Кваздапил. История одной любви. Начало

Гарун скривился:

– Надеешься меня разжалобить? Не выйдет.

***

Я проснулся от собственного крика. Ощущение, как живота касается холодная злая сталь… Брр. Правильно говорят: во сне люди не удивляются, иначе как в таких условиях сохранять спокойствие?

Ледяная вода из крана помогла унять дрожь, а полностью прийти в себя удалось лишь после двух чашек кофе, где кофе составляло основную часть.

Звонок в дверь заставил руку дрогнуть, черная жижа плеснулась на скатерть. Сон сбывался?

Как в предыдущем сне и многих до него, я находился в квартире родителей, соседняя кровать пустовала, в окне нестерпимо сияло утреннее солнце. На улице пели птицы. Жизнь шла своим чередом, не заметив, что по пути кого-то задавило.

Я подошел к входной двери.

– Это я, – донеслось снаружи.

Несомненно, это голос Гаруна. Я не смог не открыть. Рука у меня привычно дернулась для пожатия, но встречного движения не произошло. Застывшая в проеме фигура не двигалась, мне в живот почти предсказуемо глядело острие ножа.

– Прости. – Я глядел спокойно, а на душе было противно, словно там нагадили кошки.

– Такое не прощают.

– Тогда – сожалею. И все понимаю.

Очередное дежавю, слово в слово. Говорить мне с Гаруном было не о чем. Он знал, что делать, я знал, что он сделает. Просить пощады – унижать себя.

– Пройдем? – Я пригласил Гаруна к себе в комнату.

Он разулся, мы сели на моей кровати.

В глаза ярко светило солнце. Мое последнее солнце. Оказывается, птицы поют очень громко. Почему я не замечал раньше?

– Рассказывай, как было. – Гарун повертел нож в руках, будто увидел впервые. Мысли его были далеко. – Хочу знать все, каждую мелочь, каждое слово, которое говорил ты и которое говорила она.

И я рассказал. Со всеми подробностями. Гарун слушал, не задавая наводящих или уточняющих вопросов. Ему нужна была моя версия событий. Как ситуация выглядит со стороны он знал прекрасно.

Я не выгораживал себя, говорил все как есть. Я виноват, а в качестве оправдания, которое, если честно, оправданием вовсе не было, привел свою любовь. Я объяснил, что мне казалось, будто чувства важнее всего на свете. Все могло быть иначе, если бы Хадя не вводила запретных тем для разговоров. Слова помогают понять друг друга. На время я стал Хаде почти братом, она хотела сохранить эту душевную близость как можно дольше, но отказ в проявлении других чувств сыграл с нами злую шутку.

– У американцев и у других наций домашнее животное принято считать членом семьи, – сказал я, расшифровывая все «как» и «почему». – Говорю, чтобы не было путаницы в определениях, потому что для меня член семьи – тот, за кого я без раздумий отдам жизнь. Никаких домашних животных, только люди. Для меня в эту категорию попадают близкие родственники: мама, папа, сестра. Я называю их просто «близкие». Тебя я тоже относил в эту категорию: настоящий друг – это как брат и даже, зачастую, больше чем брат. Теперь вернемся к Хаде. За нее я отдал бы жизнь – не задумавшись ни на секунду. Хадя – «близкая». Самая близкая.

Гарун шумно вздохнул и убрал нож.

– Каждый видел и оценивал события по-своему, оттого все случилось как случилось. Ничего не изменить. Для моих родичей нет и не может быть других виновных кроме тебя, и я единственный, кто понимает, почему все так вышло. Я должен тебя убить, иначе потеряю уважение близких мне людей. Но если я тебя убью, я перестану уважать себя. Если не убить тебя, придется убить себя. Решение я вижу одно. Сейчас я уйду, и мы сделаем вид, что разговора не было. Сегодня я к тебе не приходил. Я приду послезавтра. И если увижу тебя, то убью. – Он помолчал. – Ты понимаешь, что должен сделать?

– Предлагаешь бежать и скрываться?

– Это единственный способ не получить нож в сердце. Бери с собой самое необходимое и срочно уезжай – на севера, разнорабочим, вахтовиком куда-нибудь подальше с глаз долой… Родственники пусть всем расскажут, что ты уехал за границу. Я сделаю вид, что искал тебя, но усердия проявлять не буду. Только не попадайся мне на глаза. Ради нашей дружбы и твоей любви к Хадижат я буду тянуть время, и когда-нибудь все успокоится, забудется, на смену старым обидам придут новые…

Гарун поднялся.

Я остался сидеть. С противоположной стены мне слащаво скалился с плаката неизвестный мне вихрастый певец.

В дверях Гарун остановился:

– О Маше не беспокойся, я позабочусь о ней как о своей сестре. Прощай. Надеюсь, мы больше не увидимся.

***

Лекарство под названием «снотворное» придумано давно, его можно купить в любой аптеке, а мне, пожалуйста, дайте «антиснотворное». Не «антизасыпание», а с конкретным эффектом «антисон».

Вспомнился Ильфо-Петровский старик Хворобьев, которого постоянно мучили сны на одну тему. Вместо желанных государя-императора, депутата Пуришкевича, патриарха Тихона, ялтинского градоначальника Думбадзе или какого-нибудь простенького инспектора народных училищ снились стенгазеты, членские взносы, совхоз «Гигант», торжественное открытие фабрики-кухни, председатель общества друзей кремации и большие советские перелеты. Остап Бендер предложил решить вопрос по Фрейду: сон – это пустяки, главное – причина сна. Для Хворобьева причиной являлось существование советской власти, и великий комбинатор пообещал устранить ее на обратном пути вояжа за миллионом. Глубинной причиной моих снов была Хадя. Мою причину уже устранили. Оттого и сны. Теперь спать не давала совесть – все случилось из-за меня. Стоило ли устранять совесть? Без нее, конечно, спокойнее, но…

Вот именно. «Но».

В дверь позвонили. В который раз? Я сбился со счета. Главное, чтобы этот раз был последним. Морщась от яркого света из окна, я вылез из постели, накинул банный халат и подошел к двери.

В глазке ничего не видно, сплошная темень. Кто-то мог залепить жвачкой, но не меньше шансов, что на площадке перегорела лампочка. Или, что тоже бывало, ее выкрутили.

От распахнувшейся двери меня откинуло, перед глазами пролетел вперед потолок, в затылке что-то взорвалось. Когда взор сфокусировался, я лежал посреди комнаты, надо мной стоял Гарун с ножом. Затылок раскалывался от боли – я упал на коврик, лежавший на линолеуме, но ощущения были, как если бы грохнулся просто на бетонный пол.

Гарун тихо произнес:

– Ты знаешь, почему я здесь.

Я знал. И я не возражал. Бывший друг имел полное право делать то, что делал.

– Я сожалею о том, что случилось. Можешь меня выслушать?

Гарун молча ждал, я продолжил:

– У меня нет для себя оправданий, я готов ответить за все, но мне не хочется, чтобы из-за меня пострадал еще и ты.

– Не понял.

– После того как ты сделаешь то, что должен сделать, тебя посадят.

– Меня никто не видел, а на твоем доме нет подъездных камер.

– «Никто не видел»? Неправда. Тебя видели камеры на дорогах и перекрестках, видели невидимые и неслышимые всесведущие соседи и люди из домов поблизости. Въедливый следователь легко протянет цепочку между нами.

– У меня есть алиби. Друзья подтвердят, что я был с ними.

– Следствие найдет свидетелей и улики, которые сотрут твое алиби в порошок.

– Это не важно. Мне все равно. – Гарун сжал губы.

Ему не было все равно, но у него не было выбора.