Неосторожное обращение с огнём

Ирина, естественно, заметила вздохи молодого банкира. Он был ей симпатичен, но этого было мало, чтобы воспользоваться его сексуальными услугами. Ирина считала себя верной женой, хотя и предпочитала всегда иметь несколько вариантов про запас. Приехав в N, она пыталась строить отношения с Ковыршиным: в конце концов, разве не она сама решила дать ему шанс, официально вручив ему руку и сердце?

Вначале, по мнению Ирины, Сергей честно пытался отрабатывать полученный аванс, создавая свой бизнес, зарабатывая необходимые для семьи деньги, будучи с ней щедрым и ласковым мужем. Но постепенно она с изумлением обнаружила, что этот длинноносый яйцеголовый Ковыршин вовсе не считает себя осчастливленным ею, как и не чувствует своей ответственности за то, что он увёл её от богатого мужа. Эта новая мужская философия была ей непонятна – стало быть, Сергей занимался газетой и остальным потому, что ему это было интересно, а не потому, что он должен занять своё место в N-ском, а потом и в российском бомонде и обеспечить свою семью? А если ему перестанет быть интересно? Если возникнут другие обстоятельства? Ирина предчувствовала, что здесь кроется какая-то опасность для неё, и пыталась понять логику способа жизни Ковыршина. До этого о ребёнке не могло быть и речи. Впрочем, Сергей и сам не разговаривал с ней о детях.

Ирина как в воду глядела: к осени Ковыршин всё чаще стал срываться в депрессию без внешнего повода. Он всё чаще отказывался уезжать с ней с работы, находя поводы задержаться, но, когда она приезжала из гостей и с презентаций, он почему-то всегда уже был дома. Это было странно и скандально. Более того, Сергей перестал быть инициатором их любовных игр. Когда она заметила это, она почувствовала себя глубоко уязвлённой. И пришло время для Георгия Харина. Запасной вариант должен готовиться заранее… хотя то, что его приходилось готовить в каком-то задрипанном N, а не в Петербурге или, на худой конец, в Москве, наполнял её сердце желчью и сарказмом. Докатилась. В сентябре она впервые вместо тренировки в фитнесс-центре приехала в квартиру Георгия.

Жизнь молодых деловых людей в России ХХI века оставляет мало времени для секса на стороне и романтических свиданий. Встречи урывками только распаляют фантазии о возможной будущей счастливой жизни с секс-бомбой (суперменом) и неудовлетворённость настоящим. И хотя Ковыршин ни о чём не спрашивал Ирину, не звонил ей среди дня на работу или на мобильный телефон и даже стал сам готовить утренний кофе и вечерние бифштексы из полуфабрикатов, теперь она жила в постоянном напряжении. Ирина заметила, что Сергей после семи вечера уже не оставался на работе. Он явно стал писать что-то, не связанное с его журналистскими делами, пользуясь ноутбуком, а не домашним компьютером с гораздо более удобной клавиатурой. Ирина потихоньку попыталась посмотреть, чем занимается Ковыршин, однако ноутбук оказался запаролен, а как справляться с такой напастью, она не знала, хотя и попробовала набрать в качестве входа своё имя и дату рождения мужа. За последней пришлось лезть в папку с архивом семейных документов, но и это было бесполезно.

Ирина чувствовала, что с Ковыршиным происходит нечто важное, ускользающее от неё. Однако Георгий Харин занимал почти все её мысли. С этим надо было что-то делать. Она провела глубоко эшелонированную подготовку необходимости краткосрочного отпуска, время от времени осторожно вводя в семейную дискуссию тему своей поездки в Петербург. Сергей со всем соглашался, участливо поддакивая. И в то же время, когда он считал, что Ирина его не видит, он как-то тихо, по её мнению, исключительно издевательски, улыбался. Она бесилась, но сказать было нечего.

В первую декаду ноября Ирина и Харин поехали в Испанию. Дали, Гойя, Гауди… всё это надо было увидеть. В конце концов, влюблённые и высокое искусство – они должны были ближе узнать друг друга.

9.

Никогда не любил ноябрь. Не осень, не зима. Да ещё и начинается со странных праздников. По идее, надо было бы вместо всех этих толерантностей устроить централизованный день поминовения жертв Гражданской войны. С вывозом всех не только на старые, а уже и на новые кладбища. Может, проняло бы. Хотя – кто знает. Посмотрели бы на могилы, помянули, а потом спьяну полезли бы в драку друг с другом. Ноябрь – это у нас такой месяц Волка, недаром он проходит под знаком Скорпиона. Вредоносное животное.

Ожидания полностью оправдались.

Сначала был очень неприятный разговор со Стерлиным. Он через свои источники в архитектуре нарыл инфу о том, что часть центрального лесопарка, которая принадлежала аграрному университету, собираются отдать под частную застройку. И что продавливает это решение Харин, причём все жутко спешат, чтобы успеть всё сделать до выборов. Хороший материал, но я решил его придержать. На Борин вопрос – почему? я сказал, что негоже ссориться будущему главному редактору с возможным будущим собственником газеты. От Стерлина я не хотел скрывать свои планы.

Он, конечно, расстроился. А потом разозлился, начал кричать, что он на меня всё это время работал, как лошадь. Я ответил, что все работали, как лошади, иначе бы ничего не вышло. Стерлин сказал, что работали-то все, а прибыль от этого получу один я. Тут уж я не выдержал и спросил его, в каких местных изданиях он ещё видел такую зарплату? прибыль у нас всегда шла только на приобретение оборудования, Интернет, базы данных и прочую лабуду, я себе в карман не положил ни копейки.

– Зато теперь положишь.

– Боря, я же потом уеду отсюда. Всё, что у меня есть – это здешняя квартира, да ещё бизнес. Мне же надо будет опять начинать всё сначала.

– Да тебе ещё нет и тридцати! Заработаешь. А мне уже сорок пять, и какой собственник после твоего ухода будет мне платить столько? Да и насчёт главреда – утвердят ли меня – это ещё вопрос.

– Чего ты хочешь?

– Я хочу треть того, что ты получишь за газету.

– Понятно…

В конце концов его устроила четверть. Ещё пять процентов я пообещал выплатить трудовому коллективу в качестве премии. Чтобы его успокоить, мы даже сходили к нашему юристу, заключили гражданский договор: я – что всё выплачу, он – что обязуется не публиковать свои материалы.

Потом ещё была череда абсолютно изматывающих торговых разговоров с Хариным. Вот же бык старой закалки. Привык, сволочь, в советское время к тому, что покупаются-продаются люди, а не бизнес. Барин, а все кругом для него – проститутки. То есть это понимается так – я тебе лично плачу, а ты публикуешь то, что мне надо. Дёшево и сердито. А газета и консалтинговая фирма ему, видите ли, не нужны. Работорговцы хреновы. Забавно, сколько лет уже эта схема в России работает. У них тогда хотя бы работники КГБ не продавались? Продавались поди, вон, только Гордиевский с Калугиным чего стоят…

Две недели понадобилось, чтобы он понял – со мной у него так не получится. Пришлось его немного ускорить, сообщив ему, что мы знаем о готовящейся застройке в лесопарке. В мои намерения не входило его шантажировать, о чём я и сказал. Чистая коммерция.

О цене мы договорились сравнительно быстро, хотя, думаю, что так дорого в N не продавалась до сих пор ни одна газета. Тут надо отдать ему должное – старик не жлоб. Просто у него такое, советским капитализмом и коммунистической партией воспитанное и вошедшее в плоть и кровь представление о людях. Мы даже поговорили с ним об этом. По-моему, Харин получил определённый кайф от того, что мог откровенно, хорошо поставленным басом, высказать своё кредо: «Есть рабы и господа – такова человеческая природа. Она не социальная, она биологическая. И ничего вы, демократы, с этим не сделаете. Посмотри – ну, дорвались ваши до власти в начале 90-тых под лозунгами ликвидации кремлёвских пайков и номенклатуры – и что? да сейчас любой мелкий чиновник имеет больше, чем в советское время директор завода, секретарь горкома или предгорисполкома. Куда там номенклатуре КПСС до секретарей ваших демократических партий.

Ты, дорогой мой, молод ещё. Это хорошо, это преимущество, а не изъян. У тебя ещё принципы, а может, даже идеалы есть. Только вот запомни, что я тебе скажу: человек, у которого принципов нет, но который постоянно всем о них говорит и смотрит, кто больше за это заплатит, – быдло. Все твои демократы, в отличие от тех же большевиков или тех же белых офицеров, – быдло. А последнюю субстанцию можно только покупать или продавать – договариваться с ней нельзя, у них нет своего слова. И раз мы с тобой договорились, смотри за собой, парень».

Что там говорить, я тоже получил кайф, выслушивая его кредо. Приятно, когда тебя принимают за серьёзного человека.

И, конечно же, на закуску ноябрь приготовил мне выяснение отношений с Ириной. После возвращения из Петербурга (одна она туда ездила или нет – какая разница? за две недели можно было и там найти своих старых друзей боевой юности) она изменилась. Что-то в ней в очередной раз «щёлкнуло». Знать бы, где у неё переключатели.

Наверное, всё просто. Какой-нибудь любовник послал её подальше, и теперь она тянет меня в постель зализывать раны. Мы с ней даже разговаривать начали. О высоком, о перспективах, жизненных целях, общем (?) будущем. О продаже газеты она меня не спрашивает – хотя наверняка знает, наверняка в редакции кто-нибудь мог сболтнуть. Хотя её там не любят с Бориной подачи. Интересно бы тоже когда-нибудь узнать почему. Может, у нас просто баб много, у них вечная конкуренция? Но и молодые ребята к ней как-то не очень… или это – при мне?

Потрясающая вещь – она сегодня впервые заговорила о ребёнке! Что ж, подождём. Мне есть куда разместить в Питере деньги, так что страховка у меня будет. Пока же дадим нашему союзу ещё один шанс. Так приятно чувствовать себя любимым.

Может, ноябрь всё-таки не так уж плох?

17 ноября 2003

10.

Первый муж Ирины в начальный период их знакомства сказал ей, что совместные путешествия надо совершать до, а не после свадьбы. И осуществил это на практике. Ирина очень хорошо запомнила эту форму беспощадного тестирования, когда ей сразу же пришлось обратить внимание и на подробности своего бытового поведения, и культурные предпочтения, и манеру совершать покупки… Одно только наблюдение мужа за её технологией сбора и укладки чемодана, как она поняла потом, сказало ему об их будущем больше, чем несколько дней их прежних разговоров во время флирта и секса.

«Когда ты смотришь в пропасть, не забывай, что и пропасть смотрит в тебя». Эту фразу Ницше тоже сказал Ирине первый муж. Она и не забывала. Однако сама почему-то запомнила, как он чистил зубы нитью и выбирал галстуки к рубашкам. Ещё запомнились его пижонство перед метрдотелем, долгое стояние перед парой женских портретов в музее, его бесконечное раскуривание трубки… Ирина умилялась этим мелочам. А он признался, что многое в ней ему уже тогда не понравилось. Но того, что понравилось, было больше, включая цвет волос. Ирине же тогда понравилось всё. Поздней она часто думала, что была не очень внимательна.

С Ковыршиным у них не было возможности так тщательно проверять друг друга. Вдобавок каждый считал себя опытным и готовым к худшему в партнёре. Как оказалось, это были завышенные ожидания.

С Хариным Ирина сразу была настороже. Первоначальный имидж провинциального мальчика-мажора и красавца-атлета не смог её обмануть – Георгий был слишком самостоятелен и успешен для беспечных детей больших начальников. Вдобавок на Ирину произвело впечатление его сравнительно долгое безропотное ожидание, что свидетельствовало об отсутствии самонадеянности. Он привлекал её своей силой и умом, однако была ли это видимость или реальность? в путешествии это должно было неизбежно выясниться.

Ирина знала и о том, что образ умной, вечно юной и одновременно опытной девочки-женщины, над которым ей пришлось много потрудиться, в поездке также будет подвергнут серьёзному испытанию. Но в себе она была уверена. Про запас у неё всегда был вариант «несчастненькой», который действовал безотказно. На добрых – потому, что они не могли не помочь, на злых – потому, что они не могли упустить случая самоутвердиться на самолюбии другого – злого богатого мужа.

Поездка её разочаровала. Про себя она постоянно вспоминала Ковыршина с его наивным восхищением странами и городами, вспоминала его бесконечные истории, которые он ей рассказывал, когда – это Ирина чувствовала в мужчинах лучше всего – когда доверял ей. «Американцы прекрасны, – говорил он ей неожиданно. – Простые люди всегда готовы тебе помочь. Надо только не стесняться к ним обращаться. И не бояться быть открытым. Представляешь, они отделились от Англии в связи с тем, что представителей американских колоний не посылали в парламент. Они, видите ли, честно платят налоги, а их нет в парламенте. Для нас это – дикость. Плевали мы на представительство в парламенте, нам главное – налоги не платить, а деньги из казны получать».

В другой раз Ковыршин, дёргая себя за нос, как-то заявил ей: «Плохих народов нет, есть плохая интеллигенция. Если умные люди презирают свой народ, то ничего из такой страны не получится. А русская интеллигенция только всё время и делала, что ради чужих идей и своей славы на Западе предавала свой народ». Ирина, которая потратила много сил, чтобы выбраться из народной массы и стать интеллигенткой, слегка обиделась и спросила его: «Кто у нас народ-то? Ты его видел?» На что Ковыршин совершенно серьёзно ответил ей: «Народ – это я. И меня предали». Ирина покрутила пальцем у виска, Ковыршин, понятное дело, совсем офонарел со своими комплексами. Несмотря на это, диалог врезался ей в память.

С Хариным такие разговоры были невозможны, и в какой-то момент Ирина поняла, что она скучает по Ковыршину, по его угловатости, странностям, периодически ставившим её в тупик. Харин был надёжен, мил, внимателен; но всё время немного назойливо пытался расспрашивать её о прошлом. Это её утомляло: она совершенно не собиралась делиться с ним своим жизненным опытом и слишком далеко впускать его в свою жизнь. В то же время Ирина старалась быть благодарной, воздерживаясь от колкостей. Она была с Хариным взбалмошной и легкомысленной, что позволяло уходить от неприятных вопросов и сохранять теплоту в отношениях. Про себя она решила, что по приезде попытается наладить жизнь с Ковыршиным, даже вспомнила народную циничную мудрость – хороший левак укрепляет брак. Когда Харин заговорил о будущих детях, она дала ему понять, что не собирается разводиться с Ковыршиным. Одновременно Ирина увидела, что Георгий не понял её замаскированного отказа. Но объяснять она не стала – и запасной вариант остался в силе.

По возвращении сначала всё шло прекрасно. Ковыршин не стал ничего выяснять относительно подробностей поездки, а объятия двух соскучившихся друг по другу людей были вполне искренними. Кроме того, Ирине никто ничего не сказал о продаже газеты, она узнала об этом случайно, спустя почти месяц после возвращения. Юрисконсульт, которая работала в газете и составляла договор между Ковыршиным и Стерлиным, работала и в риелторском агентстве. Она и решила поинтересоваться у Ирины, как двигается продажа. Когда законница поняла, что сболтнула лишнее, было уже поздно.

К Ирине вернулся гнев, к которому примешивалась странная тоска. Ведь всё это, по её мнению, с ней уже один раз было. Очевидно, что Ковыршин, продавая газету, заберёт деньги себе, не поделившись с ней. И даже если она подаст на развод и потребует по суду 50% «совместно нажитого имущества», эти деньги к тому времени уже исчезнут, из имущества останется только N-ская квартира. Да и стоит ли вообще шум поднимать, учитывая то, сколько может стоить их газета? Максимум десять миллионов рублей. Не больше – Ирина, ориентируясь в стоимости газетного бизнеса N-ска, на всякий случай завысила цену вдвое.

Ирина подумала ещё и решила, что шум, вообще-то, поднять стоило бы – три-пять миллионов рублей ей бы не помешали. Однако, приняв во внимание другие обстоятельства, решила, что таким образом она их не получит, а своё лицо в N потеряет. Получался тупик.

Особенно обидно было то, что, по её мнению, Ковыршин решил её бросить. Что за напасть такая с её мужчинами. А сейчас он просто делает вид, что её любит, с тем, чтобы получить деньги, без шума их распихать по углам, а потом уже подавать на развод. А может, уже получил? Ужасно. Всё обстояло ужасно в этом дрянном провинциальном городишке.

11.

Разговор с Хариным имеет свои косвенные последствия – недавно нам из его холдинга слили данные о том, как используются внебюджетные деньги ректором N-ского университета. У них там фонд имени Кулибина, из которого должны финансироваться местные изобретатели, включая гуманитарных учёных. Милое дело – распределение грантов. 90 процентов всех денег последние четыре года получает пять семей, включая ректора с женой. И что приятно лично мне – среди этих семей и мой «любимый» придворный профессор. Ректор баллотируется в областные депутаты, самое время для такой публикации. Что мы и сделали с превеликим удовольствием.

Деньги за газету мне перечислили, со Стерлиным и коллективом я поделился. Теперь пора бы и мне ехать в славный город Петербург. Но надо разобраться с Ириной до отъезда. Позавчера ко мне зашёл здоровенный смазливый чернявый парень и, улыбаясь, сообщил, что они с ней любят друг друга. Замечательно, за чем же дело стало. Оказывается, я им мешаю, Ирина боится сделать мне больно. А ему, надо полагать, это за счастье. В общем, не за счастье, но – по фигу, он, видите ли, не любит писак. И, дескать, в ноябре Ира не в Питер ездила, а в Испанию. С ним, естественно. Он полагает, что теперь имеет на неё некоторые права. Это уже – без комментариев.

Самое странное то, что его зовут Георгий Леонидович Харин. Я попросил Стерлина проверить – не сын ли. Сын, конечно. И всё остальное сходится – в ноябре он в то же время ходил в отпуск, что и моя жена.

Не опубликовать ли мне в знак признательности за благоприобретённые рога материал по лесопарку? Просто руки чешутся. Пусть даже к выборам можем опоздать, но скандал всё равно поднимется неслабый. Харин-старший понесёт убытки. Теперь уже на правах собственника меня уволит. Но если мы с Ириной так и так расстаёмся, то не всё ли равно?

Или позвонить ему, чтобы угомонил сыночка? Если Ира захочет уйти, её не остановишь. А хочу ли я, чтобы она осталась? Хочу. Только стала жизнь налаживаться…

Надо всё обдумать – и переговорить с ней и с папашей.

Стерлин звал всех наших в деревню на субботу – воскресенье, там кто-то из его знакомых богачей дом построил, да ещё и к местным можно пристроиться на постой. Баня, купание в проруби, лыжи, водка и прочие тридцать три удовольствия. Поеду.

12.

Ковыршин не стал разговаривать с женой, с ней поговорил, после его звонка, Леонид Константинович Харин. После этого она к ночи приехала в деревню, где пыталась найти Сергея. Но ей помешал пьяный Стерлин, настойчиво предлагавший выпить за здоровье Ковыршина:

– Он со мной обошёлся не по-честному, но я его всё равно люблю. Талантливый у тебя муж, Ира.

– И что же он тебе нечестного сделал, Боря? – заинтересовалась Ирина.

– Он мне денег дал мало. Мы же вместе с ним газету делали, а он мне дал всего двадцать пять процентов, – честно выкатывая на неё грустные сливовые глаза, сообщил Стерлин.

– То есть двадцать пять – нечестно, а пятьдесят – честно.

– Зачем же пятьдесят, мне бы хватило тридцать пять… Давай выпьем за его здоровье.

«Хорошие у Ковыршина друзья, – подумала Ирина. Впрочем, мне ведь тоже нужно пятьдесят процентов. Или – мне нужно всё?». Стерлин продолжал нести какую-то чепуху про лесопарк, тут она опять насторожилась.

– Не деревня, а проходной двор. Понаехали тут всякие Харины… Статья им, видите ли, не нравится.

Ирина поняла, что в деревню приезжал Георгий, ещё какие-то люди из областных структур, и со всеми Стерлину и Ковыршину приходилось выпивать и о чём-то разговаривать. И что сейчас Ковыршин с другими мужчинами редакции всё-таки пошёл в баню, а Стерлин париться не может, сердце слабое.

Наутро Ковыршин был мёртв. Приезжала милиция, допрашивали всех подряд, но Ирина ночью уехала в N. Впрочем, к ней следователь не имел вопросов. Дело быстро завершили, решив, что имел место несчастный случай. В своём заключении следователь написал: «Исходя из заключения судмедэкспертизы, смерть наступила вследствие отравления угарным газом. Признаков насилия на трупе не обнаружено…

Потерпевший был городским человеком, не умевшим правильно обращаться с огнём…»

Зато к Ирине долго приставал с вопросами Стерлин: «Вы все его убили, все вместе. Но кто-то это сделал конкретно».

– Раз его все убивали, то не всё ли тебе равно, Боря? – в конце концов обозлилась Ирина.

– Это татарам всё равно. А я, если ты заметила, другой национальности.

– Шутки у тебя идиотские. Поговори ещё, ты тут главный редактор только благодаря мне. Хочешь, я о тебе и твоих вопросах с Хариным поговорю? Или всё-таки будешь татарином?

– Нас, русских, поскреби, татарин вылезет. Всё, дорогая Ирина Борисовна, можете считать меня стопроцентным Минтимером Иосифовичем.

Больше вопросов не было.

Деньги, полученные за газету, были у Ковыршина на его личном счёте. Они, как и квартира в N-ске, перешли ей по наследству. На похороны приезжала из ленинградского городка Пикалёво мать Сергея. С Ириной они виделись второй раз в жизни. Мать тихо поплакала и уехала сразу же после похорон, забрав только фотографии Сергея – большую часть из них пришлось распечатать из компьютерных файлов, они были только в цифровом виде. Кроме того, Ирине с трудом удалось заставить её взять сто тысяч рублей.

Она носила траур сорок дней, даже перестала ходить в фитнесс-клуб, потом вышла замуж за Георгия Харина, который переехал к ней, до тех пор, пока не построится дом. Леонид Константинович басовито одобрил выбор сына и сказал, что в Ирине чувствуется порода.

В августе 2004 года у них родилась дочь. Как пошутила Ирина, это был плод их барселонской корриды. Георгий был счастлив. Уже через год они переехали в построенный дом, оформлять который Ирина пригласила петербургских дизайнеров. Они же оформляли и её питерскую квартиру, о которой, впрочем, Ирина не стала ничего говорить Георгию. Деньги от продажи N-ской квартиры и оставшиеся от газеты Ковыршина Ирина пустила частью в оборот своего риелторского агентства, а на другую часть купила акции питерской компании через посредничество своего первого мужа. Пока она с ним не виделась, только перезванивались, но она очень хочет приехать в Петербург, повидаться с ним и с другими своими старыми знакомыми.

13.

Десять часов вечера субботы. Из приоткрытых окон-стеклопакетов тянет горечью осенних, сжигаемых в лесопарке листьев. В большом, стильно оформленном доме тихо и тепло. Супруги Харины вдвоём сидят в столовой за столом со свечами, пьют чилийское красное вино и закусывают виноградом, яблоками и дольками апельсина. У Ирины это её обычный фруктовый ужин. Георгий перед фруктовым десертом съел бифштекс с жареной картошкой.

Он дочитал дневник Ковыршина. Чтение заставило его задуматься о неожиданных и неприятных для него вещах. Георгий хочет и одновременно боится поговорить о них с Ириной. Но она начинает сама:

– Ты прочёл ковыршинские записи?

– Да. Надо отдать должное, талантливый был человек. Хоть и без царя в голове.

– Скажи, а вы тогда вместе с отцом в деревню ездили? Или ты один?

Харин без уточнений понимает, о какой деревне говорит Ирина. Разговор принимает неприятный для него характер, но он отвечает жене:

– С отцом.

– И что вы ему говорили?

– Я извинился за вторжение в его личную жизнь. Я потом ушёл, а они с отцом ещё разговаривали.

Ирина смотрит на него и думает, что либо сам Георгий, либо его отец могли спокойно задвинуть печную заслонку, уходя от пьяного Ковыршина. Мысль эта её не пугает и не возмущает, но только доставляет определённое неудобство. Она думает о том, что никогда не следует говорить Харину, что дочь, которая у них растёт, является дочерью Сергея Ковыршина. Да и вообще об этом не следует никому говорить.

– Откровенность за откровенность, – говорит Харин. – А ты с ним встречалась? Ты же тогда приезжала в деревню, мне как-то Стерлин сказал.

– Встречалась. Хотела его оттуда увезти, но он был крепко пьян и зол на меня. Сказал, что проспится и приедет.

– Про поездку в Испанию спрашивал?

– Спрашивал.

– И что?

– Сказала, что ездила с тобой.

– А он что?

– Сказал, что так и думал, и пошёл спать.

– А ты что?

– Сказала спокойной ночи, развернулась да поехала.

Харин поднимает бокал. Ирина, которая после беременности вернулась к состоянию естественной блондинки с идеальной фигурой и ямочками на щеках, тоже поднимает бокал, они выпивают не чокаясь. На прошлой неделе он разговаривал с отцом, и тот сказал ему, сколько пришлось заплатить за газету. До недавнего времени Леонид Константинович был сердит на сына за его роман с замужней женщиной, который так отрицательно отразился на бизнесе, и разговаривать на эту тему не желал. Однако деловые качества невестки он ценил весьма высоко, и когда сын сказал, что невеста у него получилась без приданого, хмыкнул и ответил, что только денег, полученных по наследству от Ковыршина за газету, ей надолго хватит по N-ским меркам. И что делает она свой бизнес сама, в отличие от Харина-младшего. И что Георгию Леонидовичу, вообще-то, желательно продать свою квартиру, наконец, поскольку, если он туда водил свою будущую жену, то она легко может догадаться, по какому целевому назначению эта квартира может использоваться сейчас, когда у них есть дом, а свою квартиру она продала. Семейный получился разговор, но Георгий выслушал отца вполне спокойно.