Странные истории

– Бог знает,– ответил он. –Наше дело помянуть, а Господь по именам назовёт.

Я занервничал. До отхода автобуса оставалось совсем ничего.

– А вы не переживайте, автобус без нас не уедет. Сейчас дождёмся – свечки сгорят, так и пойдём. Я их специально разрезаю, из длинных короткие делаю, иначе на автобус не успеешь.

Свечки действительно довольно быстро догорели. Мне даже показалось, что они торопились и сгорали быстрее, чем обычно, как бы боясь задержать нас. Свечки прогорели и потухли одна за другой. Мы вышли с кладбища. Шли тихим шагом, направляясь в сторону церкви.

А вы знаете, почему люди страдают?– спросил Иван Петрович, и сам же ответил,– а потому, что люди от главного зла иммунитет потеряли. Вместо свечки да креста, на стол стакан мутного самогона ставят. И я в том числе. Мне бы, как услышал о колдовстве, так бежать бы без оглядки, что и сделали мои далёкие предки. А я, нет. Мне, видишь ли, интересно, во мне бес любопытство разжигает, потому, что я весь в его власти. Нет, в это время на себя крест наложить, а я умом кичился. А ум- то омертвелый, а душа страстями поражена. Самонадеянность – вот главное зло в человеке, вот главная болезнь. Мы считаем, что нас не обманут, а как же, ведь мы умные,– он сделал очень выразительную гримасу,– обманут, да ещё как обманут.

Иду я раз, смотрю, напёрсточники. Подошёл, гляжу – всё легко и просто. Думаю: «обмануть нельзя», сел. И что вы думаете? Обманули,– и он засмеялся.

– Почему обманули?– спросил я.

– Всё просто, у обмана логика другая. Он учитывает человеческие страсти, на них и играет.

– Значит ложь, знает нас лучше, чем мы сами себя,– заметил я.

– Всё правильно,– воодушевлённо поддержал Иван Петрович.– У нас ведь как: «да я!, да мы!» А я всегда говорю такому кичливому: «Ты пойди сначала у напёрсточника выиграй, а потом якай». Слабо!? Без иммунитета не выиграешь, а с иммунитетом играть не сядешь. Вот так-то. Обманщику рода человеческого, духу тёмному и бесплотному тысячи лет. За это время он и его шайка так человека изучили, что, по нашим меркам, сто раз академиками стали. Бога обмануть не могут, а нас запросто. Сам на своей дублёной шкуре испытал и другим говорю.

Вы, что, думаете, я только вам эту историю рассказываю? Дудки. Я её всем рассказываю. Люди не от сладкой жизни к источнику едут. Скрутило, значит. А тут я, так, мол, и так, любезный, угощаю своим опытом бесплатно.

– Меня – то, вроде, и не скрутило ещё?– сказал я.

– И вас скрутило. Иначе бы не поехали. Господь вас надоумил. Не тело ваше, так душу вашу связало, что нисколько ни легче. А болезнь одна и та же у всех. В этом автобусе здоровые не ездят. Все больные, весь род человеческий больной, а в автобусе сидят единицы от этого огромного мира. И вы радуйтесь, что вы в нём сидите.–

Он на время замолчал. А я в это время подумал6 «ездит вот этот милейший человек к источнику и рассказывает и рассказывает с глазу на глаз свою историю, со всеми подробностями. Он уже со счёта сбился, сколько раз съездил, а всё встаёт ни свет, ни заря и едет, чтобы хотя бы вот так крикнуть каждой человеческоё душе: «Стой! Не видишь красный свет. Идти нельзя.» Люди же всё бегут и бегут, пренебрегая правилами, отринув иммунитет самосохранения, а взмыленный, молоденький регулировщик, всё машет и машет жезлом – «Туда нельзя! –задавит!». Нет, люди не слушают его, они торопятся, самонадеянные, гордые, стараясь в торопливости своей, проскочить перед самыми колёсами. Рискуют. Во имя чего рискуют!?».

Мне стало немножко грустно. В этой бегущей толпе, я вдруг увидел себя.

– Что, взгрустнулось немножко?– спросил сосед,– бывает. Я вот тоже как раздумаюсь, аж оторопь берёт. Вся жизнь перед глазами, как единый миг. А я себе твержу: «Не боись. Всё это ты прошёл не случайно. Тому должно было случиться с тобой. Помни о промысле Божьем. Неисповедимы пути его».

– Так вы бы книжку написали, чем вот так каждому рассказывать.

– Статьи на эту тему я писал, журналистский задор ещё сидит. Только далеко не всем это подходит, участие нужно, человеческий голос нужен,– и как бы желая доказать мне это спросил,– Вы батюшку сейчас с интересом слушали?

– Да, с большим интересом.

– А новое он вам что-то сказал, чего-бы вы не знали?

– Нет, ничего.

– А почему же вы слушали с большим интересом, раз вам это уже известно? То-то. Буква это одно, а голос – совсем другое, ближе, роднее, доверительнее…

Автобус остановился у небольшой станции. Пассажиры стали выходить, чтобы размяться. Вышли и мы.

– Посмотрите, что весна с природой делает. Всё оттаивает. Так и человек, тоже оттаивает от безвременья.

Я улыбнулся ему в ответ.

– Да, да!

Мы разом замолчали. И было от чего. Небольшой морозец, державший бразды правления в этой местности, вдруг перестал залазить, как вор, за воротник куртки. Лицо почувствовало дуновение тёплого ветерка. С каждой минутой воздух становился всё теплее и теплее. Это продолжалось до тех пор, пока холодная масса воздуха, скопившаяся в низине, не была выдавлена оттуда свежими тёплыми массами. Мы стояли, не шевелясь, вдыхая всей лёгочной массой душистые мартовские потоки, видя, как даже на закате солнышко вышло из-за облаков, и осветило вдруг землю по-иному – покаянно, кротко и тепло. И мне показалось, что я увидел, как сверкнул в его лучах купол сельской церкви, заиграла синими и белыми всполохами долина, и зардел деревянный новый крест над крышей теперь от нас далёкого святого источника.

– Весна идёт,– сказал, выдохнув, Иван Петрович.

– Не идёт, а летит,– заметил я, наблюдая за тёмной точкой на горизонте, которая, приближаясь, всё росла и росла, пока не превратилась в большую птицу.

–Грач!– выдохнул воодушевлённо Иван Петрович. Мы смотрели завороженно на птицу, а та, медленно махая крылами, облетела автостанцию, снизилась над автобусом и, плавно планируя, спустилась неподалёку от нас на единственную оттаявшую кочку. Опустившись на ком чёрной земли, грач ткнул носом мёрзлую землю, как бы проверяя – годна ли она для него, и остался на ней сидеть, внимательно осматривая нас и чувствуя всей своей грачиной душой, что начавшая оттаивать кочка уже больше не замёрзнет.

Саратов, 2007.

Про Гаврюшу – лешака и Ивана – дурака

(повесть-сказка)

1.

Жил был на свете лешачонок Гаврюша, по прозвищу Тихоня. Как и подобает лешакам, жил он неподалёку от кладбища в овраге, заросшего старыми ивами и шиповником. И занятие у него было лешачье – поздно вечером да ночью людей пугать и всякие пакости им устраивать. Как увидит одинокого прохожего, так и старается к нему подступиться.

Сначала, он издали ухать начинает, или какие другие звуки издаёт: например, заскрипит словно дерево на ветру или будто филин крыльями захлопает. Умел он и кошкой мяукать, и собакой лаять. А ещё он умел на человека самые простые чары наводить.

Наведение чар – задача трудная, но необходимая. В этом Гаврюша преуспел. Другие лешачата только мяукать, да лаять учились, а он уже людей с дороги сбивал и в лес уводил. Учителя в лешаческой школе его наперебой хвалили; говорили, что лешачок очень способный и долго в кладбищенских мяукальщиках не засидится. Среди своих одногодков Гаврюша ходил важный, а те к нему пристают, покажи, да покажи фокус-мокус.

Гаврюша долго не сопротивляется. «А ну-ка, найдите мне прохожего в вечернюю или ночную пору», – командует однокашникам. Те моментально разбегаются такого прохожего искать, а как найдут, то сразу и докладывают, а затем все вместе к тому прохожему устремляются: кто бежит, кто скачет, кто по воздуху летит с ковыркушками; радуются предполагаемому веселью.

На этот раз пешеход подходящий попался и не то чтобы трус, но и храбрецом его тоже не назовёшь. Идёт себе, от холода голову в воротник куртки втискивает, бодро так идёт и ещё песенку насвистывает.

«Были у бабуси два весёлых гуся…» и так далее.

– Сейчас мы тебе посвистим; свистун нашёлся,– сказал Гаврюша весело,– сейчас тебя понос прошибёт и язык к нёбу прилипнет,– и тут Гаврюша заухал, а другие лешачки засвистели, да как ночные птицы крыльями захлопали, пешеход вздрогнул, остановился, насвистывать перестал и стал осматриваться. Разумеется, он ничего заметить не мог, так как лешаки человеческому глазу недоступны. Лешак ведь, хоть в самый солнечный день будет рядом стоять, а ты его не увидишь; он может и на плечо к тебе сесть, и ты этого не почувствуешь.

Поозирался пешеход на посторонние шумы, пообвык и дальше пошёл. Тут, казалось бы, и всё, спектакль закончился, если бы не способный Гаврюша. Он и подступил к пешеходу со своими приколами. И так ему представился и показался…! Во-первых, он принял видимый для человека образ. Видимый – это не то, что невидимый, видимому доверия больше. Поздоровался с пешеходом, спросил, куда тот путь держит? Тот говорит: – «В село Ягодная Поляна иду». Лешачок обрадовался, говорит, что им по пути.

Пешеход тоже рад попутчику. Идут, разговаривают, а лешачок тем временем путнику глаза отводит и во время ходьбы в сторону заворачивает. И если раньше месяц смотрел пешеходу при ходьбе в лицо, то теперь уже с боку светит, а под ногами пешехода уже не дорога, а стернёвое поле. Только пешеход этого не замечает, потому, как Гаврюша ему глаза отводит.

– Как тебя зовут?– спрашивает Лешачок.

– Федей.– А я Гаврюша.

– Гаврила, значит, – уточнил пешеход, а сам уже по полю паханому тёпает, как будто так должно и быть и всё на Гаврюшу посматривает. Идут уже долго, а деревни, куда Федя идёт, всё нет и нет.

Тут говорит Федя Гаврюше, то есть лешачку:

– Может передохнём немного, чайку попьём, у меня в термосе есть.

– Это можно,– соглашается лешачок. – Давай сядем на бугорок и почаёвничаем. – Федя согласился; уселись они на поросший травой бугорок, Федя крышку термоса отворачивает, а потом из термоса в эту крышку чай наливает и протягивает лешачку. Тот говорит:

– Нет…, твой чай, ты первый и пей. – Федя в ответ: