Я убью за место в раю

Он широкими шагами двинулся в сторону своего вагончика. Захотелось есть. Небо было почти белым, и светлое пятно пробивалось там, где должно было находиться солнце. Эх, увидеть бы его сегодня. Раньше на севере, солнце летом светило круглые сутки, а сейчас… Все наперекосяк. Шериф забежал в свой домик и забился в крохотный туалетик. Успел. Хорошо-то как.

После туалета он затопил печку, согрел зайца и ведро воды. Помылся из ковшика, стоя в тазике. Шрамы на груди еще чесались, и он с остервенением драл кожу ногтями. Вычистил зубы самодельной щеткой с пастой из хвои. Надел чистую рубашку, втихаря постиранную Эллой в прошлый раз.

Заботилась она о нем. Странная. Придет вечером, когда уже темно. Поскребется как Кот в двери. Зайдет и сидит около печки на стуле и стесняется. Смотрит на него исподлобья, пока он крутит из соломы фигурки человечков, или чистит стволы. Они всегда молчат. Сидят и молчат оба. От этого даже хорошо. Потом он ложится спать на кровать, а она, бывает, приляжет рядом, свернется калачиком и не спит. Дышит тихо-тихо. Потом соберется ночью и уходит. И так каждый раз.

Как-то раз, ее ранили во время рейда по самогонщикам на территории Поселения. Она никому ничего не сказала. Пришла к нему вечером и молча начала раздеваться. Повернулась голой спиной и попросила зашить рану. К Ветеринару отказалась идти категорически. Рана была ножевая, под левую лопатку. Спасла портупея, и получился ровный глубокий проникающий порез. Шериф зажег тогда свет и увидел ее спину. Он несколько мгновений просто стоял и смотрел на эту спину. Худую, с торчащими позвонками. От плеч до самой поясницы шли длинные полоски старых шрамов от вырезанной кожи. Сантиметра по два в ширину. Четыре полоски. Он промыл рану самогоном, достал стерильные инструменты и зашил порез вертикальным матрацным швом по Донати. В две руки без ассистента было тяжело, но он справился, довольно быстро сделав восемь стежков. Элла даже не пикнула, не дернулась. Кожа тонкая, бархатистая, гладкая как у ребенка. Обмазал вокруг раны йодом. Потом бросил инструменты в стакан с самогоном. Элла стояла и не шевелилась, опустив голову вниз. Так прошло минут пять. Потом, судорожно вдохнув, словно не дышала все это время, она начала одевать майку и рубашку. Он помог засунуть руку в рукав. И погладил ее по плечу. Нежно погладил, аккуратно так. Единственное, что она сказала тогда, прежде чем уйти, было: «Не надо».

Он потом часто думал, что она имела в виду. Не надо жалеть? Не надо приставать? Что не надо? Всегда женщины ставили его в тупик. Не сделаешь первым шаг – обижаются. Я тебе что, не нравлюсь? Сделаешь первым попытку – похотливый насильник. Лучше жить одному. Но и тогда становится плохо от одиночества. Сидишь как дурачок при свете керосинки и крутишь из соломы человечков. А ведь какая-то мразь таскает сейчас ремень из ее кожи. Надеюсь сдох, подонок, и волки его высрали на камни вместе с костями.

Через час он вышел из вагончика и направился в сторону Ангара. Нагнало черных туч и стемнело. Издали он увидел марширующего в его сторону Брока. Выслушал непереводимую белиберду, и вместе двинулись дальше. Брок никогда не страдал, что его не понимают. Он мог талдычить одну и ту же фразу в десятках вариантов час и два, пока не подберет более удачный набор знакомых ему русских слов. Или собеседник не офигеет от него и просто не кивнет, и скажет: «Все понятно, Брок. Молодец, Брок». Так как чаще всего его собеседниками были Шериф и Элла, они научились его понимать. Шерифу в помощь были многие часы занятий французским языком с мамой, во время вынужденного сидения в Ангаре. А Элла, скорее, как любящий родитель понимала лепет начинающего говорить ребенка. Хотя, нафиг такие сравнения. К дьяволу все. Не думать об этом!

Сейчас это двухметровое чудо бормотало с подвываниями какие-то стихи:

Плю ню си жу э тит,

О нун комо ля дир.

Мон бу пронто эт мун эти,

Он фу ле сут а ля финне.

Амур, ту аз эти мон метр.. [3 - Скорее всего Брок декламирует стихотворение Клемана Моро (1496 – 1544):Plus ne suis ce que j’ai еtе,Et ne le saurais jamais ?tre.Mon beau printemps et mon еtеOnt fait le saut par la fen?tre.Amour, tu as еtе mon ma?tre,Je t’ai servi sur tous les Dieux.Ah si je pouvais deux fois na?tre,Comme je te servirais mieux… (фр.)Примерный перевод:Уже не тот я кем был раньше,И уж не буду никогда.Прекрасные мои весна и лето,Скакнули прямо из окна.Любовь была моей наукойИ я служил ей как богам.Ах, мог бы я родиться дважды,Служил бы ей как никогда.]

Они прошли первые и вторые ворота Ангара и, погрохотав по металлическим ступеням, добрались до третьего этажа бункера. Тут были теплицы. Когда помещение начали обживать, казалось трудно представить здесь что-то другое, кроме танкового батальона в полном составе или футбольного поля. Третий этаж не был обшит металлоизоляцией, как частично первый или полностью обшитый второй этаж. Стены метров на шесть в высоту были оштукатурены методом сухого торкретирования. Кое-где торчала подготовленная для чего-то арматура. Еще метра на три выше был простой гранит вырубленный до слегка изгибающегося свода. Туннель этого этажа простирался почти на девятьсот метров вглубь скалы и в широких местах достигал тридцати метров. Каждые десять метров с левой стороны торчали из стен временные фонари освещения. В настоящее время они не работали и часть из них демонтировали. В некоторых местах строители оставили недоделанные связки арматуры для подсобных помещений. Арматуру где-то вручную залили раствором, где-то обшили гипсокартонном с теплоизоляцией. Получилось медицинское отделение с несколькими «кабинетами» для сотрудников, палаты для тяжелобольных и раненых, маленькой медицинской лабораторией и процедурной, жилыми комнатками для персонала лазарета. Комнаты получились достаточно теплые, с электрическим освещением. Медицинской мебели было мало, так что использовали в основном самодельную из досок и бруса.

Далее в глубине туннеля начинались теплицы, изготовленные из кровельного железа и поликарбоната, высотой в четыре метра. Теплицы были главной ценностью поселения. Не подверженные воздействию радиации и перепадам погоды, при постоянной температуре в 18-20 градусов они приносили по четыре урожая в год. Выращивали капусту, помидоры, огурцы, картофель и тыкву. Отлично росли бобовые – горох и фасоль. Мелкие яблони давали хороший урожай. Их местные ботаны экспериментировали с пшеницей и гречей. Но пока достойных урожаев злаковых не собирали, площади засева были маловаты, а проблема здорового грунта и удобрений решалась медленно. Теплицы освещались розовыми фитолампами и обогревались от вентиляции прямым потоком теплого подземного воздуха. Главным чудом всего этого фермерского рая были пчелы и несколько десятков ульев. Меда они давали немного, но благодаря ним урожайность здорово повышалась. Хотя кусались заразы очень больно. Особенно больно кусали Шерифа. Потому не любил он третий этаж.

Тут же сидел в своем «кабинете» Ветеринар. Так все звали врача Поселения Игната Венегдиктовича Черевченко. Выговорить его настоящее имя мало кто мог, так что, он давно стал для всех просто Ветеринаром. Шел ему уже восьмой десяток и начинал он медицинскую практику в Поселении вместе с мамой Шерифа. В довоенное время мама работала в больнице хирургом, в большом городе, название которого уже стерлось из памяти. В бункере сначала была неплохая база с нераспакованным медицинским оборудованием для полевых госпиталей. Множество современных аппаратов, в том числе даже томограф и рентгеновский аппарат. Естественно сейчас все это уже не работало. Программное обеспечение всего компьютеризованного давно сдохло, а писать новое никто не умел. Да и толковых компьютеров в Поселении никогда не было. Шериф еще помнил, что это такое. Видеоигры на приставке, кино на большом плоском телевизоре, смартфоны, интернет. Варкрафт и Фаллаут по выходным вместе с отцом. Он успел доучиться до третьего класса средней школы. В памяти осталось множество картинок прошлой жизни. Иногда они шевелились в сознании и казались сном.

Брок вежливо постучал в самодельную деревянную дверь лазарета, но Шериф не стал ждать, когда ее откроют изнутри и распахнул дверь сам. В комнате шесть на восемь метров стояли два стальных стола из нержавейки. На одном из столов лежало тело, накрытое пластиковой пленкой. Тут же располагались хирургический стол с лампой-прожектором, две больших раковины со смесителями и центральным водоснабжением. Такие были только в детском саду и у Президента. Вдоль стен стояли шкафы из стекла и нержавейки набитые остатками лекарств старого мира и зельями, изготовленными в современное время. Пара кушеток и простой письменный стол завершали оборудование «Медицинского центра», как его велел называть Ветеринар. Полы и стены лазарета до самого потолка покрывала вечно отваливающаяся то тут, то там керамическая плитка. Сам Игнат Венегдиктович сидел за письменным столом и читал медицинский справочник. Шериф разглядел на обложке: «Лекарственные средства», М.Д. Машковский, Издание 15, Том 2».

Большую часть времени Ветеринар готовил себе приемников и обучал трех своих помощников врачебному делу и хирургии. Он поднял голову на шум открывающейся двери. Элла сидела на винтовом табурете в противоположном углу и тоже вскочила при виде своего начальника.

– Здравствуй Егор, – сказал Ветеринар и поднялся со стула, – давно не заглядывал. Как твои боли в боку?

– Здравствуйте, Игнат Венегдиктович, – Шериф протянул руку и сделал несколько шагов навстречу Ветеринару, – не обо мне речь. Что с телом?

– Оставим тогда тебя на второе, раз уж это тело для тебя важнее собственного. Ну что ж. Покажу и расскажу. Вскрытие я не стал делать. Элла не позволила, велела ждать твоего распоряжения.

Старик подошел к столу и, с неудовольствием посмотрев на следы, которые остаются на чистом полу от Брока, скинул полиэтилен с трупа. На столе лежала Мария. Раздетая, омытая. Худая и маленькая. Еще меньше чем помнил ее Шериф. Грудь была почти детская, словно только что начала расти. Даже волосы не выросли там, где надо.

– Начнем. Женщина. Возраст двадцать или двадцать два года. Рост сто пятьдесят пять. Вес нормальный. Множественные гематомы на конечностях, это не удивительно при нашем образе жизни. Сломаны четыре пальца, кроме большого на правой руке. Переломы прижизненные, не больше суток назад. Ногти на ногах чистые, кожные покровы чистые, без изменений. Под ногтями обеих рук следы грунта, крови. Гематома в районе мочевидного отростка грудины. Два проникающих ножевых ранения между шестым и седьмым ребрами с правой стороны. Глубина проникновения примерно двенадцать или пятнадцать сантиметров. О повреждении внутренних органов скажу после вскрытия.

– Стоп, – Шериф почти крикнул, – ножевые? Ее убил человек?

– Так точно, гер полицист. Ее не просто убили. Ее пытали. Глаз проколот острым предметом, скорее всего ножом с острым кончиком, отчего вытекло стекловидное тело. Смерть наступила в результате сильной потери крови от травмирования наружной сонной артерии. Ей перерезали горло, простонародным языком. Причем перерезали не очень удачно. Травмы нанесены вчера примерно в это время. А смерть наступила приблизительно десять – двенадцать часов назад.

Шериф машинально посмотрел на руку со сломанными отцовскими часами. Потом поглядел на Эллу.

– Это примерно в три часа утра сегодня.

– Ай-яй! – вскричал Брок и сплясал что-то вроде ирландского танца, отчего по полу разлетелись куски грязи, – мне она мягкий показалься, когда я ее ощупаль.

– Убита, – проговорил себе под нос Шериф, – убита и пытали?

– Скорее всего, удар в солнечное сплетение был для нее шокирующим, после чего она оцепенела. Ее душили, сломали пальцы. Думаю, она не особо сопротивлялась из-за шока и страха. Дальше убийца делал с ней что хотел. Сволочь та еще. Возможно, она знала убийцу. От незнакомой опасности человек рефлекторно пытается защищаться. А вот если опасность знакомая, то человек, к сожалению, может оцепенеть. Перестать сопротивляться. Безнадежность убивает.

– Док, делайте вскрытие. Элла, потом готовим ее к похоронам. Без особой огласки. В безымянной могиле, за дорогой. Не надо сейчас паники. Скорее всего, это были Байкеры. Что они от нее хотели узнать? Мочу бобра мне в чай. Простите док, я надеялся, что это росомаха.

– Шеф, есть еще кое-что, что хотела тебе показать, – заговорила Элла, – ее вещи.

– Что с ними?

– Очевидно, что ничего не пропало. Три пайка «батончиков». Наручные золотые часы. Работающие, механические. Редкость, однако. С календарем, дата верная. В карманах вещи: складной ножик, восемь разноцветных карандашей связанных веревочкой в пучок. Точилка и кусочек ластика. Расческа со сломанной рукояткой. Девяносто четыре кофейных зерна в мешочке из ткани.

– Ого.

– Ну да, та еще диковина в нашем мире. Нож в кожаных ножнах на ноге под штаниной. Таскала незаконно, это понятно. С рукояткой из оленьего рога, острый, лезвие старое, четырнадцать сантиметров. Берцы наши, которые выдаем гражданам на сложных профессиях. Одежда потертая, но неплохая. Еще старого производства.

– То есть ничего не пропало? Вообще не похоже на Байкеров. На Каннибалов не похоже. Дикие первым делом забрали бы нож, а Байкеры часы и «батончики». Похоже на месть. Кто ее пытал, док?

– Я откуда могу знать, Егор? Подпись он не оставил.

– Ну, мужчина или женщина?

– Скорее всего, мужчина, если судить по силе удара в грудину. Или достаточно сильная женщина. Но я не смогу сказать с вероятностью больше чем пятьдесят на пятьдесят. Даже после вскрытия.

Шериф матернулся. Вот чтоб вас всех. Деваху сманили от группы в расщелину. Пытали. Зарезали. Не ограбили. Бросили на месте преступления. Сняли с нее антиклещевик, прошли втихаря за стену. Она новенькая. Особо ее в лицо никто не помнит. И кто-то сейчас шарахается под ее именем по Поселению. Офигеть перспектива. Точно «Байкеры». Пытаются внедриться. Так. Главное внешнее спокойствие. Отдать разумное распоряжение помощникам и сплавить их заниматься делом.

– Брок, вали спать до шести вечера. Понял? Потом дежурить по Поселку. Дежурить всю ночь. Понял? Элла, на всякий случай ночуй в Офисе. Днем патрулируй улицы. Брок, видишь незнакомые морды – вырубай без разговоров. Понимаешь? Вырубил и связал. Всех кого соберешь, передашь мне утром. Складывай их за решеткой. Понимаешь? Повтори. По-русски, скотина. Молодец. Элла, узнай сегодня, где она ночевала, с кем общалась. Была ли семья. Забери все ее вещи, какие найдешь. С людьми не разговаривай. Только имена с кем общалась. Я сам опрошу после. Завтра мне доложишь с раннего утра. Док, делай вскрытие. Завтра приду или пришлю Эллу. Расскажешь подробности. После вскрытия будем хоронить на нашем кладбище, в песке под соснами. Без почестей. Все поняли? И никому ни слова. И ушки на макушке! Брок, понял про ушки? Аттентион. Ахтунг. Вижиланс. Понял меня? Не верить никому. Чужих – вырубать без предупреждений. Элла ты тоже. Броник одеть. Не криви рот, это приказ. Незнакомые лица увидишь, следи, но с осторожностью. Ты не Брок, не лезь на рожон. Чуть что – ближайшего охранника ко мне или стреляй в воздух. Расходимся. Я пойду, поговорю с Улугбеком, когда вернется. Что-то он должен был видеть.

Шериф стремительно вышел из «Медицинского центра» и почти побежал. Спокойно. Президенту пока докладывать нечего. Подозрения? Нафиг. Старик переволнуется. Схватится за сердце и за бутылку. Майору скажу завтра. Даже если один из байкеров в Поселении, то это не страшно. Простая разведка. Пусть бродит. Все равно вычислим. Нахрена он девку пытал? Убили из-за плаща? А если это кто-то из своих? Не кричала, на помощь не звала, значит, знала его. Или ее. Размер 38. На посту услышали бы крик, там километр, не больше. Главное – спокойно внешне. Пусть сердце рвется. Господи, какой же я бездарь. Ничего не умею. Что делать в первую очередь? Спокойно. Если свои убили, это хуже чем «Байкеры». И пройти обратно под ее видом в плаще, чтобы сбить со следа, вполне разумно. Значит, происходит что-то в Поселении, а я не знаю. Что нужно сделать? Информация. Собрать информацию о покойной. Зачем? А что еще делать? Пока идешь – думай. Думай. Где жила? Осмотреть вещи. Опросить соседей или членов семьи. Может что-то пропало. Нет у нее семьи. Это я помню. Потеряла всех в детстве. Воспитывал ее какой-то мужик. Учил писать и читать. Это я помню. Значит, жила она в общаге для семейных. Элла проверит. Это я молодец. Сразу их озадачил. Значит, паники не будет. Улугбек нужен. Наталья сказала, что он до пяти вечера группу водит. Сходить самому в общагу? Нет, пусть сначала Элла. Так спокойнее. Уф. Вот и все. Можно сходить в бар. С Тиной поговорить. А вдруг она ее помнит? Скажет, с кем водилась. Значит в «Бар».

Шериф уже размеренным шагом вышел из Ангара и направился в сторону «Бара». Триста метров успокоили его и охладили голову. Захотелось выпить. В боку слегка придавило тупой болью. Вот, сходил к Ветеринару. Он же хотел дать чего-то. Ну, к филинам. Пусть болит. Вот и «Бар».

Рядом с питейной стоял длинный одноэтажный барак без окон, сколоченный из бруса и досок с утеплением минватой. Народное название этой постройки звучало как «БарДак» и было криво выведено фиолетовой краской на стене. Там, в субботу и воскресенье, в свободное от основной трудовой деятельности время, работают веселые девчонки. Добровольно работают. Так это и называлось у жителей – «Из Бара, да в БарДак». Там можно было переночевать, если опостылело место в общаге, или встретится с подружкой, если еще не живете вместе. По популярности посещений в Поселении это было второе место после Бара. Тут же рядом стояли общественные бани, где вода кипятилась в огромном нержавеющем чане, а самодельное мыло выдавалось в неограниченном количестве всем желающим.

Он подергал ручку двери главного входа. Естественно, она была закрыта, и он стукнул кулаком.

– Сова, открывай. Медведь пришел.

Несколько минут за дверью были слышны грохот и ругательства. Потом отъехал в сторону засов.

– Какого ляда, клять вас.., – донеслось из-за открываемой двери, и в щель высунулась недовольное лицо. Взлохмаченная и взмыленная Тина открыла двери и, прищурившись после яркого электрического света, разглядела Шерифа.

– А, Егор, это ты? Заходи. У меня уборка, ты же знаешь.

Он протиснулся в своем тулупе в дверь и упал на высокий стул возле стойки. Тина, суетливо махнув ему тряпкой, понеслась по залу как ураган. Шериф, кряхтя, поднялся со стула и скинул на соседний свой тяжеленный тулуп. Он, не отрывая взгляда, наблюдал за барменшей. Да и как было оторвать взгляд от такого зрелища. Тина, во время уборки, почти раздевалась. На ней осталась только зеленая военная майка, вся дырявая и растянутая так, что грудь вываливалась наружу, то с одной стороны, то с другой, в зависимости от того в какую сторону она наклонялась. Короткие шорты из старой джинсы, вязаные серые чулки выше колен. Военные ботинки без шнурков дополняли ее наряд. Мокрая от усилий кожа так и переливалась выпуклыми рельефными мускулами на ногах и руках, на широких плечах. Похудела. Сильно похудела. Совсем стала сухой и жилистой, думал Шериф, глядя, как бывшая жена ползала на коленках по дощатому полу, протирая мокрой тряпкой под столами и нервно поддергивая сползающие ниже колен чулки, чтобы не занозить колени об дощатый пол. Снимала тяжеленные стулья со столиков и ставила их вниз. Дергала головой, раздражаясь от налипших на мокрое лицо волос, отчего тугая черная коса частенько делала круг над головой. Никогда не могла работать и делать дело, при этом не разговаривая. Вот и сейчас трепалась без умолку обо всем. Наверняка, когда была тут одна, также разговаривала сама с собой вслух. Шериф сидел на высоком стуле около стойки, подтянув вверх ноги, и слушал, разглядывая не в меру мускулисто тело.