Саратовские байки об игрушке, гармошке и калаче

«Не с ума ли он сошёл?» – подумал Григорий, но тут же отбросил своё предположение, потому как увидел по ту сторону ямы, на камне, сидящую Горновицу. Именно с ней и разговаривал Демьян. Григорий стал вслушиваться в разговор.

– Ты утверждала, что на дне этого проклятого озера находится чудодейственная глина!!! Я поверил! А её здесь нет, я всё озеро перерыл! Одни ямы рою, другие закапываю и всё бесполезно! Ты обманщица, а я доверчивый идиот, поверил в твои сказки!

– Что ты так, Демьян, убиваешься, что плачешь? – Послышался голосок Горновицы. – Не даётся тебе глина. Сам виноват. Григорию далась, а тебе нет, а он всего пять раз лопатой копнул, – и засмеялась весело и непринуждённо.– Ушла в недра глина. Теперь её не достать, далеко ушла. Я дочь огня, но не хозяйка недр. Обидел ты видно чем-то Недровицу, вот она и опустила слой глины на недосягаемую для человека глубину.

– Чем же я мог обидеть эту Недровицу? Я ж её никогда не видел…

– Мысли твои она увидела, расположение твоих душевных сил. Этим и обидел.

И вдруг Демьян схватил лопату и замахнулся на Горновицу:

– Убью стерва!!!

После этих слов, из камня на котором стояла Горновица ударил в небо столб рыжего огня, а Горновица оказалась в средине этого огненного столба. Демьян отпрянул, выроненная из рук лопата тут же сгорела, даже металл превратился в пар.

– Прощай, молодец,– проговорила Горновица и огненный столб, отделившись от большого камня, завис в воздухе, а затем, облетев озеро по краю берега остановился напротив Григория. Глаза Горновицы и Григория встретились. Горновица, немного смущённо пожала плечами, улыбнулась краешками губ, согнула в локте руку и одними пальцами раза три помахала игрушечнику, а огненный столб заколебался, стал деформироваться и вдруг превратился вместе с Горновицей в большую, необычайной красоты огненную птицу с длинной шеей и причудливо изукрашенными жаром крыльями и хвостом. Птица, взмахивая крыльями и искрясь, стала медленно подниматься над озером, затем над деревьями, затем ускорила движение, стала удаляться и, наконец, превратилась в летящую хвостатую звезду. Демьян же стал выкрикивать вслед огненной звезде ругательные слова и с остервенением бросать в её направлении комья земли, которые тут же плавились и падали в озеро большими рыжими каплями. Потом горшечник повалился на свежевыкопанную землю и заплакал.

Много с тех пор времени прошло. Место, где находится Перерытое озеро преобразилось: осыпался канал, запрудив выход из водоёма, в озере опять набралась рыжая гнилостная вода, выросли новые деревья, а срубленные и выкорчеванные Демьяном сгнили и только одни камни-дикари, вросшие наполовину в землю, остаются вечными памятниками разыгравшейся здесь человеческой трагедии. Копилка, сделанная мастером из необыкновенной глины, затерялась. Может быть ещё и найдётся, ведь разбить её невозможно.

Михаськин холм

Поехал я однажды в поля и луга за травой. Трава она всегда нужна. Тут если что заболит, без неё не обойтись, а больше я травяные люблю чаи готовить. Интересные, я вам скажу, напитки получаются. В общем, не о травах будет речь, собрался, сел в автобус и махнул подальше от города. Но и не так, чтоб далеко, рассчитывая управиться за один приезд.

День был погожий. Ярко и даже игриво светило солнце. В общем, насобирал я травы, вдоволь походив по лугам и оврагам, и решил уже в обратный путь трогаться. Напоследок взошёл на невысокий холм, на припёке там свои травы растут. На самом верху холма оступился, и такая боль щиколотку пронзила, я аж вскрикнул. Тут мне не до трав стало.

Солнце уже к горизонту клонится, идти надо, автобус скоро, до трассы километра три, а я шагнуть не могу. Решил немного полежать на холме, чтоб нога успокоилась, а там уж и идти потихоньку если сможется. Прилёг на траву, гляжу в остывающее после полуденной жары небо и чувствую необратимое желание вот так лежать и никуда отсюда не уходить.

Уж стал немного подрёмывать, как вдруг услышал музыку. Я даже не мог понять откуда она льётся, то ли с неба, то ли из под земли идёт? Ничего не понимаю. Я её слышу, а гармониста не вижу. Играет саратовская гармошка с колокольчиками. Вслушиваюсь в музыку. Невероятно. Архиздорово. Я и сам умею на саратовской играть, но не так. Наверное, так сыграть никогда в жизни не смогу, а вот оценить мастерство играющего мне по силам. Слушаю игру и понимаю – играет виртуоз. Я даже ни разу не слышал, чтоб так искусно играли, хотя многих саратовских гармонистов знаю и их игру слышал.

Музыкальные переливы и взбадривающие мелодичные звоны колокольчиков обволакивают душу негой. «Мне хорошо здесь, – говорит душа. – Не уходи отсюда… Радуйся со мной… Ты же никогда не слышал настоящей музыки… Слушай. Это больше чем музыка, это больше чем игра. Это на тебя сошло божественное произволение. Гармонист играет для тебя. Не торопись. Разве ты когда-нибудь ещё такое услышишь?..» И вдруг, вижу, вроде как в дымке фигуры двигаются.

Присматриваюсь. Точно, хоровод. Парни и девушки в старинных одеждах. Гармонист в косоворотке пояском опоясанный, на саратовской гармошке играет; девушки лентой в сарафанах изукрашенных движутся по кругу и песня… Непонятно ведёт себя гармонист. Он ходит, играет и заглядывает в лица девушек, будто кого-то ищет и не находит. Девушки ему улыбаются, а он посмотрит в лицо, раз… и отпрянет, и снова играет, играет.

Смотрю – бесподобно. Точно на экране огромного до облаков телевизора всё происходит. Не могу поверить – реальность ли это, а может быть киношные съёмки?! Странно… Сон… Явь… Всё смешалось в моём сознании. Гармонист, такой, будто нарисованный. А как играет! Как играет! Хочется, затаив дыхание, лежать, и смотреть, смотреть на это нечаянное диво. Откуда оно? Что за ним стоит? «Это, наверное, музыкальный мираж, – осеняет меня. – Ведь есть миражи в океане, в пустыне, а почему не быть миражу ещё и звуковому, этакой музыкальной пространственной галлюцинации?». Мой вопрос повис без ответа. Но вот громкость обволакивающей меня музыки стала уменьшаться и, наконец, сошла на нет. Будто растворились и исчезли и фигуры гармониста и девушек.

– Вот это да-а-а-а… – проговорил я. Долго не могу прийти в себя. Как-то ничего не укладывается в сознании. Я всегда считал себя неглупым человеком, но сейчас чувствую себя конченым глупцом. Мне нечего сказать самому себе. Я не могу объяснить случившееся.

Хочу встать на ноги, но не тут-то было. Боль в щиколотке, было поутихшая, когда я лежал, тут же дала о себе знать. Я понял, что ни на какой автобус я уже не успею, не ходок, а вот подумать о ночёвке стоит. Прежде всего, надо доковылять до поросшего деревьями оврага. Там можно соорудить небольшой шалашик и переждать ночь.

Потихоньку спускаюсь с холма и вижу – у оврага вахтовая будка стоит. К этой будке, край оврага стадо телят идёт. Я обрадовался. Оказывается здесь стадо на выпасе, а вон и пастухи мельтешат. Пока спускался с холма и тащился по лугу, засмеркалось. Рядом с будкой пастухов появились отблески костра. Медленно, кое-как перетаскивая ногу, приближаюсь к будке. Рядом с ней вижу недостроенный загон для телят. Белёсые колья загона и перекладины тускло мерцают в вечерней зыби.

Навстречу с лаем выскакивает лохматая собака. – Бутус! Фу! – доносится до меня молодой голос. – Не бойтесь, он не тронет. Только подойдёт, обнюхает и всё. Вы не шевелитесь – предупреждает меня голос.

Выполняю указание. Бутус обнюхивает мои ноги, колени и отходит в сторону. Пастухи не очень обращают на меня внимание. Они возятся с костром, который уже довольно сильно разгорелся, прикрепляют над ним котелок с водой. Видно готовятся что-то варить. Мы познакомились. Высокий, с неделю не бритый пастух, Степан, выделяется из всех своей рыжей бородой и огненной шевелюрой. Оказалось, что он балагур и весельчак. Другой пастух совсем молодой и смахивает на подростка – Гришка. Это он мне кричал. Гришка всё время улыбается, и его молодые усики-пушинки смешно двигаются. Выяснилось, что они здесь не одни. Есть ещё бригада строителей, сооружает загон для телят.

Вскоре к костру подошли двое строителей. Все разместились около костра, над которым булькает в котелке варево. Я присматриваюсь к присутствующим. Из строителей выделятся Иван Иваныч – тучный мужчина с большими на голове залысинами, пушистыми усами и добрым умным взглядом. Его напарник сел к костру боком и его лицо не очень видно. Это Пахом. Он часто кашляет, видно простужен.

– Ну и когда закончите городить? – спрашивает Пахома Степан.

– Вопрос не ко мне, – отвечает Пахом, – вон лучше бригадира спроси, – и кивает на Иван Иваныча.

– Завтра довяжем, – проговорил тот. Все расположились около костра.

Я посетовал на больную ногу.

– По болезням и травмам у нас Степан спец, – сказал Гришка и кивнул на рыжебородого. – Поможешь гостю?

– Это можно, – отозвался Степан. – Давай, кажи свою ногу, – проговорил он хрипло. Я стянул ботинок и носок. Степан осмотрел ступню, кое-где понажимал, отчего я несколько раз вскрикнул, затем широко, открыто улыбнулся и резко дёрнул стопу. Огненная боль пронзила ногу. Я вскрикнул и со стоном повалился набок. Когда боль немного утихла, услышал голос Степана:

– Я поначалу думал растяжение. С этим пришлось бы повозиться, а тут жилка за жилку зашла. Вот я и поправил. Боль скоро утихнет.

Боль действительно понемногу проходила и я вскоре почувствовал свою ногу совершенно здоровой. А потом был скромный ужин и долгий неприхотливый разговор, во время которого я и поведал собравшимся о слышанной мной загадочной музыке на холме. А вот о виденных мною гуляниях, умолчал, подумают, что у меня что-то не то с головой. Хотя потом об этом пожалел.

– Ты что, действительно музыку слышал с неба или из под земли? – спросил, обращаясь ко мне, немало сомневаясь, Гришка. Мой рассказ о саратовской гармошке и неведомом музыканте произвёл на него сильное впечатление.

– А ты подумал, что тебе враки рассказывают, – по доброму вставил Иван Иваныч и пригладил крохотную кучку волос меж залысинами.

– Эффект наверное такой в здешних местах, – вставил Пахом. – Я мельком об этом слышал, только подробностей не знаю. Запрудили и землю и воздух всякой гадостью, чего там только не ползает и не летает, вот и падает на нас, а мы затылки скребём и себя спрашиваем, дескать, откуда это? Может какой-нибудь новый Тесла в Америке появился, вот и ставит свои опыты. Я читал, что Тунгусский метеорит это его рук дело. Башню он в Америке какую-то установил и с молниями экспериментировал. Там сочинили Тунгусский, а здесь знать Сельцовский.

– Почему сельцовский? – спросил Гришка.

– А потому, – ответил Иван Иваныч. – Где мы счас чаи гоняем, раньше деревушка небольшая стояла, Сельцом звали, потому и сельцовский. – Он немного помолчал и продолжил. – На одни враки другие наслаиваются. Я вот что вам скажу про эту музыку, – и строитель внимательно посмотрел на меня. – Об этом ещё моя бабушка Федора сказывала. Дело-то давнее. И это совсем не враки. Наш гость ничего не придумал. Действительно, на Михаськином холме, так он называется, часто люди игру на саратовской гармонике с колокольчиками слышат, только не все этому сподобляются… не все. Нашему гостю повезло. Уж несколько лет никто ничего подобного не слышал и вот опять проявилось.

– Да ты расскажи, что знаешь… – предложил бригадиру Пахом, – интересно ведь.

– Расскажу, если слушать будете.

– Да ты говори, не тяни резину, – заинтересованно протянул Гришка.

Иван Иваныч, сев поудобнее, начал рассказывать:

– Произошло это в самом Сельце, в то самое время, когда саратовская гармошка с колокольчиками стала по губернии распространяться. Жил в Сельце старик с внуком Михаськой. Старик, его Спиридоном звали, пас деревенских коров, а Михаська подпасничал. Летом они пастьбой занимались, на жизнь копейку зарабатывали, свою печь не топили и щи не варили, а по договорённости каждый день в новом доме питались по очереди. Некогда пастуху летом себе щи варить. Чуть свет он уже с кнутом по деревне идёт и коров собирает. Михаська всегда с дедом. Вот так тихо, мирно и шло. Оно бы так и дальше шло, если б не случай.

Пошёл Михаська в город на барахолку себе штаны купить, старые то уже совсем поизносились, заплата на заплате. Новые-то немалых денег стоят, а на барахолке можно по сходной цене и подобрать. Да ещё наказ дедов выполнить. Спиридон на выполнение этого наказа денег дал. Что за наказ, уже не помню, только пришёл он в Саратов и на Сенном базаре увидел, как мужичок лихо на гармошке с колокольчиками играет. Люди около него так и толпятся.

Первый раз Михаська увидел гармошку с колокольчиками. Другие гармошки видел, а такую, чтоб и с колокольчиками – не видел никогда. Так он весь остаток дня и простоял около гармониста и глаз с его гармошки не спускал, что и про штаны забыл, и про дедушкин наказ. Пришёл он в сельцо из города в тех же заплатанных штанах, но с гармошкой под мышкой. Как он её сторговал – никто не знает, но факт остаётся фактом. Фактом было и то, что пока Михаська до Сельца шёл, а это без малого шесть десятков вёрст, то и играть на гармошке выучился. В сельцо вошёл уже не гармонистом-шелкопёром, а мастером и уважаемым жителями человеком. Гармонист в любой деревне на виду. А тут и представляться не надо, гармошку издалека слышно.

Дед Спиридон было хотел пожурить внука за то, что вернулся в тех же штанах и за то что его наказ не выполнил, да не стал, понял, что купленная гармошка не фунт изюма, вещь солидная, привлекательная и, как потом выяснилось, она и в пастушеском деле помощница.

Если раньше дед Спиридон коров по всей деревне собирал и в луга правил, то теперь было достаточно Михаське выйти за околицу, растянуть гармонику, так со всей деревни к нему коровки и топают. Михаська их до того натренировал, что они у него и на обед под звуки гармошки идут и вечером домой тоже. А если какая бурёнка не туда пошла, то Михаське достаточно дзинькнуть в колокольчик и та сконфуженно возвращается в стадо.

Так бы оно и шло, только подрос Михаська, выломался в красивого парня. На него стали девушки засматриваться. И находилась средь них одна, что была особенно люба молодому пастуху. Звали её Пелагеей. Нравились они друг другу. А встречались на том самом холме, где вот он, – бригадир кивнул в мою сторону, – ногу оболезнил, не так наступил и в кротовину попал.

После такого вступления все притихли и насторожились. Вон как дело-то поворачивалось и хотелось всем узнать, что за звуки на холме я слышал? А Иван Иваныч, как заправский рассказчик, выждал минуту- другую, чтоб усилить внимание, продолжил.

– Что уж там говорить, играл Михаська мастерски. О нём слава по округе шла. И как в таких случаях бывает – следом за славой ходит зависть… – бригадир умолк, достал из костра прутик с пламенем, прикурил и бросил прутик в костёр.

– Что, кто-то позавидовал, что Михаська своей игрой на свадьбах много денег зашибает? – спросил Пахом. – Знамо, так и было… Это как пить дать.