Оценить:
 Рейтинг: 0

О Сумарокове

Жанр
Год написания книги
1830
На страницу:
1 из 1
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
О Сумарокове
Петр Андреевич Вяземский

«Сумароков одно из замечательнейших лиц в литературе нашей. Он имеет свою физиогномию, означенную резкими чертами: это лицо портретное. Его нельзя изучать как образец изящного, как памятник искусства; он ни в чем не оставил нам уроков, следов к подражанию; действия его были, так сказать, единовременные; язык его, слог его, формы его, им самим заимствованные у чужестранцев и даже не примененные к нравам нашим и к историческим преданиям, – все это в наше время почти без цены. Творения Сумарокова более упоминаются или поминаются, чем читаются ныне…»

Петр Вяземский

О Сумарокове

Сумароков одно из замечательнейших лиц в литературе нашей. Он имеет свою физиогномию, означенную резкими чертами: это лицо портретное. Его нельзя изучать как образец изящного, как памятник искусства; он ни в чем не оставил нам уроков, следов к подражанию; действия его были, так сказать, единовременные; язык его, слог его, формы его, им самим заимствованные у чужестранцев и даже не примененные к нравам нашим и к историческим преданиям, – все это в наше время почти без цены. Творения Сумарокова более упоминаются или поминаются, чем читаются ныне. Везде, где он был только автор и поэт, он едва ли пережил себя, за весьма немногими исключениями; но там, где отделяется личность его, он везде еще свеж и ярок, потому что он горячо и откровенно передавал свою раздражительность, когда обстоятельства приводили ее в игру. Поэтому как полемик Сумароков еще жив, хотя предметы его полемики уже и не возбуждают соучастия нашего. Сумароков, вероятно, почитал себя русским Вольтером и по примеру образца своего покушался омногосложить свое дарование. Но если он обманулся в расчетах авторского тщеславия, то не менее того имел он нечто вольтеровское, а именно его раздражительность, несколько его сатирической горячности, которые нимало не назидательны, но часто забавны и увлекательны. Тяжба между им и Ломоносовым давно решена, и, за исключением нескольких остроумных замечаний [со стороны Сумарокова] об языке нашем, нечему научиться из фактов сей забытой тяжбы; но все еще любопытно читать их, потому что личность Сумарокова в них сказывается. То же можно сказать и о войне его с Тредьяковским, прибавив, что здесь тяжба решена забвением, насильственною мировою сделкою, скрепленною потомством, которое отказалось от Сумарокова и от Тредьяковского; но апелляции существуют. Особливо же забавны памфлеты его против подьячих; хотя они также уже чужды нам по содержанию своему, но драгоценны и ныне по истине и силе чувства и по патриотизму, их одушевляющим. Они уже не трепещут интересом минуты, но еще трепет гнева, но авторский жар еще в них сохранились. Можно сказать решительно, что нет на русском языке ничего забавнее, ничего подходящего ближе к так называемым FacИties Вольтера, как некоторые из статей Сумарокова, напечатанные в последних томах сочинений его. В этом отношении мы мало порадовались бы открытию новых, не напечатанных чисто литературных или поэтических произведений Сумарокова, не надеясь найти в них опровержений умеренного мнения нашего о таланте его. Но находка биографических и характеристических памятников о нем может нас порадовать, нас, для коих старина наша так еще нова, а любопытство так сильно, ибо мы, разделяя общую европейскую жадность к запискам историческим или анекдотическим, должны довольствоваться чужими сплетнями, за неимением своих. Две бумаги Сумарокова, здесь предлагаемые, живо отражают его запальчивость, необузданность, сатирические и комические выходки ума его. Достоверность этих фактов не подвержена сомнению. Подлинник жалобы на Ломоносова отыскан в бумагах Миллера надорванный, вероятно в присутствии. Сохранен ли он как любопытный документ или как свидетельство, могущее повредить Ломоносову? Предоставляем другим решить недоумение, заметив, однако же, что Ломоносов и Миллер были врагами. В рассуждении другой бумаги для очистки памяти Демидова от нареканий в бессовестном жестокосердии должно упомянуть, что этот Демидов, заимодавец Сумарокова, был, по дошедшим преданиям, проказник и что, вероятно, он единственно для шутки, хотя и неумеренной, хотел напугать Сумарокова и вывести его из терпения. По крайней мере таково мнение некоторых из современников той эпохи. Знавшие Сумарокова любили иногда вызывать разражительность и комические взрывы гнева его. Нам случилось читать в одних записках, что Павел I, еще в малолетстве часто видавший его за столом своим, забавлялся его способностью сердиться. Однажды с умыслом хвалил он при нем недавно вышедшие творения Лукина, которого Сумароков не любил; "Однако же на этот раз, – говорит сочинитель помянутых записок, – Александр Петрович был довольно смирен". Это выражение, напоминающее уму свойство ребяческое, очень мило, сказанное о Сумарокове, и, кажется, живо изображает характер его. Следовательно, бывал он иногда и очень не смирен. Замечательно также в письме его к Потемкину приказание сего последнего написать трагедию без рифм. Это показывает проницательность и оригинальность ума Потемкина, который, и не бывши автором, требовал уже от драмы нашей новых покушений, не довольствуясь исключительным подражанием узким формам трагедии французской. Таким образом, Потемкин, по крайней мере желаниями и соображениями, должен занять почетное место в романтической нашей школе.

в Государственную штатс-контору

ОТ БРИГАДИРА АЛЕКСАНДРА СУМАРОКОВА

Доношение

Уведомился я, что прислана за подписанием Ломоносова в Государственную Штатс-Контору о удержании моего жалованья промемория, дабы тем возвратить издержанную казну за напечатание моих трагедий; а понеже, хотя я и от Штатс-Конторы жалованье поручаю, однако под ведомством оной Конторы не состою, того ради оная Контора удерживать моего жалованья по Присылке Ломоносова, надеюся, не благоволит. А оный Ломоносов, яко человек, на которого я имею подозрения, по челобитью моему в силу указов, как известный мне злодей, будет от моих дел отрешен. Оный Ломоносов, может быть, принял дерзновение делать таковые на меня нападения оттого, что он часто от пьянства сходит с ума, что всему городу известно, и (как уповательно) то он ту промеморию подписал на меня в обыкновенном своем безумстве; ибо Академия причины не имеет взыскивать с меня деньги таковым порядком, понеже я не только от казенных долгов, но и ни от каких никогда не отпирался. Я Государственную Штатс-Контору нижайше прошу, чтобы она не состоящего под своим ведомством человека, по тому только одному, что он от нее жалованье получает, наказывать не благоволила; ибо ежели бы Академия хотела с меня Деньги взыскивать, (оскорбляя) так чувствительно и меня, честного человека, то бы должна была она писать не в то место, от которого я жалованье получаю, но где я под ведомством состою; ибо всегда и часто с ума сходящий Ломоносов не может повелением своим ни одной полушки удержать из моего жалованья, хотя бы он и в целом уме был; потому что я свое жалованье получаю по именному Ее Императорского Величества указу и служу от начала службы моей беспорочно. А он, Ломоносов, таковые во пьянстве дерзновения делал неоднократно, за что содержался несколько времени под караулом и отрешен был от присутствия Конференции. А что он не в полном разуме, в том я свидетельствуюсь сочиненною им Риторикою и Грамматикою.

Бригадир Александр Сумароков

Письмо и записка[1 - Списаны с подлинника, который находится у Сергея Николаевича Глинки.] Александра Петровича Сумарокова к князю Григорью Александровичу Потемкину, когда он был еще графом.

Завтра отъезд Двора, а у меня завтра дом отъемлется; не знаю по какому праву, ибо дом мне в нынешний год по пристройке более уже тысячи рублей стал; а оценен он в 900 руб., хотя и стал мне кроме мебелей в шестнадцать с лишком тысяч, Демидову я должен только 2000 руб., а он, рассердясь на меня за плута своего поверенного, которого он и сам со двора сбил, требует ныне и процентов и рекамбий, хотя и обещался мне о том и не помышлять.

Я нижайше прошу Вашего Сиятельства, почитающего человеколюбие, послать к г. Демидову, дабы он, помня человеколюбие, не требовал с меня кроме данной мне суммы и чтоб сия сумма была вычтена из моего жалованья, кое я получаю ежегодно в начале мая, У меня один только на сей земле дом, так мне приютиться будет некуда и должен я буду на старости таскаться по миру.

Я внес вещей в уплату в Магистрат более нежели три тысячи, а что они дешево оценены (да и не покупаются будто), это не моя вина. Я вместо процентов и рекамбий воздам Вашему Сиятельству сочинением новой трагедии без рифм, как вы мне приказывать изволили. Я жду в решении Вашем илн спасения моего, или отчаяния; а к решению сего времени уже мало осталось. Вообразите себе мое состояние.

Вашего Сиятельства

нижайший слуга

А. Сумароков

10 июля 1775

Сделайте милость и пришлите, Милостивый Государь, мне отраду, письмо Ваше открытое, или припишите хотя к г. Демидову на сей бумаге, что Вашему Сиятельству по снисхождению ко мне угодно будет.

Записка ради памяти

1. Должен я Прокофью Демидову две тысячи рублев: заплатил бы я ему оные давно, но он был в Голландии более года, потом был в Москве мор более же года; потом был я отчаянно болен полгода; потом, приехав ради нужд моих в Петербург и для напечатания новых моих сочинений, был я тамо проживался полтора года.

2. Я имею свидетельство, что Демидов с меня процентов и рекамбий брать не хотел; да и деньги дал мне в заем без процентов.

3. Работал я довольно, помоществуя г. Баженову при учреждении и церемонии Кремлевского Дворца, а потому что в самый тот день было освящение оныя закладки, в который срок вышел отсрочки моего векселя, г. Баженов, приятель Демидову, обнадежил меня, что он, г. Демидов, меня для того общенародного дела в заплате понуждать не будет, а о процентах и рекамбий он и не помышляет; и для того г. Демидов уверил меня сам и векселя не переписал.

4. Смутил его со мною его поверенный, которого за его непорядки он, г. Демидов, и сам сбил.

5. От Магистрата описывали мои деревни и дом в двух тысячах. Наконец жребий пал на мой дом, который в Магистрате оценили в девять сот рублев в сорок одну копейку с полушкою; а я уже по оценке положил на мой дом более тысячи рублев!

6. Книги мои и рукописи приказано было подканцеляристу магистратскому осмотреть и поставить при них караул; хотя ни Магистрат, ни подканцелярист не знают различия между оды, эклоги и элегии.

7. Я вместо дома моего внес в Магистрат табакерку, пожалованную мне от Его Императорского Высочества в знак отличной Его ко мне милости; она из лучшего лапис-лазули, из лучшей золотой работы с несколькими брильянтами, из которых один красной: табакерка сия не была ношена никогда. Она стоит двух тысяч рублей по малой мере; и, следовательно, всего моего Демидову долга. Другая табакерка, подаренная мне от графа Алексея Григорьевича Разумовского, пожалованная ему блаженной памяти Государынею и подаренная мне ради вечного о нем воспоминания, стоит по малой мере семь сот рублев. Часы Эликотовы серебряные, которых по апробации Петербургской часовой фабрики лучше не бывало в рассуждении машины их; а дом мой стал мне кроме мебелей в шестнадцать тысяч!

8. Все мое внесенное в Магистрат и книги мои и эстампы оценили они в Магистрате самою малою ценою.

9. Ныне означили в Магистрате сии мои вещи мне возвратить, а вместо того продать мой дом, который мне уже после их оценки стал еще в тысячу рублев.

10. Магистрат должен продать то, что я ему назначу, а не то, что он хочет.

11. Что вещей моих не покупают, в этом моей винности нет.

12. Выбить человека из дому, хотя бы он и ни малейшей не сделал отечеству услуги, со всею фамилиею, с малолетными детьми и со всеми слугами посреди северной зимы не позволяется.

13. Происшедшему от знатных предков и имущему чин и орден и прославившемуся к чести своего Отечества во всей Европе таскаться по миру и замерзнуть на улице не позволяется; ибо в православном Государстве о православии и любви ближнего забывать Магистрату не должно.

14. И разбойники людей грабят, но не всегда умерщвляют; а Магистрат должен о человеколюбии больше стараться, нежели разбойники.

15. Сии судьи, которые меня разорить хотят, суть рабы Отечества; а я сын Отечества, и потому что я дворянин, и потому что я уже отличный чин и орден имею, и потому что трудился довольно во красноречии российского языка.

16. Драмы мои играют содержатели, продавая и покупая выхоженную мною привилегию и не только отняв у меня ложу, но и отказав мне дать билеты, нарушая сочиненные со мною прежними содержателями контракты; и довольствуются доходом моих трудов они, а не я.

17. Я несомненно уповаю, что ежели сия моя записка представительством Вашего Сиятельства дойдет до слуха Самодержицы, так я с моею фамилиею на улице не замерзну.

Примечание

Я нижайше прошу о том, чтобы к Демидову послать, чтобы он со мною поступил по законам честности и взял бы с меня только надлежащие деньги, а в Магистрат-дабы меня из дома не выгонять, ибо они с меня и рубашку снять могут. А по Театру рассмотреть бы мое с Урусовым дело полиции справедливо. Драмы напечатаны; но они напечатаны ради чтения, а не для публичного представления, чего нигде и никогда не делалося, где театральных стихотворцев и много, да и здесь, исключая меня, ни с кем того, где и контрактов не было, не делалося. А я Театры основал не ради огорчения себя, но ради прославления моего времени и моего имени.

А. Сумароков

11 ноября 1775

[В этих документах сутяжничество идет рядом с авторским самолюбием, с остроумием и сатирическою бойкостью. Окончательная фраза в доношении его штате-конторе отличается язвительною колкостью и комизмом: "А что он (то есть Ломоносов) не в полном разуме, в том я свидетельствуюсь сочиненною им Риторикою и Грамматикою"; и не одна эта забавная выходка раздражительного Сумарокова отыщется в означенных документах: найдется их и несколько. Если Сумароков не был гениален, то в свое время он был, без сомнения, очень умный и талантливый писатель и в этом отношении, вероятно, выше всех своих современников и совместников. Этим объясняются и оправдываются успехи его и уважение, коим он пользовался в современном ему обществе. Он первый внес себя и окружающую жизнь в литература свою. Это уже есть признак чуткой и сметливой натуры; оно и величайшая и незабвенная его заслуга. Ломоносов со своими одами царствовал на Олимпе, многим недоступном: в кабинете учеными трудами своими был он равно вдалеке от текущей жизни и почти вне ее. Сумароков был всегда и везде налицо, действующим лицом на театре в трагедиях и комедиях, действующим и запальчивым лицом в явлениях общественной жизни: памфлетами, эпиграммами, изустными колкостями. Он у всех был на виду, все встречались с ним, все его слышали и слушали, все знали его, многие любили, многие его боялись. Он не только первый в свое время, но и позднее едва ли не единственный у нас писатель-боец, входивший в борьбу с жизнью на площади, на открытом поле. Он также с некоторою справедливостью мог сказать: "Ma vie est un combat".]

notes

Сноски

1

Списаны с подлинника, который находится у Сергея Николаевича Глинки.

На страницу:
1 из 1