Аудиокнига Стихи про меня

Открываю томик одинокий -
томик в переплёте полинялом.
Человек писал вот эти строки.
Я не знаю, для кого писал он.

Пусть он думал и любил иначе
и в столетьях мы не повстречались...
Если я от этих строчек плачу,
значит, мне они предназначались. (Вероника Тушнова)
Каждый читатель, наверное, хотел бы написать про себя такую книгу. "Стихи про меня" - это не только о Вайле, но и о литературе, о биографии писателей, о стране, в которой мы живем, о людях, о мире. Это стихи, которые понравились автору и эссе об этих стихах. Главное отличие этой книги в том, что единственный критерий отбора текстов - это сам Вайль и его предпочтения. Это Анненский и Бунини, Мандельштам и Северянин, Есенини и Заболоцкий, Маяковский и Олейников, Бродский и Окуджава, Гандлевский и Лосев. И многие, многие другие.Не всё, что нравится Вайлю, близко мне. Пожалуй, только Анненский, Заболоцкий и Лосев, да ещё, наверное, открытый мне автором Александр Володин, которого я знала только как драматурга. Но читала всё с большим интересом.Да, и вот захотелось тоже составить для начала такой сборничек - "Стихи про меня" - и наполнить его своими стихами и размышлениями о них. Не для кого-то - просто для себя. И начала бы я вот с этого стихотворения Николая Заболоцкого:Во многом знании — немалая печаль,
Так говорил творец Экклезиаста.
Я вовсе не мудрец, но почему так часто
Мне жаль весь мир и человека жаль? Природа хочет жить, и потому она
Миллионы зерен скармливает птицам,
Но из миллиона птиц к светилам и зарницам
Едва ли вырывается одна. Вселенная шумит и просит красоты,
Кричат моря, обрызганные пеной,
Но на холмах земли, на кладбищах вселенной
Лишь избранные светятся цветы. Я разве только я? Я — только краткий миг
Чужих существований. Боже правый,
Зачем ты создал мир, и милый и кровавый,
И дал мне ум, чтоб я его постиг!

Идею и структуру книги Вайль формулирует в самом начале: рассказ о 55 стихотворных произведениях XX века - расположенных в книге по хронологии написания - отобранных им по принципу "про меня"-"не про меня".

"По вторгавшимся в тебя стихам можно выстроить свою жизнь - нагляднее, чем по событиям биографии: пульсирующие в крови, тикающие в голове строчки задевают и подсознание, выводят его на твоё обозрение. "Почему Цветаева" больше скажет о человеке, чем "почему на филфак"; пронесённая до старости юношеская преданность Маяковскому психологически важнее, чем многолетняя супружеская верность."
К содержанию своих текстов Вайль подходит очень свободно - в них и автобиографические элементы (глава о "Свадьбе" Заболоцкого полностью из воспоминаний); и подробный рассказ о творчестве поэта в целом (главы о Заболоцком, ну, вот кроме "Свадьбы"); и глубокое погружение в конкретное стихотворение; и размышление о судьбах России (и других стран тоже) - и самые разные сочетания всех этих элементов в разнообразных пропорциях. Автобиографичность становится особенно интересной ближе к концу - когда Вайль рассказывает о своём опыте общения с тем или иным поэтом.Это всё, конечно, приводит к тому, что книга очень субъективная - не только из-за всегда и у всех людей имеющей место субъективности восприятия стихотворений и поэтов, но и из-за выбранного подхода - исходная точка это всегда сам Вайль.Кого-то потенциально некоторые главы (или вся книга) могут разочаровать этой субъективностью, и тем, что Вайль много пишет о себе. Для меня это минусом не стало - почитать автобиографические моменты было отдельным интересным моментом - кроме тех моментов, что немасштабны и, наверное, незначительны.Так, интересно наблюдать за сквозными темами - одной из главных для Вайля становится эмиграция: среди рассматриваемых поэтов много эмигрантов как первой, так и третьей волны эмиграции - к последней принадлежал и он. Вайль пишет о своём опыте, сравнивает свой опыт с чужим; немного проводит параллели между разными волнами.Какие-то небольшие мотивы тоже подмечаются - например, Вайль несколько раз говорит о том, что стремление к формулировкам типа "Но для женщины прошлого нет: / Разлюбила - и стал ей чужой" это нехорошо:

"Обобщения хороши в молодости, когда искренне рассчитываешь на то, что жизнь можно свести к формуле."
Один раз - ладно, но когда о формулах говорится в, кажется, трёх главах, то внимание к, в общем, незначительной детали жизни это немного забавно - но раскрывает автора.То, что Вайль много путешествовал (его книга "Гений места" посвящена разным местам мира) находит небольшое отражение и в "Стихи про меня"; про некоторые города здесь сказано довольно много. Риге, где Вайль рос, уделяется особое внимание.О литературе в книге, всё-таки, всё равно больше - размышления о ней преобладают; и у меня по итогу выписано про это достаточно много. В рецензии больше говорю про иные составляющие книги, не рассказывая много о литературной части - это то, что от книги и так ждёшь; то, вокруг чего она и строится.___

"Болезненно трогают языковые проявления – фонетика, морфология, синтаксис, да и вообще всё то, что бессмысленно проходили в школе, не подозревая, что это и есть гамма жизни, сама жизнь. Непосредственно и ощутимее всего действует звучание улицы, но и литературный язык тоже: прозы, ещё приближеннее – стихов."

Ответ на вынесенный в заголовок вопрос крайне прост: прочесть книгу Петра Вайля "Стихи про меня". Лично я стал слышать стихи и интересоваться поэзией только после данной книги. (А я прочел "Стихи про меня" в 37 лет, когда имел уже неплохой читательский стаж, причем, интересовался не только собственно художественными текстами, но и литературоведческими).Книга Вайля избавила меня от снобистского отношения к поэзии, которое мне привила мой первый газетный главред. Лет двадцать назад я спросил её, считает ли она гениального прозаика Бунина столь же выдающимся поэтом. Она ответила: "Бунин, безусловно, поэт, но зачем говорить о Бунине, если есть Бродский"? После такого ответа я (с некоторой опаской; а вдруг у меня не окажется вкуса?) начал читать Бродского; впечатление оказалось мощнейшим, и с тех пор я все поэтические произведения оценивал по весьма примитивному критерию: а оказывают ли они на меня столь мощное эмоциональное воздействие, что и стихотворения Бродского?Поскольку я изначально был предвзят (позиция главреда "есть Бродский, а есть все остальные", крепко засела в голове, а я хотел, извините за выражение, потреблять только первосортные тексты), стихотворения других авторов столь сильного впечатления не производили. А уж если автор был припечатан где-то и кем-то, то я им в принципе интересовался, прикрываясь этой "припечатывающей" цитатой (например, Игорь Ефимов в письме к Сергею Довлатову написал (передаю суть по памяти), чтоб Довлатов никогда не писал, будто Бродский и Цветков — равнозначные поэты; Ефимов хранил письма Довлатова для потомков, и предостерегал, что после таких неосторожных высказываний потомки обвинят Довлатова в дурном вкусе).А лет десять назад жена подарила мне на день рождения томик Вайля. И многолетнее заклятье исчезло. Вроде Вайль и не пишет ничего особенного, а уж сложных научных разборов точно не устраивает; но только вот почему-то прочтешь процитированное им стихотворение в начале главы, и восторг испытываешь колоссальный. Не знаю в чем тут фокус, возможно, в том, что в книге, где есть только стихотворения, отдельный текст как-то теряется, сливается с остальными, и требуется много усилий, чтоб на нем сосредоточиться. А тут все выпукло, ярко, плюс в процессе чтения эссе Вайля, которое следует за стихотворением, не раз возвращаешься к тексту стихотворения.Смешно говорить, но именно благодаря этой книге я смог насладиться тем, что знакомо каждому школьнику "Драли буксиры басы у причала...", "Мне наплевать на бронзы многопудье...", "вылизывал чахоткины плевки шершавым языком плаката...". И уровень полученных эмоций впервые оказался сопоставим с эталонным, где в качестве единицы измерения "один Бродский".Кроме того, я открыл для себя много новых имен. Это и современник Хармса Олейников, и наши современники — тот самый припечатанный Ефимовым Цветков и Лев Лосев.Те, кто поэзию в принципе как-то не очень, могут смело пропускать стихотворение в начале каждого эссе и наслаждаться очаровательной прозой Петра Вайля. В эссе, посвященному стихотворению, он не проводит формальный разбор, а пишет либо об обстоятельствах, при которых он слышал стиховторение, либо размышляет о проблеме, задуматься о которой заставил его автор стихов. А рассказчик Вайль просто замечательный. На закуску перескажу одну из историй Вайля. Приближаясь к той стадии опьянения, за которой следует буйство и беспамятство, Сергей Довлатов всегда декламировал одни и те же строчки Бродского:…Может, лучшей и нету на свете калитки в Ничто,

человек мостовой, ты сказал бы, что лучшей не надо,

вниз по темной реке уплывая в бесцветном пальто,

чьи застежки одни и спасали тебя от распада.

Тщетно драхму во рту твоем ищет угрюмый Харон,

тщетно некто трубит в свою дудку протяжно.

Посылаю тебе безымянный прощальный поклон

с берегов неизвестно каких. Да тебе и неважно.Когда жена Довлатова, Лена, отыскивала загулявшего Сергея по телефону, она мрачно спрашивала у хозяев: "Ну что? Харон уже ищет драхму?" Если хозяева сообщали, что искал, причем, совсем недавно (то есть Довлатов уже декламировал Бродского), Лена отвечала: "Значит, минут 15 у вас еще есть".