Урок ловиласки

– Я хочу. – Упорства Кларе было не занимать. – И хочу именно сейчас.

Ищущий поддержки взгляд обвел учениц, наупражнявшихся в других дисциплинах. Большинство одобряли ее выбор. Работало стадное чувство: пусть она тоже, а то чего вдруг не как все? Лучше нас, что ли?

– Твое право, – вздохнула Варвара. – Надеюсь, не пожалеешь.

Природа сказала женщине: «Будь прекрасной, если можешь, мудрой, если хочешь, но благоразумной ты должна быть непременно». По окружавшим меня царевнам я делал вывод, что природа зря болтала языком или чем там она это делала. В воздухе пахло свежестью, полынью и шизофренией, но только не благоразумием.

Тугая стать соткалась надо мной пушистой тучкой, готовой вот-вот пролиться дождем. Девичьи руки с трудом сняли навес со скромной золотистой лужайки – смысла и дальше соблюдать видимость приличий больше не видела даже хозяйка окрестных дюн и ущелий. Игры закончились.

За перипетиями с боровшейся с собой главной героиней я едва заметил, как Ефросинья прикарманила мою освободившуюся конечность по другую сторону от Феофании – у моих пальцев вновь отобрали свободу. Еще минуту назад меня бы взорвало. Сейчас это стало неважно, сознание целиком концентрировалось на главном действии.

– Чувствую себя мишенью на копейном турнире. – Клара мужественно перешагнула мои бедра. Напряженные губы попытались выдавить улыбку, но получилось нечто невнятное. – Такой же повешенной на стеночку для выстроившихся на позиции метателей.

– Но готовой ли принять удар? – повторно удостоверилась преподавательница.

– Да. – Веки Клары судорожно сомкнулись. Затем поднялись и упали еще раз – для пущей убедительности. Скорее всего, чтоб окончательно убедить себя. – Готовой.

Взгляду и словам многократно поддакнуло пулеметной трелью выпрыгивавшее из клетки сердечко – не желавшее спорить с окончательно для себя решенным и жутко теснившееся в ставшей вдруг невозможно маленькой клетке.

Замерев надо мной на прошедших в тревожном ожидании полминуты, Клара снова прикрылась.

– Нет, не могу. Можно, я развернусь?

– Зачем? – не поняла Варвара.

– Стесняюсь.

Все страньше и страньше (или как это говорится, когда голова работает?) звучало слово «стесняюсь» в сумасшествии происходящего. Лица и не лица зашлись в приступе сдерживаемых смешков. Судорожно выгнувшаяся Феофания подмигнула Ефросинье, оседлавшей мою вторую руку, та покровительственно усмехнулась и нарочно поерзала с немыслимой амплитудой.

Варвара тоже улыбнулась:

– Как хочешь.

Клара развернулась – опрометью, будто за ней гнались с вилами, и острия уже покалывали пятую точку. Так дети спасаются от проблем: не вижу, значит, и меня не видят. Узкая спинка заняла половину кругозора. Вся внутренняя часть ног, от щиколотки до, скажем, другой щиколотки, схватилась за меня, как утопающий за все, что не позволит сгинуть в бездне – страшной, обезволивающей, затягивающей. Царевна явно тонула, но тонула странно – спасения она ждала не от окружающих, а от меня, своего противника и мучителя, того, кто сделает будущую утопленницу если не счастливой, то хотя бы умной. Пусть даже задним числом.

Если разворотом Клара пыталась что-то скрыть, то ошиблась, причем жестоко. В новой позиции все подробности оказались как на ладони, вид получился, будто в театре из первого ряда. Спутанные волосы частично прилипли к плечам, остальные свесились в сторону опущенного лица, открыв беззащитный затылок. Шейка (никак не шея, к царевне это грубое слово не подходило) грациозно согнулась, и в длинной впадинке, гораздо ниже через перевал копчика переходившей в другую впадинку, проявился трогательный пунктир позвонков. Плечи и лопатки покрывали родинки в неисчислимом количестве – счастливая, сказали бы верящие в приметы. Верила ли в них обладательница такого количества счастья?

Она верила в то, что делает, и в меня. Стыдилась, отвлекала внимание, но мне, как достойному противнику, который ее решением превратился в соратника, доверяла больше, чем подругам и новоявленной преподавательнице. Кто знает, как она поступила бы, окажись на моем месте другой?

Скажу честно – я рад, что на моем месте не другой. Я не хотел того, что случилось, но оно случилось. Смыслы в произошедшее можно вложить самые разные, от «хо-хо» до «ох, ох». В общем…

Уважаемые дамы и господа, наш лайнер, совершающий полет по маршруту рождение-смерть, попал в воздушную яму инстинкта и падает. Просьба мыслям не бродить по салону и соблюдать спокойствие. Запасной мозг находится в хвосте самолета, но сейчас он занят приключениями и просит не беспокоить. Высота – несусветная, температура за бортом накаляется. В течение падения вам будут предложены горячительные ощущения для плоти и пища для души. Ручное управление сознанием отключено, идем на автопилоте. Экипаж прощается с вами, приятного полета.

***

К этому пришло, так сложились обстоятельства. А если докопаться до истины, то их сложили. Я не оправдываюсь, просто хочется донести правду. Мою правду. Допускаю, что в пересказе Варвары, Антонины или Ефросиньи правда окажется иной, и не факт, что благовидной. А со слов Майи, Любавы или Кристины – третьей: восторженно-слащавой и столь же необъективной. И все эти правды, как любые другие, имеют право на существование.

Впрочем, лучше обо всем по порядку.

Включение первое

Марианна

Угораздило же оказаться во главе такого гарема. Наверное, так ощущают себя женщины в мужском коллективе: всеобщее восхищение, местами ревность, периодические подкаты… Пятнадцать девок, один я. Вспомнилось, как некто Сухов вел нечто похожее через пустыню. Я вел через горы. Суть одна: отвечал за кучу доверившихся неопытных баб. Прошу прощения за грубость, вношу поправку: молодых и чрезвычайно молодых женщин. Но по уму – баб, где логика и рядом не ночевала, а самомнения – хоть половником хлебай. Ничего не знают, ничего не умеют, зато – царевны. Или: царевны – потому и. Возраст у всех примерно как я у меня – из детства ушедший, но до истинной взрослости еще не дохромавший. Варвара обгоняла меня не менее чем на год, Клара примерно на столько же отставала, остальные рассредоточились внутри этих рамок. Доспехи после освобождения остались у единиц, но каждая царевна несла меч, а одеждой всем служила обычная для этих мест школьная форма – домотканные штаны, рубаха и кожаные тапки вроде мокасинов. А мне, помимо перевязи с мечом и ножом, удалось разжиться у разбойников гнуком, как здесь называют лук, и отличными сапогами. Правда, вместо штанов приходилось щеголять в юбке, но это – местный колорит, издержки менталитета.

Ничего не имею ни против женщин, ни против царевен, особенно таких симпатичных, но когда я один, а их столько, и у каждой собственные тараканы в голове и своя игра… В общем, как уже заметно по моему настрою, допекли.

В свое время Гомер придумал игру типа современной компьютерной и резался в нее с наслаждением: осаждал и громил Трою, затем с трудностями вел главного героя домой… Думалось ли мне когда-нибудь, что окажусь в роли героя игры-бродилки? Местами – стрелялки. А также стратегии. Всю жизнь мечтал быть не пешкой, а игроком, и вот, получите – участник квеста.

Первую ночевку в небольшом леске на склоне горе мы пережили без приключений. Скажем так: без особых приключений. Настало время второй. Ночью идти опасно, в этом мире ночь – понятие почти сакральное, природа и люди сделали ее невозможной для путешествий. И зачем куда-то идти? Апельсиновая рощица давала еду, неподалеку манил прохладой чудесный водоемчик – лучшего места для лагеря не найти. Мы расположились на поляне, вокруг костра соорудили огромный лежак из листьев и сушилку для одежды. Затем ночь преподнесла несколько сюрпризов, и после одного из них – высвобождения дозорной из ямы – я отправился отмываться на озеро (в мире, куда меня закинуло, так громко называют лужи десяти метров в диаметре и глубиной по пояс).

Чтоб добраться до воды, пришлось спуститься по заросшему травой крутому склону. Словно в воронку снаряда. Местами под ногами хлюпала и жадно чавкала липкая противная грязь, зато озерцо во впадине сияло ровной гладью. Вода блестела, в ней отражались звезды – единственный свет в окружавшей тьме.

Бодрящие объятия озера приняли меня, как ведро сползшую с бортика тряпку. Шаг, еще шаг, резкое погружение…

Дно обжигало холодом из бьющего ключа. Руки терли и скребли, с невыразимым восторгом освобождая тело от грязи и пота, и я быстро превращался обратно в белого человека.

Вскоре на берег прибыло и сконфуженное олицетворение невезения. Когда царевны типично женским оружием – коварством – заставили постираться и меня, проводника, который стал командиром исключительно от их неумения выживать в дикой природе, прикрытыми у нас остались только дозорные. Они передавали друг другу три комплекта доспехов; соответственно, если ушла с поста – будь добра, сливайся с природой.

– Меня отправили мыться, – робко сообщила Марьяна.

– Мойся. – Я равнодушно пожал плечами.

Она не двинулась с места.

Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать, время плакать и время смеяться. Как выяснилось, та же ерунда со стыдом.

– Марьяна, – громко позвал я.

– Что? – Она отпрянула на шаг.

– Какой у тебя приказ?

– Мыться.

– Почему не выполняешь?

– Но… ведь это…

– Я командир?

– Да.

– Приказываю подойти.

Ослушаться она не решилась. Раздались шлепки, плавно перешедшие в плеск, и передо мной вырисовалось в темноте прикрывавшееся мягко-хрупкое создание, чумазое, как свинка в луже. Оно застыло в метре от меня.

На полголовы ниже. Вдвое тоньше. Вдесятеро симпатичнее. Лицо пряталось за челкой, свидетельства нашей разности – под ладонями. По плечам клубком спящих змей разметались перепачканные землей волосы. Марьяна даже в плену не решилась их подрезать, как, например, Амалия. Но когда будут отмыты и уложены, думаю, моральное удовлетворение стократно перекроет трудозатраты и былые муки.