Читала мама, а Матвей, теребя плюшевого кота, слушал, то задирая коту хвост, то скрещивая его лапы на груди.
Где-то там, за океаном, в Киеве, находятся эти таинственные пещеры. Страшные, темные. И какой-то монах-отшельник, в черной одежде, с бородой до живота и длинными волосами, пришел в Киев от святой Афонской горы. Взобрался на горы над Днепром и зачем-то выкопал там себе пещеру. Не искал клад – ни золото, ни доллары. Выкопал пещеру, в которой много лет жил и молился Богу. Вот диво-то! И зачем в пещере жить, если можно жить в квартире? В квартире есть и телевизор, и компьютер. Но молиться Богу лучше в глубокой, темной пещере.
Следом за Антонием, тем бородатым стариком, выкопал неподалеку себе пещеру и другой старик – Феодосий. Правда, когда Феодосий пришел туда, на горы, он еще не был стариком, – убежал от своей мамы в монастырь против ее воли. Старики от мам не бегают. Но все-таки трудно себе представить Феодосия без длинной бороды.
И зажгли они там, глубоко под землей, свечи, и стали молиться. И почти ничего не ели и не пили. Ни глотка пепси-колы. Про Макдоналдс и говорить нечего.
Страшно там им было, холодно. Ветер носился, завывая над древними кручами, и крутилась лодка в бурю на волнах Днепра, и летел сорванный кленовый лист, и тревожно кричали чайки. А Антоний и Феодосий сидели в своих пещерах, молились. «Госпо-оди, помилу-уй…» – отвечали им многоголосые ангелы из подземных ходов. «И весь живот свой Христу Богу предади-им…» – повторяли Антоний и Феодосий.
И от этого «весь живот» у Матвея самого в животе всегда холодеет, когда слышит эти слова. Ведь не шутка же, не шутка это. Не ноготь пальца, не волосы, а живот – весь свой живот! – Богу отдать. Как же потом жить-то, без живота?!
Потом к двум киевским пещерникам спускается третий – Матвей Прозорливый. Тоже с длинной бородой и в черной рясе. Матвей Прозорливый все видит и все знает наперед. Он видит бесов. Бесы то мчатся на свиньях по городу, то бросают в монахов какие-то желтые дурманящие цветы, то дико визжат, чтобы монахов испугать. Но не боятся их бородатые пещерники. Они бесам могут и по шее дать, и тумаков им, дундукмасовым и шакальмасовым.
Пока Матвей ненадолго увлекся плюшевым котом, пока припоминал что-то важное, под мамино чтение уже все горы наполнились монахами. Все пещеры! Пришли туда и Агапит, и Алипий, и Нестор. И началось там такое, такое… Церковь взлетала в небо, и разбойники каменели от одного прикосновения к ним монашеской руки, и затворников, избитых бесами, выносили из пещер.
Там, в пещерах, порой появлялись и Юрка с Сашкой: непонятно, правда, в какой роли – то ли угодников, то ли разбойников. И кот Матвея – черный, плюшевый – тоже туда проникал, кудесничал там и шалил, задувая свечи и громко, жалобно мяукая, будто обиженный тем, что все его забыли. И сам Матвей тоже появлялся в пещерах. Хотел поймать сбежавшего кота, гонялся за ним, ползал на коленках по холодному земляному полу. Иногда во время погони попадал в келью какого-то бородатого монаха, склоненного над книгой.
– Антоний, здравствуй! Хелло! Это я, Матвей, твой друг из Чикаго! Привет, Феодосий! Это я, Матвей из Чикаго. Юрка и Сашка, и вы тут?!..
Выпал из пальцев ребенка плюшевый кот. Рот Матвея приоткрылся, веки его легонько вздрогнули.
– Спи, спи, сынок.
Глава 4
Все-таки Влад добился своего. Не сломался. Выдюжил. А мог-то и – буль-буль – опуститься на дно, на самое донышко.
Первое время по приезде в Штаты он, как и многие, страдал от иммигрантского шока. Жалел, что поддался на уговоры родных и уехал в Америку со всеми (Галя – еврейка). Кому в Чикаго нужен украинский историк? Никому не нужен. Вешай диплом на гвоздик.
Он и повесил, и пошел по славному пути многих мужчин-иммигрантов в Америке. Такси. Эх, прокачу.
Ничего другого придумать для себя не мог. И потихоньку начал выпивать. Заливать свое иммигрантское горе-горюшко, оплакивать неудавшуюся, потерянную жизнь. Конечно, обвинял не только себя, но и родителей, и Галю. Жена, как никак. Тоже должна нести ответственность за страдания мужа.
Но со временем поосмотрелся, пообвыкся к новой жизни в чужой стране. Слезами и водкой горю не поможешь, сколько ни лей. Закончил годичные курсы и получил специальность библиотекаря. Тут и диплом его пригодился. И работу нашел – в центральной публичной библиотеке Чикаго, там неплохая секция славянской литературы.
Работа библиотекаря в общем несложная, многие наверняка мечтают о такой: сносная зарплата, медстраховка, длительный отпуск, больничные. Государственная работа – островок коммунизма в бушующем океане рынка.
Одно плохо – скучно, неинтересно. Что должен делать библиотекарь? Вносить в компьютер информацию о новых поступлениях, помогать посетителям находить книги, CD- и DVD-диски, расставлять книги и кассеты на полках в конце рабочего дня. Посещать бесконечные рабочие заседания. Пожалуй, все. Еще выслушивать панические слухи коллег о грядущем сокращении.
И так день за днем. Спустя некоторое время на кухонном столе в доме Влада снова стала частенько появляться бутылка, правда, уже не дешевой водки, как несколько лет назад, когда нуждались в деньгах, а напитка поизысканней – рома или коньяка. Небольшие сверкающие бутылочки объемом полпинты, что в пересчете на русскую систему мер – в аккурат граненый стакан, под краешек.
И снова зазвучал ропот Влада и его жалобы на жизнь. Галя, конечно, к нему ближе всех остальных. Как и полагается любящей жене, ей первой и удары сносить.
Не пожирала Влада ностальгия, как прежде, и в Киев, вроде бы, уже не так сильно тянуло. Однако ничего не радовало. Рождение сына не укрепило семью, не помогло Владу обрести душевный покой, а наоборот, еще больше усугубило его тоску и гнев на себя и на весь мир. Смутно догадывался: все из-за того, что не может он жить без дела настоящего, достойного, чему бы стоило себя посвятить.
Так зашатало и затрусило его, так сдвинуло со всех опор, что начал пить едва ли не каждый день. Сложности в отношениях с Галей подошли к таким рубежам, что замаячил развод.
Галя и сама не ожидала, что Влад, по натуре спокойный, сдержанный, трезвомыслящий, так «выскочит из мерки» и пойдет вразнос.
Уже оба побывали у адвоката и проконсультировались насчет юридических деталей развода. Уже спали в разных комнатах и не разговаривали неделями.
Тогда-то появилась в жизни Влада церковь.
…В Киеве он к Православию пришел благодаря Стасу – приятелю-однокурснику, когда учился в Киево-Могилянской академии. Влад и прежде интересовался христианством, но, скорее из любопытства чем по потребности души. Крестился, когда учился в академии. Вместе со Стасом стал посещать церковные службы.
Стас тогда верой горел, подумывал даже бросить академию и пойти учиться в духовную семинарию – хотел стать священником. Вот и воспламенил он тогда приятеля Влада, поднес свою свечечку к его свечке, жаждавшей огня… Кстати, под влиянием Стаса и Галя – хоть еврейка – тоже покрестилась.
Тогда, в середине девяностых, Украина переживала религиозное возрождение, и студенческие годы Влада совпали с этим временем. Вместе со Стасом ходили и в Лавру, и в древнюю Китаеву пустынь, где новые монахи расчищали заваленные старые пещеры. И на Лукьяновское кладбище ходили, где один светлый душой иеромонах служил панихиды по всем киевским новомученикам сталинского лихолетья.
Стас рылся в архивах бывшего КГБ, встречался с детьми репрессированных священников и уцелевших очевидцев. Хотел собрать и составить летопись тех страшных лет.
Начиная с 1933-го года репрессии против киевского духовенства были поставлены на поток: расстрелы проводились в подвалах Лукьяновской тюрьмы, потом ночью из тюрьмы, будь она трижды проклята, трупы вывозили на телегах и закапывали во рвах Лукьяновского кладбища. Много тогда было загублено священников, монахов и профессоров Духовной академии. Много невинной крови впитала земля старого киевского кладбища…
Стас и бороду отпустил лопатой, как у священника. И прозвище у приятелей получил – Борода.
Влад бороду не отпускал, брился аккуратно и волосы стриг довольно коротко. Но душой тогда впервые прикоснулся к вере, ощутил тот страшный, сладкий холодок и тепло…