Ариэль Шарон. Война и жизнь израильского премьер-министра

Председательствовавший на ней Моше Даян поблагодарил Ариэля Шарона за верную службу отчизне, пожелал ему дальнейших успехов на жизненном пути, и Арик решил больше скандалов не устраивать, а проявить сдержанность.

– У меня есть только одна, последняя просьба, – сказал Шарон, когда Даян закончил говорить. – Я прошу не списывать меня до конца из армии, а оставить в запасе – чтобы в случае, если я вдруг понадоблюсь стране, я мог бы вернуться в строй и занять свое место на поле боя…

– Ну что ж, – сказал министр обороны Моше Даян, обводя всех присусвтующих своим единственным глазом, – думаю, эту просьбу генерала Шарона мы можем удовлетворить, а?!

Даян выполнил свое обещание, несмотря на резкие возражения Дадо: согласно подписанному им приказу, в случае возникновения чрезвычайной ситуации Шарон должен был стать командиром 143 резервной танковой бригады.

Как верно заметил Владимир Фроммер в своей книге "Кому нужны герои", этот приказ является, возможно, самой большой заслугой Моше Даяна перед Государством Израиль и еврейским народом.

Глава 12. Десант в политику

Прорыв в политику, Ариэль Шарон готовил столь же тщательно, как когда-то операции своего легендарного 101-ого отряда. И прорыв этот должен был стать таким же дерзким, как эти операции – за годы службы в армии Арик привык быть на первых ролях, контролировать ситуацию, брать на себя принятие важнейших решений и на новом поприще отнюдь не желал быть статистом. Нет уж, считал он, если становиться политиком, то из тех, кто влияет на судьбу страны, определяет ее будущее, стоит у рычагов власти – иначе овчинка просто не стоит выделки.

Но как это сделать, если правый политический лагерь, с которым он был намерен связать свое будущее, с момента создания государства безвылазно сидит в оппозиции и занимается лишь тем, что беспрестанно критикует все инициативы израилських социалистов? Ответ лежал на поверхности – нужно коренным образом изменить политическую ситуацию в стране и привести этот лагерь к власти. Дело оставалось за "сущим пустяком": придумать, как это сделать, если большинство народа попросту не верит в то, что правые могут управлять страной – и из-за отсутствия у них необходимого опыта, и из-за нехватки в их рядах харизматичных лидеров, и из-за хорошо известных всем бесконечной грызни в их собственных рядах!

Ситуация в израильской политике в тот момент была следующей.

На левом фланге находился блок "Маарах", состоящий из социалистической партии МАПАЙ, которая была переименована в "Аводу" (Рабочую партию), и прокоммунистического МАПАМа. Суммарно этот блок имел 56 мандатов.

В союзе с ними находились религиозная партия "Агудат Исраэль" с ее 4 мандатами и национально-релиигозная партия МАФДАЛ с 12 мандатами. Остальные левые партии "Маарахом" к власти не допускались, и их можно было не учитывать.

Ядро правого фланга, в свою очередь, состояло из образовавшегося на основе союза партии Менахема Бегина "Херут" и "Либеральной партии" блока ГАХАЛ, получившего на выборах 1970 года 26 мандатов. Относительно правой ориентации придерживались также партии "Государственный список" (4 мандата), и "Свободный центр" (2 мандата). Таким образом, суммарно у этого лагеря было 32 мандата из 120 – слишком мало для того, чтобы предъявлять претензии на власть. Но если объединить все партии этого лагеря, если повести их на выборы единым фронтом и убедить народ в том, что социалистические методы управления экономикой тормозят развитие страны, являются одной из главных причин непрофессионализма, протекционизма и коррупции, пронизавших всю страну сверху донизу, то уже на ближайших выборах правые вполне могут на равных бросить перчатку левым.

Эта идея – создания единой правой партии – родилась у Арика во время просиживания пасторальными июньскими вечерами на кухне фермы "Шикмим" и вскоре целиком захватила его. Сложность ее реализации заключалась прежде всего в том, что все лидеры правых партий ненавидели друг друга смертельной ненавистью – пожалуй, даже куда большей, чем своих оппонентов-социалистов. Политические счеты в их взаимоотношениях накладывались на личные, все это умножалось на огромные амбиции. В результате было трудно представить, что, к примеру, лидер ГАХАЛа Менахем Бегин сядет за один стол со своим бывшим другом, а ныне непримиримым врагом лидером "Свободного центра" Шмуэлем Тамиром – эти двое уже издали шарахались друг от друга, избегая даже случайной встречи.

Арик понимал: приди он со своей идеей об объединении к лидеру любой правой партии, тот над ним просто посмеется. Более того: если он даже осторожно выдвинет эту идею в политических кулуарах, то те же Бегин и Тамир сделают все, чтобы зарубить ее на корню, прежде, чем она станет достоянием широкой публики. А значит, у него не оставалось никакого другого выхода, как сначала самому выйти к этой широкой публике, познакомить со своей идеей народ и таким образом поставить политиков перед фактом ее существования. В этом случае, предполагал (и правильно предполагал) Шарон, ни один из правых политиков не захочет публично выступить в роли противника единства. Они невольно втянутся в навязанный им бой, а дальше нужно будет действовать по ситуации.

Придя к этому выводу, Арик начал действовать. Продав две тонны зерна, оставленного на ферме ее прежними хозяевами, он снял 17 июля 1973 года зал в тель-авивском Доме журналистов и сообщил его администрации, что собирается провести пресс-конференцию.

Несмотря на то, что он не разослал сообщения о готовящейся пресс-конференции в газеты, слухи о ней мгновенно распространились по всем редакциям, и в назначенный час в зале буквально яблоку было негде упасть – все хотели знать, что же скажет в предверии выборов генерал, который лишь два дня назад с таким скандалом ушел из армии.

В "Маарахе", естественно, решили, что Арик намерен сообщить на этом брифинге о своем присоединении к одной из правых партий, и поставили на входе в Дом журналистов своих людей. Эти активисты блока "Маарах" вручали каждому входившему в зал копию партбилета Шарона, свидетельствовавшего о его принадлежности к социалистической партии МАПАЙ, к тому времени уже называвшейся просто Рабочей партией – "Авода". С помощью этого нехитрого приема руководство "Маараха" надеялось представить Шарона в качестве беспринципного интригана, с легкостью меняющего свои политические взгляды.

Но Арик умело обратил этот трюк "Аводы" против нее самой.

– Я знаю, – сказал он, – у всех собравшихся в этом зале есть копия моего партбилета. Но и все вы знаете, что без принадлежности к социалистической партии в нашей стране давно уже невозможно сделать достойную карьеру ни в одной области жизни – даже если ты этого вполне заслуживаешь. В результате многолетнего господства социалистов, членство в их партии, а не талант и личные достоинства человека, стали пропуском в высшие эшелоны власти. И потому в начале я хотел бы сообщить всем присутствующим, что давно уже видел в своем членстве в этой партии пустую формальность, выполнить которую меня просто принудили. И так же давно в душе я поддерживаю многие идеи правого лагеря.

Поняв, что сумел завладеть вниманием журналистов, Шарон продолжил:

– Я верю в то, что власти социалистов в нашей стране существует вполне реальная альтернатива. Израиль называет себя демократической страной, но у нас очень странная демократия – демократия, при которой смена у руля власти одной партии другой считается почти невозможной. Ни в одной подлинно демократической стране невозможно представить, чтобы ею в течение десятилетий управляла одна и та же партия, причем не возникало даже угрозы смены ее у власти. Я верю в то, что на основе объединения всех правых сил можно создать новую партию, которая положит конец власти большевиков (да, именно это слово тогда произнес Шарон – Авт.) в Израиле. Да, основой этой будущей единой правой партии, конечно, должен стать ГАХАЛ, но к ней должны примкнуть и все остальные правые силы. И тогда мы докажем обществу, что пришло время перемен, что пора отказаться от закосневшей социалистической идеологии, что к власти должны прийти новые люди…

Арик собирался дальше говорить об идеологической платформе будущей партии, но ему не дали этого сделать – журналисты начали забрасывать его вопросами о том, каким образом он собирается достигнуть этого объединения, обсуждал ли он эту свою идею с кем-то из лидеров правого лагеря, на сколько мест в Кнессете, с его точки зрения, может рассчитывать такая новая партия и т. д.

Шарон честно признался, что ни с кем из политиков идею объединения пока не обсуждал, но собирается это сделать в ближайшее время и верит в то, что она будет воспринята положительно.

18 июля – второй раз в течение одной недели – Шарон снова стал главным героем первых полос всех израильских газет. Его идею обсуждали всюду – в Кнессете, в партийных коридорах, в кафе, на автобусных остановках. Одни горячо поддерживали его, другие столь же горячо осуждали, но равнодушных не было.

Сам Шарон вспоминал, как на следующий день он вместе с женой и детьми выбрался на один из Синайских пляжей. Рядом с ними на песке расположилась семья, у которой был транзисторный приемник, и из него доносились звуки какого-то политического радиошоу. Шарон вдруг услышал, как, обсуждая его идею, один из самых маститых израильских политиков, называет ее утопией и бредом, и объясняет, что подобный бред мог родиться только в голове такого "сопляка в политике", как Ариэль Шарон. В эти минуты, по словам Шарона, ему от стыда очень хотелось зарыться с головой в песок и единственное, что этому мешало – его солидные габариты.

Тем не менее, вернувшись с пляжа, Шарон созвонился с входившим в партию "Херут" Эзером Вейцманом и заручился у него поддержкой своей идеи – ему даже удалось выбить из Вейцмана обещание, что если Бегин воспротивится объединению, то Вейцман пойдет против него и станет угрожать своим выходом из партии. Первый шаг, таким образом, был сделан, но впереди Арика ждало самое трудное испытание – встреча с лидером "Херута" Менахемом Бегиным.

С момента их знакомства в иерусалимской гостинице "Царь Давид" в Иордане утекло уже немало воды, и в начале 70-х годов Арик стал частым гостем в маленькой, обставленной старой мебелью квартирке Бегина в Тель-Авиве. Той подлинной дружбы, которая у него была с Бен-Гурионом, между ними не возникло, но Шарону нравилось бывать у Бегина, нравилось беседовать с этим интеллигентным и европейски образованным человеком на разные темы, и Бегин всегда подчеркивал, что двери его партии открыты для Арика и тот может рассчитывать на самое высокое место в ее списке.

Но Арик прекрасно понимал, что одно дело вести разговоры за чашкой кофе с пирожными и совсем другое – встретиться с Бегиным в качестве лидера крупнейшей правой партии и обсуждать с ним вполне конкретную идею. И он не ошибся в этих своих предположениях.

Менахем Бегин встретил Ариэля Шарона в своей партийной цитадели – самом высоком на тот момент здании в Тель-Авиве, получившем в честь Зеэва Жаботинского название "Мецудат Зеэв" – "Крепость Зеэва". Впрочем, при желании это название можно было перевести и как "Волчья крепость".

Когда Арик вошел в кабинет Бегина, в нем уже сидело несколько видных деятелей "Херута". Бегин начал разговор с того, что идея у Арика, конечно, интересная, но прежде, чем ее обсуждать, он хотел бы быть уверенным, что Шарон, пытаясь ее реализовать, будет учитывать политические интресы блока ГАХАЛ. А посему он готов обсуждать с Ариком идею создания единой правой партии только после того, как Шарон официально присоединится к одной из входящих в этот блок партий – либо к "Херуту", либо к "Либеральной партии".

Шарон с ходу разгадал сущность этого маневра Бегина – тот хочет снова воспользоваться его именем в предвыборной кампании, а заодно контролировать каждый его шаг, все его переговоры с лидерами других партий и, в случае, если Бегину что-то не понравится, он сумеет связать его по рукам и ногам партийной дисциплиной.

– Я думаю, – сказал он вслух, – это было бы неправильным шагом. В том-то и дело, что сейчас я не принадлежу ни к одной из партий, и потому никто не может обвинить меня в том, что, призывая к объединению, я просто действую на руку конкретным людям. Поэтому я бы не хотел спешить со вступлением в ту или иную партию, но готов стать членом сразу объединенной партии или блока.

– Что ж, – сказал Бегин, – тогда и мы не хотим спешить с обсуждением твоей идеи…

Уже на улице Шарон понял, что и в самом деле вел себя как мальчишка – не сумев проявить необходимой для политика гибкости, он, по сути дела, испортил отношения с Бегиным и потерял ГАХАЛ. А без ГАХАЛ предпринятое им начинание просто теряло смысл.

Достав из кармана монетку, Шарон подошел к ближайшему телефону-автомату, позвонил Бегину и сказал, что вел себя не очень умно, был неправильно понят и потому хотел бы еще раз, как можно скорее встретиться с ним и объясниться.

Вторая встреча между двумя политиками, один из которых считался гроссмейстером политических шахмат, а второй – начинающим, не имеющим даже третьего разряда игроком, произошла в тот же день вечером в кабинете Бегина в Кнессете. На этот раз разговор шел с глазу на глаз и, принеся свои извинения за непродуманные слова, Шарон сказал, что, конечно же, в самом ближайшем будущем он намерен присоединиться к ГАХАЛу и готов публично заявить об этом, но хотел бы в ответ получить разрешение – именно разрешение! – Бегина на встречу с лидером "Свободного центра" Шмуэлем Тамиром.

– Ну что ж, – милостиво сказал Бегин, – можешь с ним поговорить. Хотя лично я думаю, что говорить с этим типом не о чем, и ты сам скоро в этом убедишься. И не тяни со вступлением в партию – до выборов осталось совсем немного.

Арик вышел из Кнессета чрезвычайно довольный собой.

– А ведь вам шах, товарищ гроссмейстер! – с улыбкой подумал он, садясь в машину.

* * *

В начале августа 1973 года на пресс-конференции, состоявшейся во все том же Доме журналистов Ариэль Шарон объявил о своем присоединении к "Либеральной партии" и показал журналистам новенький партбилет.

Выбор "Либеральной партии" в качестве политического трамплина был, разумеется, не случаен – у этой партии не было единого сильного лидера, и в ее рядах Арик мог чувствовать себя относительно свободно, в то время как в "Херуте" все подчинялись диктату Бегина, подпадая под его обаяние и признавая силу его личности.

В этот момент переговоры о создании объединенной партии правого лагеря уже шли полным ходом, и у нее уже даже появилось название – "Ликуд". В переводе на русский это слово означает "сплочение, объединение".

В напряженных переговорах с будущими соратниками и пролетел весь август. Первоначальный расчет Шарона оказался верным: лидеры всех правых партий понимали, что отказаться от идеи объединения, значит, стать в глазах своих сторонников предателями общего дела и совершить политическое самоубийство. Вскоре о своем присоединении к "Ликуду" сообщили партия "Государственный список" и внепарламентское, но пользующееся большим влиянием в среде израильской интеллигенции движение "Рабочая группа по развитию Израиля".

Как и предсказывал Бегин, все уперлось в лидера "Свободного центра" Шмуэля Тамира.

Профессиональный адвокат, Тамир вникал во все детали будущего договора об объединении и, вдобавок, торговался за места в списке, как цыган на базаре. Несмотря на то, что его партия обладала всего двумя мандатами в Кнессете, Тамир требовал, чтобы ей предоставили 4 позиции в числе тех 35 мест в Кнессете, на которые намеревался претендовать "Ликуд".

Наконец, устав от бесконечных споров с Тамиром, Арик договорился, что "Свободному центру" будут предоставлены 6, 16, 29 и 35-е места в списке. Расценив эту договоренность как победу, он вместе с Эзером Вейцманом направился к Бегину. По дороге Шарон договорился с Вейцманом о том, что если Бегин отвергнет такой вариант списка, то они оба выставят ему ультиматум – либо он идет на союз со "свободным центром", либо они оба покидают ГАХАЛ.

Разумеется, Бегин назвал требования Тамира наглостью, но еще больше он возмутился тем шантажом, к которому решили прибегнуть Шарон и Вейцман. В "Мецудат Зеэв" вспыхнул скандал, и, поняв, что они погорячились, два самых прославленных генерала израильской армии пошли на попятную.

– На самом деле, – сказал Шарон, когда страсти чуть поутихли, – я не понимаю, почему бы нам не дать Тамиру эти места? Да, его требования велики, но приемлемы. В конце концов, я почти уверен, что мы получим не 35, а 40 мандатов. Если хотите, я согласен занять в общем списке 38-е и даже 40-е место!

– Дело не в этих местах, Арик! – объяснил ему Бегин. – Дело в том, что Тамир идет на откровенный шантаж, а если ты в политике один раз поддашься шантажу, то пиши – пропало: аппетиты шантажиста будут расти. Ты же вместо того, чтобы умерить этот аппетит, почему-то попытался шантажировать нас…