Юмор и мистика! Дед мой был дворником. Тайна старинной кружки

Захарыч засомневался:

– Ещё один помощник выискался. Мне мой внучок уже выдал пару строчек. Да таких, что пришлось из дома бежать.

– Не беспокойтесь, Матвей Захарыч, я в стихах знаю толк и в юридических заведениях не обучался.

– Ладно, – согласился Захарыч, – разве что ради эксперимента.

– Ради исскуства, Матвей Захарович.

– Ну, тогда слушай…

Захарыч, прокашлялся и с выражением произнёс:

«Дед мой был дворником, папка колхозником,

Я же на почте всю жизнь прослужил…»

– А дальше, как в стенку упёрся.

– Ничего. Сейчас мы эту стенку перепрыгнем, – пообещал Иннокентий.

– Кеша, – воскликнул Захарыч, – только у меня к тебе просьба – без уголовщины!

– Хорошо, хорошо. Если без уголовщины, то так и напишем.

Иннокентий для торжественности поднялся, и железным голосом отчеканил:

«Не называйте меня уголовником,

Я миллионами не воровал!

Дед мой был дворником, папка колхозником,

Я же на почте всю жизнь пропахал…»

– А-а, каково, Матвей Захарыч? Почти, как у Лермонтова! Что скажите?

– Во-первых, – сказал Захарыч разочарованно, – во времена Лермонтова не было колхозников. А во-вторых, Иннокентий, ты же мне обещал не использовать в тексте никаких уголовников. А что в результате?

Иннокентий на мгновенье задумался.

– Да, Матвей Захарыч, пожалуй, вы правы. Извините. Это я машинально. Понимаете, к колхознику не очень много слов по рифме подходит. Сейчас я подумаю. Итак, колхозник, полковник, беспризорник, подзаборник… Нет, это всё не то…

– Вот и я не могу подобрать подходящего слова, – пожаловался Захарыч.

– Подождите-ка Матвей Захарыч! А что если нам вообще отказаться от колхозника! – предложил Иннокентий. – Я, как врач считаю, что слово, к которому по рифме не подбирается ничего хорошего, нужно просто взять и удалить, как больной зуб, не подлежащий лечению.

– Да ты что, Иннокентий! – запротестовал Захарыч. – Без этого слова вся композиция рушится. Да и привык я уже к нему.

– Тогда я предлагаю о нём временно забыть!

– Как забыть?

– А вот так! Как о полученных взаймы, ста рублях! А сейчас, Матвей Захарыч, послушайте, я уже новый куплет сочинил. Принимайте продолжение!

– Кеша, только без уголовщины! – встрепенулся Захарыч.

– Хорошо, хорошо, – обнадёжил тестя Иннокентий, – я всё учёл. Итак:

«Язва меня вместо совести мучает,

Печень распухла, и спать не даёт,

Пью я теперь лишь от случая к случаю,

Если давление не подведёт…»

– А-а, Матвей Захарыч, каково?

– Кеша, ты что, смерти моей хочешь? – запротестовал Захарыч. – Причём тут язва? Причём тут давление? Я жизнь свою хочу изобразить, а не выписку из амбулаторной карты!

Иннокентий на мгновение задумался.

– Да, Матвей Захарыч, вы снова правы. Это я машинально. Занесло. Поддался, так сказать, влиянию профессиональной деятельности. Но не будем отчаиваться, Матвей Захарыч. Главное, творческий процесс уже пошёл…

– Подожди-ка! – настороженно произнёс Захарыч, и, учащённо вдыхая воздух, спросил. – Ты чувствуешь?

– Что?

– Как что! Это же запах моих любимых пирожков с повидлом! И доносится он с кухни.

– А это имеет какое-то значение?

– Имеет! – с возмущением пробурчал Захарыч. – Это Антонина, таким образом, пытается меня из комнаты выманить. Она думает, что я не устою и побегу к ней, как Муся за колбасой. А вот шиш я ей побегу!

Захарыч показал фигу, и встал с кресла.

– У меня тоже сила воли есть! – сказал он и, вдруг, словно зомби направился к двери.

– Вы куда, Матвей Захарович? – с изумлением воскликнул Иннокентий, последовав за тестем.

Но Захарыч его уже не слышал. Уверенной походкой он вышел из комнаты в коридор, где в это время лёжа на полу прикручивал к трубам свой радиатор Василий, лихо перешагнул через него и громко провозгласил:

– Она думает, что я за пирожок поэзию продам! А вот шиш я ей продам!

Ещё мгновение и Захарыч скрылся за дверью.

– Вот тебе и сила воли! – озадаченно произнёс Иннокентий, затем, взглянув на Василия, спросил: