Гой

– А правду ли говорят, что Мигель де Сервантес Сааведра был евреем?

– Вот что значит заведующий библиотекой Нефтяного техникума! – воскликнул Вайнштейн. – И где же вы это вычитали?

Семен слегка напрягся. Правду говоря, о том, что Сервантес – еврей, ему между делом и невзначай поведала Анечка Фишер, но Семену тогда было совершенно не до испанской литературы. Он понятия не имел, о чем нужно говорить с новыми знакомыми, но на помощь неожиданно пришла Анечка Фишер, слова которой, обращенные к нему в рабочее время, но не касающиеся непосредственно службы, он, как ему казалось, просто пропускал мимо ушей.

– А еврейские поселенцы в Палестине заявили о своих правах на создание своего государства, – поделился он нетривиальной политической новостью. И не ошибся, потому что доцент Вайнштейн тут же заинтересованно откликнулся:

– Да? И как же они собираются его назвать?

Неожиданно для себя Семен, благодаря все той же Анечке, оказался вполне готов к разговору:

– Пока еще продолжаются дискуссии в руководстве общины. Одни предлагают назвать государство Палестиной, другие Иудеей, третьи Израилем…

– Вот только Израиля нам с вами и не хватало! – горячо прервал его Вайнштейн. – Зачем вам эта головная боль – Израиль? Мало вам того, что вы Христа распяли и пьете кровь христианских младенцев? Хотите еще быть кровавым империалистом и эксплуататором арабских рабочих и крестьян? Я вас не понимаю, Семен! Ну, устроили нам Холокост, теперь, глядишь, на пару сотен лет о нас и забудут. А появится Израиль, да еще не дай Бог станет успешным государством, тогда, считай, мы пропали! От нас не отстанут, пока всех подчистую не изведут. Послушайте, молодой человек. То, что мы не работаем, землю пахать не умеем, на войну не идем, на всем готовом живем, это нам еще простить смогут, потому что мир не без добрых людей. Но если мир увидит, что мы пашем и сеем, да еще и воюем не хуже других, этого добрые люди нам никогда не простят. Вы еще не знаете добрых людей, молодой человек.

– Позвольте с вами не согласиться, – мягко сказал Старожук, беря печенье из тарелочки. – Русская партия, конечно, разгромлена, но от этого евреям только хуже. А чем грозил евреям русский национализм? А теперь на самом верху под видом русского национализма знаете, какие разговоры ведут? А все больше по антисионистской и антимасонской тематике, и это уже, извините, не русский национализм, а гитлеризм. И в этой связи, друг мой Вайнштейн, я не уверен, что Израиль окажется для нас таким уж лишним.

– Но ведь Гуталин, я слышал, не против Израиля, – возразил Вайнштейн. – Вот на кой черт ему Израиль?

– А на кой черт ему Польша? – удивился Старожук.

Тут в комнату начали вносить яства.

10.

У Семена, конечно, хватило ума предложить Анастасии руку и сердце, а заодно и переезд в квартиру на проспекте Сталина. Что ни говори, а для него это была первая физическая любовь. К его полному недоумению, он нарвался на решительный отказ, объяснить который мог себе лишь своей инвалидностью. Других причин его отвергнуть, как ему представлялось, в женской природе просто быть не могло. Впрочем, от сожительства с ним и не думали отказываться, что лишь еще больше дезориентировало Семена. По его мнению, в неузаконенных государством отношениях между мужчиной и женщиной было что-то морально дискредитирующее и женщину, и мужчину. Такие отношения социально опускали обоих, автоматически ставили их на низшую ступень в общественной иерархии. А Семен видел себя уже отнюдь не низшим среди равноправных.

В конце концов, его стали посещать какие-то смутные подозрения. Ну что это за атласный костюм, в который он наряжается при посещении Анастасии? Он объяснял себе, не позволяя своему сознанию слишком углубляться в предмет, что этот пикантный наряд остался от Героя Советского Союза летчика Ефима Рабиновича, совершившего таран в небе над Южной Пальмирой, но теперь, когда власть чар любви над ним стала ослабевать, Семен со всей очевидностью признал, что суровые советские летчики, придя со службы домой, в такое не облачались. А тут еще и жена Вайнштейна, когда он однажды в отсутствие Анастасии зашел на кухню поставить чайник, как-то смутно, однако по-дружески, попыталась вразумить его, намекнув, что он у Анастасии не один.

Когда Анастасия вернулась из магазина, он прямо спросил:

– А откуда у тебя этот костюм, в который я одет?

– Это пижама одного румынского полковника. Я не знаю, что сейчас с ним. Может быть, коммунисты его уже расстреляли. А может быть, он уже и сам коммунист.

– Как румынского полковника? – выпучил глаза Семен. – И ты так просто об этом говоришь?

– А что тут усложнять? Я ведь бежать с ним хотела и уже почти убежала, но тут Господь Бог, видать, отомстил за товарища Остапа Бендера.

Семену показалось, что он когда-то уже слышал эти имя и фамилию, но ничего определенного вспомнить не мог. Видя его замешательство, Анастасия усмехнулась и продолжила:

– Мы с моим полковником пытались перейти границу именно там, где некогда Остап Ибрагимович. И нафаршированы были поболе, чем он, уж поверь. Да только тут пришла румынам обратка за вашего Остапа, потому что задержали нас не румынские пограничники, а мой папа собственной персоной со своими хлопцами. Слыхал про Онисима Макарыча Досвитного?

Об Онисиме Макарыче у Семена были гораздо более определенные представления, чем о загадочном Остапе Ибрагимовиче.

– Онисим Макарович твой отец? Почему же ты не сказала?

– Это бы что-то изменило? – съехидничала Анастасия и неожиданно услышала в ответ:

– Дополнительная информация всегда что-то меняет.

Оба замолчали, потому что над собственной сентенцией задумался и сам Семен.

– Может быть, сядем за стол? – предложила Анастасия. – Мне в магазине, как дочери Онисима Макарыча, кое-что незаурядное приготовили. А на десерт можно и соседей пригласить, как ты думаешь?

Семен как раз не думал, что ему очень хочется увидеть супругу Вайнштейна, но спорить он не стал.

– Так, значит, встретил тебя с твоим полковником на румынской границе твой папа… А дальше что?

– А дальше поступили с моим румынским полковником и его денщиком так, как румынские пограничники с вашим Остапом.

– Почему ты все время называешь его нашим?

– А потому что пока он ваш – космополит первостатейный. Вот когда народ его узнает, зауважает и даже полюбит, тогда, конечно, начнут доказывать, что он не еврей. Ну прямо как история с Христом.

– Постой, постой, – взмолился Семен. – Причем тут еще и Христос?

– Вот так и знала, что ты это спросишь, – отдала должное своей проницательности Анастасия. – В общем, раздели моего полковника с его денщиком до нижнего белья, дали им по фуфайке, апрель все-таки, а мы не звери, и отпустили их восвояси. А меня, машину и все, что в сундуках, сумках и карманах было, взяли себе. Только, прошу заметить: у Бендера они наше отобрали, а наши себе свое вернули.

– Эта пижама, что на мне, тоже своя?

– Это контрибуция, – не стала спорить Анастасия. – Вот так папа меня себе и вернул и, может быть, правильно сделал, он у меня точно совсем не дурак. Теперь понимаю, что, скажем, на бельгийской границе он бы не стал меня тормозить. Только где ж ее возьмешь, бельгийскую границу в наших краях? Вот и работаю комендантом общежития до тех пор, пока папа не переведет меня на должность первого секретаря райкома партии.

– Кого? – не поверил своим ушам Семен.

– Это уже решено, Семушка. Вопрос только в том, сделать это еще при Гуталине или уже после него.

– Как это после него?

Семен действительно был поражен мыслью, что, ну да, конечно же наступят времена и «после Гу… После отца народов».

«Но ведь, когда это еще будет? А они, выходит, уже сейчас прямо там обустраиваются. Люди будущего, что ли?

«И Ленин видел далеко –на много лет вперед», – вспомнил он стихи, который изучал, будучи первоклассником. Но то Ленин, а это Онисим Макарович. И тут до Семена, наконец, дошло: «А что такое этот Ленин? И кто такой этот Онисим Макарович? Кто они все вообще такие?».

Лицо его переменилось. И Анастасия правильно расшифровала эту перемену.

– Хочешь спросить, а где же справедливость, и почему нами правят те, кто нами правят? За какие, мол, такие заслуги их так вознесло? А за какие такие заслуги, друг мой, Семен, ты заведуешь библиотекой, когда другие на фабриках и заводах при своих двух руках и двух ногах корячатся? Неужели благодаря своим уму и талантам ты возглавил библиотеку Нефтяного техникума? Или думаешь, что никто другой бы с этим не справился? Или квартира у тебя на проспекте Сталина благодаря твоим уму и талантам имеется? И это когда миллионы славянских и не только славянских людей в бараках рождаются, живут и умирают! Да вот, заметь, и товарищи Вайнштейн со Старожуком имеют по одной комнате, в которых проживают с женами и детьми, да и у меня только одна комната в коммуналке, а не самостоятельная квартира со всеми, какие может вообразить себе рабочий человек, удобствами, как у тебя. Ну, хорошо, допустим, Вайнштейн всего лишь – доцент, а я – комендант общежития, но ты себе представляешь, кто такой Старожук?

– А кто такой Старожук?

– Кофе вот пей, а то остынет.

– Значит, сбежать хотела… – недоуменно протянул Семен. – Но почему? Мы же ведь самые сильные в мире…

– Ты мне еще про наше светлое будущее расскажи, – не в первый раз за этот вечер усмехнулась Анастасия Онисимовна Досвитная, главный претендент на должность первого секретаря одного из райкомов партии. – А хочешь, я тебе сама расскажу? Это прошлое у меня темное, а будущее – светлее некуда. Быть мне, Семушка, хозяйкой района. Помещики и помещицы передо мной стелиться будут, про купчишек не говоря. Уж не забывай меня тогда, голубь ты мой однокрылый. А то ведь, неровен час, и обижусь.

11.

Пару дней после этого свидания Семен в состоянии душевного равновесия удерживала только одна мечта – расправиться с Анастасией. Лучше всего сразу убить после самого краткого объяснения, чтоб, с одной стороны, не мучилась, а с другой – знала, за что. Не на идейной, конечно, почве убить, но по мотивам ревности. В том, что у нее есть гарем, он уже не сомневался. И в том, что он отнюдь не главный любовник в этом гареме, тоже сомневаться не приходилось. Вот только считать ли себя обманутым, Семен не очень-то понимал. То, что его первая физическая любовь начала задним числом открываться ему совсем не в тех представлениях, на которых он был по этой части воспитан, не просто озадачивало, но требовало философского обоснования, иначе как дальше жить. Но, черт подери, а кто же его воспитывал и внушал некие представления о первой любви? На кого, кроме непосредственно Анастасии, обрушить своей гнев? На пионерские песни? Вернее, на комсомольские? И, кстати, состоит ли на комсомольском учете Анечка Фишер? И каким конкретно способом убить Анастасию, будучи об одной руке? Варианта отравить благородный бывший боец Красной армии даже не рассматривал. Да и, в конце концов, черт с ней, с этой Анастасией. Вот убить бы Абурцумяна! Ведь кто же, как не он, главный у нее любовник. А может быть, и друг Аркадий состоит у нее в любовниках? Пребывая в таких мечтах, Семен все больше начал обращать свое внимание на то, что в рабочее время в его мире присутствует Анечка Фишер, девушка, между прочим, всего лишь пятью годами младше его.

– А кто такой Остап Бендер? – как-то спросил он Анечку.

– Как? – воскликнула Анечка. – Вы уже слышали?

– Слышал от Анастасии Онисимовны, что он будто бы советско-румынсую границу не очень удачно пытался переходить, – радуясь тому, что Анечка как будто в теме, сообщил ей Семен.

– И это все, что вы о нем слышали? – впрочем, не удивляясь этому обстоятельству, произнесла Анечка. – Тогда знайте, что именно сейчас его вообще запретили.

– Арестовали? – мрачно уточнил Архадий.

– Боюсь, что гораздо хуже, – настояла на точности своей формулировки Анечка. – Говорю же вам, что запретили.

И грустно глядя на своего начальника, Анечка не постеснялась поинтересоваться:

– Какие же вы книжки читали, Семен Пинхасович, ой, извините, Петрович? «Как закалялась сталь» и «Чапаев»? Еще и «Цемент» наверняка читали. И как? Понравилось?

Чувствуя в вопросе какой-то укол и признаваясь себе, что речь действительно не идет о его любимых книгах, Семен несколько обиженно, но вместе с тем не без ноток гордости за себя ответил, что он и «Записки о Шерлоке Холмсе» читал.

– Это уже немного меняет дело, – так, словно она была тут начальницей, немного смилостивилась Анечка и поведала Семену о том, что Остап Бендер – это персонаж из книги далеко не главных советских писателей, которых, к счастью, уже нет в живых. Почему «к счастью», Семену объяснять было не надо. Он только спросил:

– Что же такого наделал этот Остап Бендер, что его запретили на самом верху?

– Рассмотрев книги об Остапе Бендере через двадцать лет после того, как они были написаны и опубликованы, Остапа Бендера на самом верху признали безродным космополитом.

– Кем? – не понял Семен.

– Типичным евреем.

– Не может этого быть, – не поверил Семен. – Неужели на самом верху ничего не знают о евреях? Ведь там есть Каганович. Да я и сам помню, как я ползал под столом, а папа с дядей Эдей Багруцким рассуждали о том, что евреи безнадежно замкнулись в своих общинах и не хотят сливаться с другими народами, что и является главным коренным недостатком евреев, потому что местечковость вредит строительству коммунизма. Но если евреи действительно космополиты, то это для строительства коммунизма должно быть только хорошо. И я не понимаю, что же главный недостаток евреев – местечковость или космополитизм?

– Кому что нравится, – отвечала Анечка, – но Остапа Бендера обвинили в том, что он типичный еврей, и на этом основании запретили. Это означает, что в нашей стране запретили евреев. Вы понимаете?

– Нет, не понимаю, – твердо сказал Семен. – Можете закрывать лавочку, простите, библиотеку, и идти домой.

12.

Вечером, когда Семен сидел у себя дома за столом, на котором стояла трех литровая банка, наполненная пивом, в гости к нему пришел Аркадий.

– На самом верху, – заговорщицким тоном сообщил Аркадий, – признаны вредными книги об Остапе Бендере. Может быть, ты не знаешь, что это за книги, но…

– Я знаю, что это за книги.

– А то, что их публично сожгли в Берлине сразу после прихода Гитлера к власти в рамках акции против негерманского духа, ты тоже знаешь?

– Гитлер сжег книги про Остапа Бендера в рамках акции против негерманского духа, а Сталин запретил Остапа Бендера, потому что он безродный космополит? Слушай, дай почитать.

– Дам. Только лет через десять, когда агитпроп поменяет Остапу Бендеру национальность. Опомнятся черносотенцы и Бендера вам, евреям, постараются не оставить. Такая же история была с Иисусом из Назарета.

– Да что вы все заладили: Иисус, Иисус.

– Кто все? – спросил Аркадий и продолжил. – Так вот об Анечке. Забираю я ее у тебя. И не спорь. В стране начинается борьба с Остапом Бендером, то есть с безродными космополитами, в общем с евреями. В связи с этим Анечка переезжает в Удмуртию, где поступает в педагогический институт. Глядишь, лет через пять и вернется, когда уже Гуталина не будет. С Абурцумяном все согласовано.

– А после Гуталина, значит, сионист будет?

Аркадию шутка друга так понравилась, что он сказал:

– Кстати, и тебе надо бы подучиться. Шутки шутками, а начинаются гонения на евреев. Кто-то счастлив, а кто-то напуган. Не все хотят повторить судьбу Гитлера, хотя во многом с ним и согласны.

– А сам ты во многом с ним согласен?

– А я как был подпольщиком, так им и остался, – загадочно ответил Аркадий. – Глядишь, скоро подполковником стану. Но учиться тебе надо. Вернее, диплом получить. Тебе какой хочется? Если хочешь попрощаться с Анечкой, то можем сейчас пойти к ней, пока ты не набухался. Завтра она на работу не выйдет.

Семен и не подозревал, что в Южной Пальмире существуют такие квартиры. Дверь из нее выходила не в тот или другой подъезд, но прямо на главный бульвар города. Аркадий и Семен шли по главному бульвару. Вдруг Аркадий остановился перед дверью, которую легко можно было не заметить, потому что она словно сливалась с фасадом дома, и позвонил. Дверь открыл дородный мужчина, который, казалось, ждал именно этих гостей:

– Добрый вечер, Аркадий – сказал он. – А с вами, должно быть, Семен уже Петрович, ну, будем знакомы, проходите, однако.

Почти прямо от входа в квартиру начиналась мраморная лестница с перилами, ведущая на второй этаж, что поразило Семена, в голове которого до сих пор не было места для представления о двухэтажных частных квартирах в Южной Пальмире.

– Сначала все будем пить чай, – возгласил хозяин и приказал невидимой женщине. – Елизавета Андреевна, пожалуйста, организуйте чаепитие на четыре персоны в малой гостиной.

– Тут живет Анечка? – шепотом спросил друга изумленный Семен.

– О чем вы тут шепчетесь, молодые люди? – поинтересовался отец Анечки, ибо это был несомненно он. – Потерпите, Анна скоро присоединится к нам.

За чаем, разумеется, был немедленно поднят еврейский вопрос.

– Как далеко он намерен зайти? – спросил отец семейства, отхлебывая по-купечески из блюдца. Поймав взгляд Семена, удостоил его и вопросом, и ответом на него:

– Думаете, что под старшего брата кошу? Нет, молодой человек, дед и отец мой купцами первой гильдии были и чаи из фарфора с розанами распивали, впрочем, как мы с вами сейчас… Так как же далеко он намерен зайти?

– До самого конца, – убежденно ответил Аркадий.

– А я вот сомневаюсь. Хронику расстрела кондукэтора Румынии ему показывали?

– А как же. Это теперь его любимое кино. По нескольку раз в день смотрит и спать без этого не ложится.

Хозяин дома вздохнул, а потом предложил:

– Ну тогда и мы, раз такое дело, пойдем поглядим. Дамы, постарайтесь не скучать без нас. Собственно, мы и ненадолго.

В небольшой домашний кинотеатр зашли только мужчины.

– Константин Витальевич, можете начинать, – скомандовал гостеприимный хозяин дома.

Экран зажегся жизнью. Под многочисленным конвоем группа очень хорошо одетых мужчин быстрым шагом направлялась куда-то по проселочной дороге.

– Это сам кондукэтор Антонеску в своем лучшем костюме и своей лучшей шляпе, – пояснил хозяин дома. – Неправда ли, выглядит даже элегантнее, чем в маршальском мундире? И все они словно боятся куда-то опоздать.

Группа конвоируемых между тем прибыла на место. Каждый стал напротив врытого в землю столба. Одного из пришедших к столбу привязали. Видимо, он не мог стоять на ногах. На лице его блуждало что-то вроде улыбки. Недавний кондукэтор, влитый в свой черный костюм, выглядел совершенно спокойным. Внезапно стоявший рядом с ним господин снял с головы элегантнейшую шляпу-федора и широким жестом выбросил ее в сторону.

«Что он этим хочет сказать?» – успел подумать Семен.

В ту же секунду такую же шляпу снял с головы Антонеску, но не стал бросать ее в сторону, а взмахнул ею, словно скомандовал, и сразу же он и все, кто стояли рядом с ним, рухнули как подкошенные. Семен застыл в своем кресле, а на экране человек в военной форме с пистолетом в руке подошел к каждому из упавших и выстрелил ему в голову. Прострелив голову Антонеску, он почему-то задержался и выстрелили в нее еще раз. Экран погас, в зале включилось мягкое освещение.

– Вот так, Семен, закончил свои дни человек, под чьим руководством в Румынии были уничтожены сотни тысяч евреев, шансов умереть красиво которым он не предоставил. Интересно, а немцы могли бы сами вот так расстрелять своего фюрера? Что-то я сомневаюсь. А вы как думаете, Аркадий?

– Во всяком случае, их вождей казнили чужеземцы.

– И как же это, по-вашему, характеризует немцев, румын и чужеземцев? Кстати, русские в Румынии повели себя намного бесцеремоннее, чем вели себя там немцы, однако не стали расстреливать их бывших вождей, предоставив румынам самим избавиться от своего Антонеску. А немцев сознательно опустили. Не думаю, что немцы стали бы русских на такой манер опускать. Сталина бы, конечно, повесил генерал Власов, а не рейхсминистр внутренних дел Гиммлер. Ну ладно, полюбовались и будет.

Вся компания вернулась в малую гостиную, и хозяин дома спросил у дочери:

– Анна, что же ты не покажешь гостю свои апартаменты?

Во владениях Анечки оказалась целая квартира в квартире.

– Вы сейчас примите душ, Семен Петрович, – потупив взор, тем не менее твердо произнесла Анечка.

– Что?

– Вы сейчас примите душ, Семен Петрович, если хотите еще хоть раз в жизни увидеть меня.

Он, конечно, хотел.

Так Семен познал Анечку.

13.

Декабрь 1953 года в Южной Пальмире выдался исключительно лютым. Ровно девять месяцев назад в разгар своих глобальных исторических деяний, апофеозом которых должны были стать депортация недобитых немецким фюрером евреев куда-нибудь поближе к Китаю, а затем с Божией помощью и ядерная война с целью уничтожения влияния США в мире, неподалеку от Москвы при невнятных обстоятельствах покинул этот мир Сталин.

И вот природа, видимо, решила в порядке компенсации воздать тем южно-пальмирским женам, замужним и незамужним, которые, как стало теперь совершенно очевидным, не всей душой предавались скорби во дни всенародного траура, но и нашли место для земных утех в своей личной жизни.

Рождение Иосифа Карася за две недели до встречи Нового года стало для коллектива акушеров и акушерок сущим кошмаром. Кем был отец намечающегося младенца, было совершенно непонятно, но в том, что даже на малое вознаграждение от благодарного родителя рассчитывать не приходится, коллективу разъяснил главврач.

– Что бы ни предлагал, отказываться! – строго-настрого приказал он. – Даже под пистолетом не брать, возможна проверка.

Разумеется, Аркадий узнал о приказе главврача в тот же день, причем трижды от разных своих тайных осведомителей. Он уже был в звании полковника, но мундир года три как не надевал.

«Ну и память у народа, – без особой радости подумал он, – будут, что ли, из поколения в поколение передавать? А коли страх забудут, а мзду все равно по старой памяти брать не будут, то как проживешь?». Вольно ему было так с самим собой шутить. Но безошибочно чуя в нем человека, причастного к деятельности Тайной организации, сотрудники роддома не желали вступать с ним в неформальные отношения.

«Да и ладно, – смирился со своей участью Аркадий, – пускай за страх работают, лишь бы он их не парализовал».

Женился Аркадий, конечно, не по любви и не по расчету, а по сталинскому набору. Организация уже лет десять сама подбирала невест своим сотрудникам. Опыт поверженных СС в таком важнейшем деле, как генетический отбор, реализовывали под вывеской классово-расового подхода.

За три дня до того, как советские люди впервые сразу из всех СМИ услышали имена Чейна и Стокса, Аркадий получил предписание явиться максимально ранним утром к зданию Управления Организации. Группа неженатых сотрудников до тридцати лет от роду направлялась в колхоз Досвитного, где в местном Доме культуры в процессе общего завтрака им предстояло выбрать себе невест, в обед жениться и к вечеру вернуться в город на совместный свадебный ужин, во время которого руководство организации пожелает им счастья в личной жизни. Молодых людей было двенадцать, а барышень, приглашенных на завтрак в Дом культуры, пятнадцать. Девчонки, самой старшей из которых было двадцать два года, выстроились вдоль стены ритуальной столовой, все в белых кофточках и черных юбочках чуть выше коленок.

– Попрошу знакомиться, – пригласила мужчин подойти к девушкам инструктор Дома культуры.

Девушки остались стоять возле стены, а парни один за другим поочередно подходили к ним и пожимали руки.

«Не хватает только футбольного марша», – подумал ошеломленный Аркадий, и музыка действительно зазвучала, только это была музыка главного композитора страны Моисея Лунаевского, задорная мелодия песни, начинающейся словами «А ну-ка, девушки». После знакомства девушки остались на месте, а парням, усадив их за стол, предложили угадать имя избранницы, написав его на листике бумаги. На все про все дали полминуты.

«Олеся, – подумал Аркадий, – но сейчас же половина так и напишет». Времени на колебания однако не было, и он отдал записку непроницаемой инструкторше.

– А теперь прошу каждого подойти к той, которую он выбрал. Кто не выбрал никого, пусть остается на месте. Насильно милой не будешь.

К той, которую Аркадий назвал Олесей, подошел еще один сотрудник.

– Можешь быть пока свободна, девочка моя, – сказала ей инструкторша. – Поздравляю с избранием. А вы, молодые люди, пойдемте со мной.

И Аркадия с его конкурентом привели в небольшой спортзал, где им предстояло выявить сильнейшего на несколько укороченном в сравнении со стандартным, ринге. Молодым людям не надо было переодеваться, но лишь снять обувь и надеть боксерские перчатки. По регламенту бой проходил без ограничения времени, но либо до первого нокдауна, либо до того, пока один из противников не поднимет руки вверх.