Добрые люди. Хроника расказачивания

Поблагодарив хозяйку за приют, казаки выехали из Михайловки в двенадцать часов дня. Когда подъехали к подъёму, Иван Семёнович всполошился и закричал:

– Стой!

– В чём дело?

– Возвращаться надо, – пояснил Иван Семёнович.

– Зачем?

– А сундуки ваши где?

– Какие сундуки? – спросил Иван Никулин.

– Не знаю какие, но знаю, что казаки со службы возвращались с сундуками полными, набитыми форменной одеждой и гостинцами.

– Не квели душу, а то схлопочешь костыля по спине, – огрызнулся Никулин.

– Вы сундуки провоевали, а меня костылём. Хорошенькое дело.

* * *

Михаил Долгов и Иван Семёнович отгородясь от кибитки пологом, разговаривали полушёпотом.

– Откуда такие громадные лошади? – спросил Михаил.

– Наша станица шесть раз переходила из рук в руки. Все били, все колотили, тянули, грабили, рассыпали. Последний раз в ваших садах стояла белая батарея, красные от кургана повели обстрел. Два снаряда попали в ваши сады. Одна лошадь была убита наповал, а две вот эти ранены в стёгна[6 - Стегна – бедра. (Прим. ред.)]. Командир батареи, вахмистр, приказал застрелить лошадей и оттянуть трупы к Исаеву буераку.

Наташа к нему. Отмолила за ведро самогонки. Стрелять не стали. Тут и началось: двое несут парные хомуты со шлеями, с махрами, другие несут одноконные хомуты, третьи несут дуги ломовые, четвертые катят телегу с длинным дышлом, пятые тянут телегу с длинными оглоблями. Все это хозяйство стоило два ведра самогонки. Уехали белые. Наташа пригласила Михея Васильевича. Он посмотрел и сказал, что вылечить можно. Промывать раны настоем полыни и корня лопуха, а бинтовать листьями лопуха. Первый раз Михей все сделал сам, а Наташа помогала и училась. Кормили и поили лежачих лошадей чуть ли не круглые сутки. На третий день лошади встали. И вот они перед тобой, но они не твои. Они принадлежат девочкам Наташи.

Давай начнем с самого начала. К чему ты едешь? Твоя супруга Екатерина Ивановна имеет: дом, в доме все соблюдено до нитки, до иголки, пять овечек, десять ягнят, пять кур, две девочки и руки, и ноги больные экземой. Девочки Василия и Тимофея имеют: две пары лошадей, две пары волов, четыре коровы, двенадцать голов молодняка, сорок пять голов овец, уток, гусей, кур, две свиноматки: одна с поросятами, вторая супоросая, шесть боровков. Опекунство оформлено на Екатерину Ивановну. Теперь ты оформишь на себя. Екатерина Ивановна пригласила работать: меня – ухаживать за лошадьми и свиньми, Ивана Белого – за крупным скотом и овцами. Марию Фоминичну Ермилову – готовить еду людям и свиньям и ухаживать за птицей. Девушку Лизу – ухаживать за собой, за детьми, за домом и стирать. Но Лиза вышла замуж за солдата-инвалида на двух детей. А позавчера Иван Никитович привел Екатерине Ивановне вместо нее красивую и видно умную девушку Дашу.

А зерна у Вас, Михаил Иванович, столько, что можно смело не сеять пять, а то и десять лет подряд. Весной 1916 года царь увеличил закупочные цены на зерно и мясо. Урожай шестнадцатого года мы весь продали. А урожай 1917–18–19-20 годов целиком в амбарах. Сусеки полны, мешков до потолка. Куда девать зерно? Наталья придумала: срывать в амбаре полы, рыть ямы как можно глубже, выстилать брезентом и сыпать туда зерно. Надо было рыть такие ямы, чтобы все зерно в амбаре в них поместилось. Под пятью амбарами у вас зерно. Сена накошено на пять лет. Косили в ендовах[7 - Ендова – (казачье) сырое, заливное место. (Прим. ред.)]. Там такая трава, я такой никогда не видел! Гущина такая, что и пяти шагов не сделаешь по траве, запутаешься и упадешь! Пырей. Лист чуть ли не в два пальца. А по низу клевер, выше аршина.

Как-то за несколько дней до Петрова дня, я пришел днем почистить свинарник и конюшню. Почистил, навоз вывез. Наташа мне говорит: «Дядя Ваня, оседлай этих лошадей», а сама пошла в дом. Я оседлал, стою жду. То ли от устатка, то ли от тепла, я прислонился к углу конюшни и придремал. Слышу голос: «Коня мне!» Я луп глазами, а на крыльце белый офицер стоит: фуражка с кокардой, гимнастерка шерстяная защитного цвета, ремни, шашка через плечо, штаны с лампасами, сапоги лаковые. Я рот разинул и не знаю, что мне делать. И, видимо, рот слишком разинул. Слышу: «Чего рот раззявил? Коня мне!» Подхожу с лошадьми к крыльцу, все на мне трусится, а этот офицер мотнул головой, фуражка съехала со лба на затылок и я увидел Наталью. Хотел плюнуть и заматериться как следует, а материться мы научились у красных в несколько этажей и с прибаутками, но не посмел. Уж больно мы все её уважали. А она говорит: «Извините, дядя Ваня, я Вас разбудила?» – Долгов засмеялся. Засмеялся и Иван Семенович.

– А как она сидела в седле? Картина! Я так не умею.

Выехали за мост, она крикнула: «Держи за мной!» А сама с места в галоп. Не доезжая Пешинских хуторов, Наташа спешилась и стала искать дорогу. А потом пошла и пошла, и пошла. Я за ней. Подошли к камышу. А он стоит по высоте, как телеграфный столб и толщиной в большой палец! Наташа говорит: «Это ендовы. Земля Пешинских хуторов, но казаков нету, косить некому, возить не на чем. Будем косить мы. Держи за мной след в след». Пробираемся мелкими шажками, прошли, чувствую, версты две. Я говорю: «Наташа, мы не заблудились?» – «Нет, дядя Ваня, попали точно». Она до замужества с отцом и дедом здесь косила и все знает. Сажен через десять вышли на чистое. А там! Пырей в пупок. Краем над камышом, чтобы не мять траву, поехали в дальний конец. А зрелище чудесное! Ветерок дунет, а по полю волны, как на воде. На обратном пути Наташа рассказала, что там, где сейчас бугор с пыреем, когда-то тек Хопер и был бездонный омут. Наша станица стояла там, где сейчас Пешинский хутор Кузьмин. Её смыл Хопер в половодье. Триста шестьдесят домов с надворными постройками, садами, церковью. Все легло в этот омут. Приехали в станицу. Она у дома Дегтяря спешилась, отдала мне повод своего коня и говорит: «Езжай домой и пригласи Илью и Филиппа Васильевича». А сама привела двенадцать воронежских косарей. И сразу за дело: заводить баню, стричься, бриться, купаться и обед. Илья и Филипп Васильевич ладят травокоски, конные грабли, телеги, арбы. На третий день мы ушли со всем скотом в ендовы, а к нам в станицу пришла «саранча». Это вооруженные дети пятнадцати-шестнадцати лет, вместо расформированного Мироновского корпуса. Наташа ухватила двух комиссаров, привела к себе на постой и поставила их жить в дом Тимофея, а Полина перешла жить к Наташе.

Ночью начали хоронить зерно. К утру обработали три амбара. Под каждым амбаром было не менее двух тысяч ведер зерна. На следующий вечер обработали еще два амбара. Шестой амбар пошел вбок. Мы его подперли дубовыми столбами, но под ним не менее ценное. Там мануфактура: сукно, шерсть, льняное полотно, бязь – все девочек-сирот.

– Откуда мануфактура, – спросил Михаил?

Пришел к нам Иван Никитович и сказал:

– Вы сохранили скот, а у других ничего нету, свои у вас разворуют. В хуторе Ярском есть контора, которая закупает скот за деньги. В ней на эти деньги можно купить: полотно разное, одежду, обувь, сахар, мыло, посуду. Я советую вам отогнать лишний скот.

Седлаю лошадей и в Ярской. Наталья оделась в военную форму. Приехали. Нашли контору. Приемщик, видимо бывший офицер, представительный красивый. Наталья возле его гоголем ходит. Он весь сомлел. Красный, как рак вареный. Договорились: завтра пригоняем. Вышли со скотом в три часа ночи. На своем лугу, под Песками, попасли скот два часа, напоили и пошли. Дорогой, как только балочка с травой, останавливаемся, кормим. Пришли, Наташа к приемщику. Подпрыгнула, поцеловала его в щечку, скот сдали. Получили: восемьдесят четыре тюка мануфактуры, четыре ящика хозяйственного мыла, два ящика яичного, мешок мелочи и двадцать семь мешков сахара.

Когда мы подъехали к Поду, выскочили пять верховых и намётом идут за нами. Видимо, хотели подержать нас за карманы. Но Наталья всё предугадала. С нами было трое воронежских. Она им дала ваши двуствольные ружья, себе взяла винтовку и дали по нагоняющим два залпа. Те остановились, а потом поскакали в обратную сторону.

– Наталья легко себя вела? – спросил Михаил.

– Что ты, Михаил Иванович, чистейшие ваши женщины. Я с ними давно живу, всё знаю. Когда мы ехали домой, я сказал Наталье: «Пересаливаешь, можно вызвать насилие со стороны мужчин».

Она достаёт из кармана брюк наган и говорит: «Вот мой защитник».

Вот такая она, Наташа. Купила Наташа наган у белого артиллериста за три бутылки самогона. И ещё двадцать патронов к нему отдельно за бутылку.

А купила она наган потому, что к артиллеристам, стоящим у вас, ходил земляк, прапорщик, такой ловкий и красивый, с усиками на английский лад, голубоглазый. Красавчик. Стал ухлёстывать за Наташей. Вот тут она и купила наган. Спала она в малой арбочке, под пологом. Видит Наташа ночью, что красавчик заглядывает к ней в арбу. Она выглянула из-под полога и говорит: «Уйди, а то убью как кобеля».

А он с насмешкой: «Стрелец из двуствольного аппарата? Лучше подвинься, да я залезу».

Наташа подняла наган и ещё говорит: «Уйди добром, а то убью».

Он не уходит, скалится. Наташа стрельнула ему под ноги и захватила второй палец на правой ноге. Красавчик взвыл, взвился выше арбочки и молнией кинулся к калитке. Но калитку открывать не стал, а махнул через забор. Дежурный артиллерист стрелял в него, но, видимо спросонья, не попал. Через неделю пришёл, Наталья его увидела, сразу сказала: «Так вот, прапор, знай теперь, что за любовь надо платить. А ты хотел, не говевши, просвиру съесть. А бегать ты умеешь здорово, и сигать через забор умеешь».

После этого прапор старался с Наташей не встречаться.

Екатерина Ивановна всех, кто ей помогает, одарила полотном. Нам с Иваном Белым дала на двоих тюк темно-серой шерсти и тюк бязи. С Марией Фоминичной Екатерина Ивановна разделили тюк шерсти, тюк льняного полотна.

Убрали полотно под первый амбар. Боялись, что «саранча» вернётся.

Вот куда ты едешь. Если у тебя фактически ничего нету, так у тебя есть возможность поступить в опекуны, и за счёт опекаемых жить, и впоследствии нажить себе корову, бычат. А вот мне куда деваться? Завтра утром приду убирать лошадей, а ты мне скажешь:

«Спасибо, Иван Семёнович, за помощь, но я больше не нуждаюсь в твоих услугах». Что мне тогда делать? Ложись на дороге и протягивай ноги, умирай сам и умирай семейство.

– Я, Иван Семёнович, думаю, что нам вместе будет жить и легче, и кормнее. Возле такой тягловой силы могут жить человек сорок – пятьдесят.

– Дай-то Бог.

– Скажи, Иван Семёнович, к чему они едут, – глазами показал Михаил на кибитку.

– Страшно говорить. Был вчера у Петра, что креститься не хотел. Жена вместо юбки овчину нацепила. Овчину! На плечах рваный платок. Он и за кофту служит. Мать-старуха и сынишка голые сидят на печке. На койке две невыделанные овчины и всё. И почти у всех так же.

– Куда чего подевалось? – спросил Михаил.

– «Саранча», грабила жителей, убивала скот, разбивала сундуки и забирала одежду. Люди остались без еды, без скота, без постелей, без одежды. И тиф «саранча» занесла. Станица вся слегла в тифу. Семья лежит вся, ухаживать некому. Всё под себя. Одежда и постель под людьми сопрели. Начался голод. К весне все передохнем. Михаил Иваныч, ты мне задавал вопросы, я отвечал. Теперь я задам тебе вопросы, а ты будешь отвечать.

– Обязательно буду, – ответил Михаил.

– Скажи, кто ты теперь: буденовец или белогвардеец?

– На вот, читай мои документы, – предложил Михаил Иванович.

Иван Семёнович, прочитав документы Михаила, спросил:

– А где награды?