Тариф 1822 года, или Поощрение развития промышленности в отношении к благосостоянию государств и особенно России

Тариф 1822 года, или Поощрение развития промышленности в отношении к благосостоянию государств и особенно России
Петр Андреевич Вяземский

«Каждая эпоха имеет свой отличительный характер, не тот, который придается ей современными страстями и заблуждениями: сей характер есть недуг преходящий, означающий перелом из одного возраста в другой, но не самый характер того возраста. Характером должно назвать только те свойства эпохи, которыми она совершает успехи на поприще образованности и народного благосостояния. Успехи сии передаются залогами дальнейших приобретений из одного поколения в другое и могут служить вехами на пути человечества, стремящегося к цели, назначенной Провидением, к цели усовершенствования. Если нужно с сей точки зрения определить характер эпохи нашей, то мы назовем ее эпохою практического или положительного просвещения, то есть всеобъемлющей промышленности и применения открытий и сил её в пользам общественного и частного благосостояния…»

Петр Вяземский

Тариф 1822 года, или Поощрение развития промышленности в отношении к благосостоянию государств и особенно России

Каждая эпоха имеет свой отличительный характер, не тот, который придается ей современными страстями и заблуждениями: сей характер есть недуг преходящий, означающий перелом из одного возраста в другой, но не самый характер того возраста. Характером должно назвать только те свойства эпохи, которыми она совершает успехи на поприще образованности и народного благосостояния. Успехи сии передаются залогами дальнейших приобретений из одного поколения в другое и могут служить вехами на пути человечества, стремящегося к цели, назначенной Провидением, к цели усовершенствования. Если нужно с сей точки зрения определить характер эпохи нашей, то мы назовем ее эпохою практического или положительного просвещения, то есть всеобъемлющей промышленности и применения открытий и сил её в пользам общественного и частного благосостояния. На сей стезе встречаются и, с большим идя меньшим успехом, взаимно содействуют усилия правительств и народов. Здесь Россия и Англия, Франция и Пруссия, каждая в кругу, ей соразмерном, равно следуют благотворному движению, как впрочем, ни разнородны существенные стихии их государственного бытия и коренные условия их могущества, благоденствия и славы. Политические грядущие судьбы Европы и образованного мира неизвестны. События приуготовляются людьми, но созревают волею единого Провидения. Может быть таится еще много непредвидимых жребиев в темной урне современной судьбы; может быть еще из недра многих бурь и потрясений должен возникнуть общий порядок; но успехи, совершенные духом предприимчивого трудолюбия, духом промышленности, не погибнут в сшибке страстей и событий. Они останутся навсегда началом новой достопамятной эры в истории общественной гражданственности. Посмотрим не только около себя, нет, слава Богу, у нас примеры не были бы достаточно убедительны и противоположность не озарила бы ярким светом справедливости наших замечаний, обратим наши взоры далее, туда, где раздор междоусобных мнений, где неистовство страстей, безумие необузданных учений в ежедневном состязании играют участью народа и готовы для минутного торжества своих выгод ниспровергнуть общее благоденствие.

Там увидим мы, что в самом противоборстве понятий и упований есть однако же одно единомысленное стремление к пользе положительной, к извлечению из природы всех пособий, кой вверены ею рукою Создателя в достояние человека. Общеполенные открытия следуют одно за другим. Природа преследуема алчным и допытливым умом в последних ущелиях своих, изведана в сокровеннейших свойствах, измерена в глубочайших тайниках. Никогда торжество человека над нею не было запечатлено столь верными и блестящими следами. Прежде ум человеческий присвоивал себе по одному завоеванию в два, три столетия и долго не мог покорить его совершенно господству своему: оно выбивалось из рук его и оставалось без применения и без последствий.

Ныне каждое завоевание ведет непосредственно к другому, Ум входит в права собственности с места и с боя, налагает на нее вооруженную руку и собирает беспрекословную дань. Жатва приобретений служит вместе и удовлетворением насущной потребности, и посевом для будущей жатвы. Вне сферы отвлеченных покушений, все усилия, все соображения натянуты к одной цели, а именно, жизнью искусственною, добытою просвещенными трудами, удвоить, утроить, удесятерить способы жизни естественной, расширить границы времени, уменьшить иждивения и умножить последствия, одним словом довершить дело природы изысканиями ума, которому дан ключ во всем её таинствам, подлежащим нашему ведению. Сколь умозрительные покушения и мудрствования современной деятельности сбивчивы и нередко лживы в своем беспокойном стремлении, столь напротив надежны и плодовиты в последствиях своих опыты, изыскания, имеющие целью пользу ясную и положительную. Провидение как будто хочет показать в сей противоположности то, что человек может исполнить сам собою и то, в чем должен он покорять себя силе, свыше над ним господствующей. Оно напоминает ему, в чем он истинно могуч и проницателен и то, в чем он ограничен и слаб, напоминает, что он определен действовать, но что в одном он сам действующее лицо, а в другом только орудие.

И за то какой ряд чудес открывается пред любопытным взором. Земля оковывается железными колеями; удобство и быстрота сухопутных сообщений не стеснены своенравиями почвы, или изменчивостью непогод. Новым замыслом человек вторично покоряет себе непостоянную и бурную стихию. Освободившись от самовластия ветров, он руководствуется действием, зависящим от собственной воли, мирит две враждебные стихии, или сие же самое действие обращает на сухопутные суда, которые катятся без лошадей, по движению, так сказать, одной мысли. Всеобъемлющее слово таинственного языка скоропостижно передается, и один край Европы молча окликается с другим в часы решительных событий и великих ожиданий. Мало того, что всевластною волею человека поверхность земли исчерчена во всех направлениях, естественных и противоестественных, там, где встречается преграда его стремительному шествию, он врывается в самые недра земли и уготовляет беспрепятственную дорогу запасам своих трудов и предприятиям своей торговли. Дайте срок, дайте капиталов – и потянутся торговые обозы под сводом рек, заслоняющим человеку свод небес с солнцем своим, уже ему ненужным. Быстрота сообщений между отдаленными краями, между одною гемисферою и другою пополняет важное изобретение письменного искусства. Благодаря ему, мы сочувствуем с столетиями, давно павшими в бездну ничтожества, и захватываем мыслью века, еще таящиеся в лоне грядущего. Сим новым изобретением обязаны мы за сближение разноплеменных жителей пространного мира. Промышленность, торговля и современные открытия соединили разбросанные. члены Божьего семейства, которые без них остались бы навсегда чужды друг другу.

Но кроме сих геркулесовских подвигов, сих чудес человеческой предприимчивости, изумляющих нас обилием и объемом последствий своих, сколько еще частных, ежедневных, повсеместных благодеяний, утешающих испытующий взор наблюдателя в ограниченном круге полезного движения. Давно ли гражданская деятельность сосредоточивалась в одних городах, требуя значительных поощрений, стечения благоприятных пособий и многолюдства? Ныне она не укрывается за твердынею городских стен, а разливается по пустыням, по деревням и требует одного законного охранения, одной свободы действия. Там, где деятельный ум промышленника находит на пути своем речку, лес, руду каменного угля, несколько рук, неоплаченных за труд свой щедростью почвы, там и открывается поприще для его полезных подвигов. Промышленность водружает свое благовещающее знамя: под сению его разгарается светильник полезных сведений, образуется общежитие, возникает просвещение, развиваются умственные силы человека и указывается ям цель, достойная их испытаний и стремления. В сем отношении действует она и на самую нравственность общества, признавшего власть её. Напрасны лжеумствования тех, которые порочат промышленность за направление ума человеческого в цели исключительно вещественной, почитая направление сие уважением возвышенного назначения его. Из того, что промышленность имеет всегда готовые возмездия для трудов, в пользу её понесенных, что она не требует от ревнителей самоотвержения бескорыстного, еще не следует, чтобы она была делом одного личного расчета.

Промышленность есть наука преимущественно общественная и человеколюбивая. В ней частная польза есть неотдельное звено пользы общей, рычаг, которым можно действовать на благосостояние народное. Обхватывая всеобъемлющим влиянием своим все ступени общества и непосредственно нижайшие, она, по мере сил своих, возвышает человека, улучшая положение его. Труд есть заветное условие физической и нравственной природы нашей. Владея средством добывать изученным трудом пропитание свое и обеспечивать нужды семейства, человек исполняет предназначение свое и может пользоваться благом жизни. В таком положении он будет в миролюбивом сочувствии с порядком, его окружающим, с законами, ему предписанными. В бедности, в неподвижности, в немощи физической и умственной праздности он не борется с жизнью, а подавлен ею, он не доволен, ропщет, и от ропота готов, при первом случае, перейти в насильству. Нужды и скорби – ненадежные поруки к нравственности. Человеку, в силу законов возвышенной природы его, не довольно, когда ему хорошо: он еще беспрерывно ищет лучшего. В сем непостоянстве хранится за юг и земного усовершенствования его, и бессмертия души. Повинуется ли он благоразумию? Он в стремлении в лучшему не жертвует хорошим, которое уже его, но и не отвергает надежды, ибо умственная природа его есть возрастающая. Промысел одарил и некоторых животных творческою деятельностью, перед которою наша смиряется в изумлении; но деятельность сия не имеет развития и приращения. Поглощенная настоящим, она не носит в себе залога грядущего. Как ни изумительны труды строительного и общежительного бобра, пчелы, созидающей свое прочное и красивое здание, но каковы были труды сии в первые дни творения, таковы и ныне, после многих тысячелетий, таковы будут и до окончания веков. В человеке деятельность есть нравственное побуждение, следовательно и благонамеренное направление её должно непосредственно или косвенно обратиться в пользу и самой нравственности. Заключать иначе было бы клеветать на Провидение. Человек хозяин природы и чем лучше устроивает он свое хозяйство, чем более извлекает он пользы из него, тем вернее исполняет он свое земное предназначение.

Нигде применение сих начал не может быть столь удобно и полезно как в России, Россия во многих отношениях еще новый мир. Он должен быть разработан промышленностью. Обозрите умственным взглядом статистику России: обширность государства, разнообразие климатов, народонаселений, языков, вероисповеданий, нравов, прав, понятий. Вникните в сие не столько соединение, сколько смешение исторической древности с молодостью гражданственною, которая не отпрыск столетнего корня, а свежая в полном цвете прививка к нему. исследуйте неравенство в успехах гражданственности её, так, что одно звание от другого, одна губерния от другой отделены не столько политическими правами и поверстными расстояниями, сколько столетиями в образованности, и скажите потом, легко ли подвести сей мир, сплоченный из противоречий, под один общий закон просвещения? Можно ли требовать от сего держанного великана, мужа и отрока в одно время, полного согласия и единства в проявлении нравственных и умственных сил? Но за то Россия тем доступнее к принятию практического просвещения, которое и скорее водворяется, и зависит более от воли и способов правительства. Нравственное и политическое образование государства не может быть нечаянным событием, выражением одной мысли. Напротив, народное благоденствие, основанное на прямых началах практического просвещения, есть часто ускоренный, но зрелый плод благовременно изданного коммерческого постановления, некоторых прав, законных поощрений, дарованных промышленности и торговле, согласно с истинными потребностями и выгодами народа и казны. В этом отношении правительство может действительно преобразовать бытие государственное в известный срок. Оно может ежегодно поверять счастливые последствия принятых им мер, обозревая обогащающиеся и возникающие города, обстроенные села, пристани, обставленные судами своими и заграничными, пути и рынки, оживленные деятельностью народною. Оно может видеть, как благодеяния довольства разливаются по всем ступеням общежития, как искореняется невежество и как народ мужает и бодрствует в успехах трудолюбия, как утверждается производительная независимость государства, опора и ручательство независимости политической.

Вопрос: такой-то державе не лучше ли быть исключительно земледельческою, другой мануфактурною, третьей торговою? – давно разрешен на деле и принадлежит к пустым умствованиям теории Природа определила лучшие границы сего вопроса, одарив каждое государство особенными ему преимуществами. Ни одно государство не может соединять в себе все роды промышленности, это неоспоримо; но из правила, что безрассудно было бы поставить себе цель пересадить на север, например, отрасль виноделия, или на юг промышленность пеньки и железа, нельзя же вывести заключения, что такому то народу не должно обращаться к промышленности, потому что все предметы обрабатывания не находятся у него под руками. Строгое разделение работ полезно в частной деятельности, но оно несбыточно в применении к народам. Смешно разделить род человеческий на цеха, и из уважении к школьному правилу не позволить одному разряду вмешиваться в ремесло другого, или расставить народы, как роговой оркестр, и осудить каждого, из опасения расстроить общее согласие, брать всегда одну ноту и испускать один звук. Во всяком случае сей вопрос уже никак нейдет к России. В ней есть время и место для всего, определительные, готовые системы ей, благодарение Богу, не по росту. Как ни растягивай их, они её не обхватят. Все с какого-нибудь края, но выдается она из положенной мерки. Земледельческая в одной полосе своей, мануфактурная в другой, торговая по рубежам своим, сухопутным и водяным, опоясывающим пол мира, она стоит лицом на все четыре стороны, сеет и жнет, кует и ткет в обе руки и, сидя у моря, ждет ветра, куда послать свои запасы. К тому же, на всякий случай и повсеместно ратная, во всеоружии с ног до головы, всегда готовая на вызов дерзновенного доказать ему, что, в числе других промышленностей и в застрахование всех прочих, есть у неё из чего выбивать штыки и кому ими действовать. Таковою создал ее в начале Бог, а потом Петр. Так промышленность наша есть также дочь Полтавской битвы и ровесница всем другим отраслям нашей гражданственности и государственной независимости. Довольно и сих прав её на уважение наше. Живоначальное имя Петра сопряжено со всеми успехами нашими на поприщах ратном и мирном. Куда ни пойди в России, везде отыщешь глубокие, путеводительные следы богатырской его ноги, до чего ни дотронешься, нигде еще не остыло впечатление мощной и пламенной руки его.

Не смотря на справедливость сих соображений в общем объеме и на применение их в особенности в России, нельзя не сознаться, что развитие промышленности и охранение её соответственными постановлениями правительства встречают между нами еще много противников. Многие не вполне доверяют пользе, которою охранительная система принесла России, и многие худо понимают эту пользу. Тариф 1822 года, как государственное постановление и начало новой эры в преспеянии России, не всеми еще оценен по истинному своему достоинству.

Многие, видя в нем одно коммерческое учреждение, и следовательно одно стеснение привозной торговли, восстают против него, как против нарушения свободы торговли, проповедуемое во многих книгах, со многих профессорских кафедр и даже иногда исповедуемое всенародно министрами с ораторских амвонов своих, но никогда и нигде не приведенное в действие вполне и неограниченно. Каждый тариф, как-бы ни был он либерален, имеет свои исключения, на которые соседи в праве жаловаться. Ничего нет упрямее предубеждений и полу-ученых понятий: действительность скользит по ним, и не в силах поколебать их. Не место разбирать здесь во всей подробности систему о свободе торговли. Не место доказывать, что она нигде вполне не существовала и существовать не может, равно как и запретительная система. известно, что та и другая нарушаются всегда изъятиями из общих правил и что, следовательно, нет нигде ни совершенной свободы, ни совершенной запретительности. Вес вопрос заключаться может в том: согласно ли с потребностями своего государства правительство разрешает или запрещает ввоз, или отпуск такого-то предмета, или не во вред ли выгодам его насильственно поощряет совершенным запрещением или непомерно высокими пошлинами такую-то отрасль отечественной промышленности, или, напротив, предает ее на погибель, допуская нарушительное совместничество иностранное. Важность сих соображений несомнительна, но тут нет и быть не должно принято в уважение святость той или другой системы, а одно изведание истинного положения способов и промышленности того государства, о коем идет речь. Сие положение изменяется обстоятельствами и временем: та отрасль, которая в известной эпохе требовала охранительного запрещения, может после допустить разрешение и наоборот.

Не входя в подробное исследование различных торговых систем, изменявших по временам ход промышленности и торговли в России, можно заметить с достоверностью, что еще со времен Императрицы Екатерины II начали усиливаться у нас меры запретительной или охранительной системы.

Позднее же две противоположные крайности: временное введение строгой континентальной системы и правила так называемой системы свободной торговли, провозглашенные тарифом 1819 года, не могут быть приняты в соображение при исследовании помянутого вопроса: та и другая мера была случайною и неизбежною данью обстоятельствам.

Внешняя политика, а не внутренняя польза государства, была в обеих эпохах побудительною виновницею предпринятых мер. В первой железная власть Наполеона тяготела над Европою. России нужно было, до вступления в решительную борьбу, выгадать несколько времени, и дальновидною уступчивостью отсрочить час битвы, Во второй умы, народы, правительства, выгоды общие и частные, долго сжатые и скованные, или действовавшие не по собственному произволу и не для пользы, а всегда в силу закона необходимости, – вдруг свергли иго, на них лежавшее. Европа праздновала свое примирение и свободу. Тариф 1819 года был памятником торжества сего и плодом трактатов, вследствие того возникших. Он был род жертвоприношения на алтарь мира, действие великодушного самоотвержения со стороны России. Она не только не требовала возмездия за подвиг общего спасения, но даже отказывалась от принадлежащей ей доли в дележе общих выгод, на которую события и решительное участие её в оных давали ей неоспоримое право. Но празднующим дням нужно было постановить предел. Иначе Россия слишком дорого заплатила бы за торжество свое, и пришлось бы ей жалеть о времени континентальной системы. Упадок наших мануфактур, общее оцепенение народной деятельности, непомерное наводнение наших рынков иностранными изделиями, которые более задерживали, нежели оживляли ход самой торговли, а между тем возникающее вредное противодействие за границею, стесняющее сбыт наших произведений, побудило правительство обратить заботливое внимание на истинные потребности государства.

Сии соображения дали жизнь тарифу 1822 года. Сей нечаянный перелом из одной системы в другую изумил и испугал многих. Умы, порабощенные еще свежим впечатлением, затвердившие со слуха известное правило поборников свободной торговли: дайте волю и дайте дорогу (laissez faire et laissez passer), завопили громогласно. Плаченные пророчества угрожали России неминуемым и скорым разорением. Тариф сей – смертный приговор торговле нашей, говорили они: иностранцы не станут покупать произведения наши, потому что лишены средств продавать нам свои! Они нас не будут пускать к себе, отплачивая нам за отказ в гостеприимстве. Как будто торговля дело вежливости и народы считаются визитами! Как будто не один закон выгоды определяет торговые сношения!

Высокая пошлина не столько побуждение к собственному производству, сколько соблазн к тайному провозу, – продолжали они. Казна лишится таможенного дохода и принуждена будет прибегнуть к усилению налогов, чтобы прикрыть недоимки! Отстранение совместничества иностранцев поразит неподвижностию успехи нашей мануфактурной и ремесленной промышленности! Последствием того будет монополия в пользу нескольких капитальных мануфактуристов, во вред потребителям, во вред различным отраслям сельского хозяйства, всем выгодам помещиков и вообще всему народному благосостоянию! Таковы были общие вопли.

Положим еще, что подобные предвещания могли встретить тариф при его появлении. Одно правительство имеет средство объять общие выгоды и, изведав свойства и потребности их, вывести заранее полное о них заключение, и на нем основать свои меры. Частные мнения, односторонние взгляды, при всем беспристрастии соображений, не могут ясно судить до времени и до удостоверения опыта. Но не странно ли слышать еще и ныне от многих те же толки и те же задним числом пророчества? Тариф уже выдержал двенадцатилетнее испытание. Сии годы не все были годами мира и благоприятных обстоятельств.

В 1824 году было наводнение в Петербурге: снисходя к потерям, понесенным купечеством при этом бедствии, правительство уступило одних пошлин около четырех миллионов рублей.

В 1826 и 1827 годах война с Персиею прекратила торговлю на Каспийском море и во всем Закавказском крае.

Война с Турциею в 1828 и 1829 годах имела тоже действие на торговлю по морям Черному и Азовскому и в Бессарабии.

В 1829, 1830 и 1831 годах холера держала Россию в осаде, свирепствуя во многих её областях. Вторжение подобного неприятеля и долгое пребывание его в недрах империи должны были иметь пагубное и повсеместное влияние на обороты торговли, как внутренней, так и внешней.

В 1831 и 1832 годах восстание Полыми, война с нею и беспокойства в западных губерниях задержали в тех местах все торговые дела.

Наконец в 1833 году неурожай во многих губерниях России превратил отпуск хлеба за границу. Сие вредное действие на одну из главнейших отраслей отпускной торговли вашей должно было иметь неблагоприятное отражение и на все другие, а равно и на требование иностранных товаров.

Между тем и Европа в продолжение сего периода подвергнута была различным потрясениям, которые более или менее отзывались и в движениях общей торговли. Европейский мир не был нарушен повсеместным восстанием к оружию, но сохранение вооруженного мира отвлекает внимание правительства и капиталы от пользы промышленности и торговли, Мятежи, междоусобия, ниспровержение династий и восшествие других, с изменением в правилах государственных, с переменою политических союзов и симпатий, отторжение областей от метропольных держав своих, несколько политических тяжб, долговременно ожидающих решения, все сии обстоятельства, действуя на движения фондов, на предприятия частных людей, на общую доверенность и безопасность, коих требует торговля, не могли не иметь хотя издалека и косвенно влияния и на торговые судьбы России.

Не смотря на то, Россия, пораженная в разных концах своих бедствиями, ее настигшими, Россия воюющая, Россия, опустошаемая заразою, Россия, расторгнутая в исполинском единодержавии своем временным от общего порядка отпадением многих областей своих, Россия, Провидением поставленная стражем Европейских выгод, и, следовательно, всегда готовая державною силою уравновесить волнующиеся судьбы её, Россия, под сенью охранительной системы тарифа своего, подвигалась безостановочно в возрастающем стремлении своем на стезе государственного благосостояния. Промышленность и торговля выдержали опыт сих годин пожертвований, кровавой борьбы и внешних забот. Заключения сии не гадательные. не умозрительные: они очевидны и осязательны. Фабрики наши и ремесла умножаются: успехи их были представлены на всенародный суд на трех выставках. Отпускная торговля наша усиливается, и, следовательно, приносит пользу земледелию и сельскому хозяйству. Привозная возрастает, и, что достойно замечания и поощрения, особенно в таких предметах, кой необходимы для наших фабрик. Следовательно, здесь соединяется совокупная выгода сохранения взаимства в отношении к заграничной торговле и покровительства народной промышленности, в чем заключается главная тайна всякого благонамеренного тарифа. Таможенные доходы значительно возрастают; следовательно, казна обогащается и двоякое назначение тарифа, как закона поощрительного для промышленности и закона финансового, вполне достигнута. Вексельные и денежные курсы не только удерживаются, но удовлетворительным образом улучшаются. Все эти результаты на лицо. Это не отвлеченные истины, а цифры, а факты, доступные понятию и поверке каждого. Правительство не скрывает их в тайнах кабинета: они обнародываются в достоверных документах. Виды торговли, отчет кредитных установлений, Коммерческая газета передают их во всеобщее сведение. Гласность действий – лучшая порука их несомнительности.

Теперь, чтобы вывесть полное заключение из всего сказанного выше, пересмотрим кратким обозрением действия внешней торговли с 1824 по 1834 год, для доказательства, что за удовлетворительные сии итоги мы обязаны системе, которой правительство постоянно следовало в течение десяти лет, сравним их с предыдущим десятилетием. Не забудем притом, что сие предыдущее десятилетие было точно периодом мира и благоприятной тишины. После того рассмотрим поверхностно, как система сия действовала на таможенное управление и вообще споспешествовала государственному благоустройству. В деле государственного управления никакая часть оного не может оставаться совершенно отдельною: улучшения в одной благоприятствуют всем другим; особенно же, когда сия часть, подобно таможенной, сосредоточивает в себе столько разнородных выгод, выгод частных и казны, внутренних и внешних, вещественных и чисто нравственных, настоящих и будущих.

С 1824 по 1834 год привезено иностранных товаров на – 1 951 844 619 р.

С 1814 по 1824 год на – 1 646 901 710

Более на – 304 939 909 р.

Примечание. Как цифры здесь сами по себе ни убедительны и ни дают благоприятный результат, но, вникнув в них, как в представителей ценностей и действий торговли, мы извлечем из них результаты еще более достойные замечания и одобрения. Когда наши мануфактуры и ремесла не были ограждены охранительным тарифом от опасного соперничества иностранцев, тогда привоз сырых материалов был весьма ограничен, привозная торговля не питала народного трудолюбия, не давала капиталам Русским двойного оборота: торгового и промышленного. Она их поглощала. Ныне видим совершенно противное: привозная торговля, из враждебной совместницы, сделалась союзницею отечественной промышленности.

Следующая ведомость изложит главнейшие тому доказательства:

* Привоз шелка из заграницы уменьшился от увеличившагося употребления Грузинского шелка.

Бумажных, шелковых, шерстяных и прочих красильных и набивных фабрик и сахарных заводов в России было в 1823 году 1205, а 1832 году 1567. В течение девяти лет число их увеличилось на 362. В сем отношении держались мы последнесобранных достоверных сведений. Но нет сомнения, что в последние два года цифра сия не понизилась, а, напротив, несколько поднялась. Если усиленный привоз сырых материалов доказывает процветание нашей народной деятельности, то привоз некоторых других товаров служит несомненным признаком, что народные капиталы у нас не приходят в истощение, что благосостояние разливается по разным ступеням общества и роскошь находит чем оплачивать прихоти свои. Наука государственного хозяйства не подчиняется правилам целомудренного нравоучения: роскошь есть для неё способ потребления. "Легко можно было-бы обойтись без кофе и табаку, говорит Сей, ибо прожили-же без них несколько столетий; но зачем лишать себя удовольствия, когда оно не вредно ни здоровью, ни общественному благосостоянию". Народ, который добывал бы и потреблял ежегодно на пять тысяч миллионов произведений, совершил-бы некоторые успехи, если начал-бы производить пять тысяч и двадцать миллионов, хотя бы сии двадцать миллионов и пошли на покупку табака, который может быть излишним из всех излишностей.

Привоз товаров, к жизненным потребностям принадлежащих, как-то: кофе, чая и напитков, значительно усилился в последний период. Годовая сложность потребляемого кофе привозного доходит ныне до 150.000 пудов. Вымен на Кяхте чая дает такое же число: оно почти вдвое против прежних лет. Вин привозится также гораздо более, особенно же высших качеств, привозимых в бутылках, и преимущественно Шампанского. Если сия последняя статья может относиться только до богатого звания, то в потреблении двух первых значительно участвуют и среднее состояние и низшее. Неизвестно, должны ли причислить и табак к разряду жизненных потребностей, но во всяком случае кстати, по предположению Сея, заметить, что привоз иностранного табаку равно у нас значительно усиливается. Он доходит ныне до 75.000 пудов, когда прежде сильнейший год по привозу его не показывал выше 31.000 пудов.

С 1824 по 1834 год отпущено за границу товаров на – 2.307.399.005 р.

С 1814 по 1824 год на – 2.181.694.424

Более на – 125,504.581 р.

Следуя прежнему порядку и не довольствуясь видеть одну прибыль, но разлагая свойства её, мы и здесь постараемся извлечь некоторые соображения, благоприятные нашему мнению. Противники мануфактурной системы в России, более всего опирались и опираются и ныне на опасении, что она не иначе может утвердиться у нас, как во вред земледелия и сельского хозяйства. События доказывают совершенно тому противное. Значительнейшая часть отпуска нашего состоит в предметах, именно до сельской промышленности относящихся, и в общей сложности отпуск сей возвысился. Что касается собственно до хлебной торговли, то о ней нельзя выводить определительного заключения; на усиление отпуска пшеницы, ржи и прочего зернового хлеба могут только действовать случайные и особенные обстоятельства: где нибудь за границею неурожай, или где нибудь война. Нельзя усилить отпуск товара, коего потребление усилить невозможно. Какие меры правительство ни принимай, до какой степени совершенства ни доводи земледелие, но все не заставишь Европы съесть более хлеба, нежели сколько приходится на человека. И к тому же куда возить хлеб? Везде, в Англии, во Франции и в других государствах, ограничивающие законы препятствуют привозу оного. Каждая держава старается обеспечить себя собственным продовольствием. Что же касается до отечественной мануфактурности, нет сомнений, что она еще благоприятствует землепашеству и самому потреблению хлеба. Фабричный ремесленник больше съедает хлеба, нежели хлебопашечный домосед. Скотоводство нужно равно и для земледельческой и для мануфактурной промышленности. Откуда же сия последняя почерпает по большей части свои сырые материалы, как не от улучшенного земледелия? Не все-же одного хлеба просить от земли! Земля может дать и другое. Главный предмет спора заключается здесь в сбивчивости понятий. Многие не иначе понимают обширное слово земледелие, как под ограниченным смыслом хлебопашества. Но, вместо того, признайте хлебопашество только отраслью земледелия, а земледелие одною только отраслью сельского хозяйства, и вопрос разрешится сам собою. Промышленность, в обширнейшем и разнообразнейшем объеме своем, будет тогда одним развитием средств и сил, добытых первоначальными трудами. Смешно же было бы сказать народу: не или далее! довольствуйся одною черною работою и предоставь другим дальнейшие выгоды и усовершенствования! Само собою разумеется, что должно будет напротив дать народу средства доделывать и сбывать сырыми материалами то, что ему за излишеством не нужно, или что ему иначе продать нельзя как в том виде. Разве в Англии и во Франции, в сих двух преимущественно мануфактурных государствах, земледелие в худшем состоянии, нежели в других? Решительно нет. Об опасении, что мануфактурная деятельность отъемлет много рук у полевой работы и думать нечего. Положим, что у нас 300.000 человек рукодельных работников. Удвоим это число в надежде будущего развития промышленности, и это число весьма достаточно: ибо не должно забывать, что при распространении промышленности изобретательность приискивает средства облегчать и сокращать её производства: один работает за двух и трех, животные замещают людей, механика животных. Что же значат 600.000 человек, которые из разных концов России стекутся в средоточие промышленной деятельности, и разумеется предпочтительно из губерний малоземельных и бесплодных? К тому же, при новом устройстве механических работ, в которых главный производитель не человек, а сила, мы видим, что на фабриках уже не нужно иметь цвет поколения. Отроки, женщины, увечные заняты наравне с другими, и делают свое дело.

Следующая ведомость покажет сколько вообще усилилась главнейшая отпускная торговля наша в течение последнего десятилетия в сравнении с предыдущим:

Итоги вообще удовлетворительны. Если вывоз пеньки уменьшился, за то возвысился вывоз веревок и канатов; следовательно земледелие не потерпело, а выиграла промышленность. Нет сомнения, что статья сия дала бы итог еще значительнейший, если б последнее десятилетие не было эпохою мира для морских держав, следовательно эпохою ограничения в потреблении корабельных потребностей. Введение железных цепей на место якорных канатов, заменяемое между многими иностранными мореходцами, должно также быть принято здесь в соображение. Не смотря на то отпуск веревок и канатов усилился почти вдвое в последние годы, а именно с 1830 года, когда последовало отменение отпускной с них пошлины. Если в росписи отпускной торговли вашей не может более занимать одного из главнейших мест полотно парусное, фламское и равендук, то причину того искать должно в развитии промышленности, которую каждая держава старается усилить у себя всеми возможными средствами. Например, Англия и Швеция, определением премий и другими поощрениями, содействуют у себя заведению полотняных фабрик. Но рядом с сим убытком возникает у нас и прибыль: требования на лен значительно увеличились. Статья сырых кож заслуживает особенное замечание. Поощрение отпуска товара сего понижением пошлины имело величайшие и полезнейшие последствия. Оно вообще худо было оценено. В свободном вывозе сырых кож за границу видели исключительно одно действие их на кожевенные заводы наши. И здесь противники охранительной системы, оспоривающие пользу от водворения промышленности, переходят на другую сторону, сами не догадываясь о том. Они предают выгоды сельского хозяйства, и заботятся только о выгоде мануфактурной. Они забывают, что разрешение вывоза за границу сырых кож поощряет у нас размножение скотоводства, столь необходимого вообще и для земледелия, усиливает вывоз сала, которое начали отпускать вдвое более против прежнего. Все их сердоболие устремлено ныне на упадок кожевенных заводов, который вовсе не следовал за разрешением вывоза, а напротив ему предшествовал и даже некоторым образом мог вынудить его. При упадке заводов, должно было принять меры к сохранению по крайней мере того, чем действовали они в пользу сельского хозяйства. Не способствуя к усиленному вывозу сырых кож, правительство разорило бы только наше скотоводство, а не могло бы поддержать кожевенные заводы, вопреки законам необходимости. Из выделанной кожи отпускалась от нас одна юфть, а пора юфти миновалась. Наполеон был большой покровитель сей отрасли торговли нашей, но покровительство сие покупалось дорогою ценою. Вооруженные кочующие племена в переходах своих из одного края Европы в другой и далее изнашивали в его время много обуви. Много обуви оставалось и на полях сражений. Мир сберегает это потребление. Мода, другого рода всевластный повелитель, действуя в свою очередь, вытеснила напротив юфть из круга многих употреблений, заменив ее другими. Промышленность и торговля имеют свои изменяющиеся законы. В том и заключается тайна охранительной системы, чтобы во время, согласно с потребностями, налагать или снимать запрещение. Смешно полагать, что у нас юфть будут покупать, потому только, что станем ее выделывать, и вот однако же заключение, которое должно вывести из общих толков. Впрочем нельзя сказать, чтобы вывоз юфти и понес значительное уменьшение. Напротив, он в последнее десятилетие даже несколько и перевесил предыдущее, конечно не в надлежащей соразмерности с другими отраслями промышленности, но причины тому достаточно объяснены. В отпуске масла конопляного и льняного замечаются по годам значительные изменения. В 1829 году отпущено его 509.000 пудов; а в 1830-643.000, что превышает сильнейшие вывозы лучших прежних годов; но в сложности отпуск сей не представляет постепенного повышения. Впрочем, не должно слишком жалеть о том. Производство масла, ограниченное у нас еще в тесных пределах грубого сельского хозяйства и старинного обычая, дает такие ничтожные выгоды в сравнении с теми, которое оно должно дать и дает в Англии, при лучшем устройстве, что усиленный вывоз льняного семени едва-ли пока не предпочтительнее. Несколько раз уже журналы обращали внимание сельских хозяев на сей предмет особенной важности, но доныне последствия не отвечали полезным указаниям. В числе других статей вывоза, достойных замечания, хотя и более ограниченных в действии своем, можно упомянуть о следующем:

Вывоз леса значительно увеличился с 1824 года. В некоторых годах вывезено было до 700.000 пудов и более поташа. Шерсть составляет новую и замечательную статью в нашей отпускной торговле. Она применяется к статье сырых кож и может служить новою темою для тех, которые пугаются у вас развития промышленности, как вредной успехам сельского хозяйства, и поощрения сельскому хозяйству, как вредному выгодам наших мануфактур. Между тем разведение овец усиливает наше скотоводство и обогащает торговлю нашу новою отраслью. Сукноделие держится и улучшается, и шерсти отправляется в иные годы до 160.000 пудов и более. Требование на воск приметно возрастает. В последнее десятилетие вывезено его 518.000 пудов, а в прежнее 350.000 Отпуск щетины следует тому же благоприятному движению. В течение последних десяти лет вывезено ее до 700.000 пудов, а в предыдущее 519.000.

Обозревая круг сих действий в отношении к отечественной промышленности и к внешней торговле отпускной и привозной, нельзя не сознаться, что вообще заметно движение в лучшему. Нет действия без причины: нельзя не согласиться и в том, что причину тому должно искать в охранительной системе, которой следует правительство. Полагать, что сии благоприятные последствия могли быть выведены и без содействия той системы, было-бы слишком неосновательно. Но здесь надлежало бы вывести из предположения сего еще страннейшее заключение: что сии благие последствия выведены не только мимо, но вопреки предпринятой системе. Заключение вовсе не допустительное. Таможенный закон всеобъемлющ и так тесно обхватывает все промышленные и торговые выгоды народа и вообще все его вещественное благосостояние, что он во всех применениях своих должен быть непосредственно им вреден, или непосредственно им благоприятен. В таможенном законе нет ничего отвлеченного, ни условного. Он закон действительности, и только.

Для полноты картины внешней торговли должно выставить движения привоза и вывоза золота и серебра. Они являются в следующем виде:

Излишне было бы входить в опровержение всех мнений, которые у нас затемняют вопрос о пользе или вреде свободного отпуска и ввоза драгоценных металлов. главная причина господствующих заблуждений есть та, что монеты и первобытное вещество, из коего монеты выделываются, почитают за богатство какого-то особенного рода, к которому не могут быть применены другие ценности. Отстраните это заблуждение, и вопрос пояснится сам собою. Драгоценные металлы и монеты будут тогда наравне со всеми другими товарами, коих привоз и вывоз соразмеряется с местными потребностями. Одному купцу выгодно выменять за границею Французское вино на Русскую рожь, и он высылает рожь; другому выгоднее выменять такое же вино на золото, и он высылает золото. В торговле никто ничего не отпускает и не уступает в виде подарка, а всегда в виде мены на другую ценность. В движении торговых оборотов и высланная рожь и высланное золото рано или поздно, в каком нибудь виде, по возвратятся туда, откуда были отправлены, не к тому же лицу может быть, но все в круг общенародного капитала! Вот почему нельзя никогда безусловно применять выгод народа к выгодам частного лица. Частный человек, который имел-бы серебро и золото в излишестве против нужного его потребления, не обеднел-бы от сего излишества и мертвый рубль его остался бы всегда рублем.

Напротив же, излишнее изобилие монеты у народа было бы неизбежною причиною упадка ценности оной и, следовательно, постепенного обеднения его. Если свобода торговли может быть неограниченно допущена в каком-нибудь отношении, то именно в отношении к отпуску и ввозу драгоценных металлов. Определительная ценность их, мало изменяющаяся обстоятельствами и местностями, известное употребление их уравновешивают сами собою, без направления правительства, случайности их колебания. Деньгам нигде не нужно иметь свидетельства о происхождении: они товар повсеместный. При излишнем накоплении цена их упадает, и тогда ищут они истока туда, где они дороже. Недостатка в них быть не может, ибо тогда, при возвысившейся цене их, драгоценные металлы, в слитках или монете, стекутся туда, где они, как товар, дороже всего другого, и во всяком случае отправители их вышлют с тем, чтобы получить на них другие ценности; следовательно, выгоды взаимной торговли соблюдены с той и другой стороны.

При усилившемся движении торговли неминуемо должно было усилиться и движение торгового мореплавания. Оно важно не только как живейший и удобнейший способ торговых отправлений, но и само собою как отрасль промышленности и обращение капиталов, питающихся движением. Два десятилетия, принятые нами мерилами наших исследований, представляют наше торговое мореплавание в следующем виде:

Кораблей было в приходе из иностранных мест: