.

Тася покраснела. Что же это такое? Он помогает ей и старушкам, а она точно сейчас же готова выдать его.

– Анна Серафимовна, – придержала она Станицыну в зале, – вы не подумайте, что я такая гадкая… бессердечная… Вот вы – посторонняя, и так тепло к нему относитесь… А мне бы следовало…

– Я узнаю, я узнаю, – повторяла Станицына, идя к лестнице.

По лестнице поднимался Рубцов. Он заехал больше для Таси, отправляясь на фабрику.

– Сеня, – сказала ему Станицына, – побудь с Таисией Валентиновной – мне к спеху…

Он заметил большую перемену в ее лице и успел спросить у ней на лестнице:

– Что, иль опять от муженька супризец?

– Нет, не то, – ответила она и быстро начала сходить вниз.

– Что такое? – спросил Рубцов Тасю.

Рубцов и Тася проходили залой. Тася не знала, говорить ли ей… Это может повредить Палтусову… Но ведь она сказала уже Станицыной. А Рубцов добрый, в эти две недели они сошлись, точно родные.

В гостиной она села на то место, где обыкновенно читала Анне Серафимовне, и состроила принужденную улыбку.

– Да вы полноте-с, – начал шутливо Рубцов, – мы хоть лыком шиты, а понимаем… не томите…

Тася передала "слух" про арест Палтусова.

– И сестричка кинулась куда же-с?

– Не знаю!

– Вот что, – значительно выговорил Рубцов и отошел к окну.

Тася молчала. Он несколько раз поглядел на нее. Ей тяжело было начинать разговор о Палтусове.

Рубцов все еще стоял у окна, за штофной портьерой.

Тася сидела на пуфе, в трех шагах от него.

– Вам-то что же особенно убиваться?

– Семен Тимофеич… вы не знаете…

Она не договорила.

– Что же такое именно не знаю?

– А то, что…

Опять у нее слово стало в горле.

– Насчет этого… Палтусова? Что ж тут знать?.. И предвидеть, мне кажется, было возможно. Человек крупного места не имел. Доверие к себе внушил именитой коммерции-советнице, денежками ее поживился… Такая нынче мода… вы извините, что я так про вашего родственника… А может, и понапрасну.

– Понапрасну? – повторила Тася и подбежала к нему. – Вы думаете?

– Как же я могу знать в точности, Таисия Валентиновна?.. Поветрие это… все этим занимаются… И господа дворяне, и председатели земских управ, и адвокаты… а о кассирах так и говорить совестно!

– Вот видите, Семен Тимофеич, – начала смущенно Тася. – Я бы должна была ехать к нему.

– Да, пожалуй, он в секрете сидит, так и не пустят.

– Анна Серафимовна поехала же.

– Уж это их дело…

– Я должна была, – повторила Тася. – Но очень уж мне показалось гадко… если б еще он что-нибудь другое…

– Зарезал бы, примерно.

– Ах, вы все шутите… Что же, страсть может так налететь на человека… а то ведь… это все равно что… украсть.