О жизни и сочинениях В. А. Озерова

Зри ноги ты мои, скитавшись, изъязвлении;
Зри руки, милостынь прошеньем утомленны;
Ты зри главу мою, лишенную волос, –
Их иссушила грусть и ветер их разнес.

Нельзя поэтичнее выразить, что Эдип оплешивел, и есть некоторая смелость в упоминании о том, что он плешив.

Особенно нравились мне, и, по воспоминаниям, нахожу и ныне прелесть, в следующих стихах Фингала: часто приходят мне они на память и твержу их:

И тени в облаках печальны и безмолвны,
С вечерней тишиной, при уклоненьи дня
По холмам странствуют, искав вотще меня.
Я удалился вас, и оных мест священных,
За волны шумные, в страну иноплеменных,
Куда меня влекла могущая любовь.
Но вы не сетуйте: она и вашу кровь
В весенний возраст дней, как огнь, воспламеняла;
Улыбка красоты и вас равно пленяла.
Вы были счастливы; но я!..

Этими стихами покушался я умилостивить Пушкина, по он не сдавался. Из всего Озерова затвердил он одно полустишие: «я Бренского не вижу».

Во время одной из своих молодых страстей, это было весною, он почти ежедневно встречался в Летнем саду с тогдашним кумиром своим. Если же в саду ее не было, он кидался ко мне или к Плетневу и жалобным голосом восклицал: «Где Бренский? – Я Бренского не вижу».

Разумеется, с того времени и красавица пошла у нас под прозванием Бренской.

Любил я очень и слова Моины:

В пустынной тишине, в лесах, среди свободы,
Мы возрастаем здесь, как дочери природы,
И столько ж искренны, сколь искренна она.
Итак, о государь, открыть тебе должна,
Что с первого тебя я возлюбила взгляда.
К герою страсть, души высокая отрада!
Гордяся чувством сим и радуясь ему,
Призналась в том отцу, народу и всему,
Что в отческой стране чувствительность имеет,
И праху матери, который в гробе тлеет, –
Природе, словом, всем известна страсть моя,
О коей небесам сказать готова я.
Поверь, Моина здесь не менее Фингала
Терзалась мыслию, разлукою страдала.
Как часто с берегов или с высоких гор
Я в море синее мой простирала взор!
Там каждый вал вдали мне пеною своею
Казался парусом, надеждою моею.

Жуковский особенно ценил два последние стиха; но зато ужасно сердился за два следующие, в которых вал, опустясь к глубокому песку, разливал по сердцу Моины тоску. Подобные неровности и падения, к сожалению, встречаются в Озерове.

Мы говорили о романическом настроении Озерова. Им воодушевил он, не совсем исторически, и Димитрия Донского. Наш удельный князь перерождается в рыцаря Танкреда. Следующие стихи напоминают стихи Танкреда в трагедии Вольтера: Conservez ma devise: elle est chere a mon coeur etc.[4 - Храните мой талисман: он дорог моему сердцу и т. д. (фр.).]

Вот цепь, которая груди моей касалась;
Вручи ее княжне. Когда она являлась
Или очам моим, иль мысли лишь моей,
Грудь билась пламенно под скромной цепью сей,
Залогом ей отдай, когда меня не станет,
Как сердце уж мое и биться перестанет.
Но коль Димитрия оплачет хоть слезой,
Ту радость принеси на гроб печальный мой.

В трагедии «Поликсена» Озеров вступил, или возвратился, на классическую греческую почву. Она отрезвила его, дала ему более стройное и спокойное направление. Даже стих его выпрямился, возмужал: нередко отличается он аттическим благообразием. Особенно хорошо выдержана роль самой Поликсены. В ней много женственной прелести. Это последнее творение автора, во всяком случае, доказывает, что если полного, зрелого трагика в Озерове еще не было, то трагик в нем созревал. В том, что он совершил, таилась надежда того, что он мог бы совершить, если ранняя и печальная смерть не поразила бы его посреди блестящего и многообещающего поприща.

    1876

notes

Сноски

1

Графа Дмитрия Николаевича Блудова; здесь приводятся почти вполне собственные слова его. (Примеч. П. А. Вяземского.)

2

Трагедия Крюковского. (Примеч. П. А. Вяземского.)

3

См. в «Вестнике Европы» разбор «Поликсены», написанный Мерзляковым. (Примеч. П. А. Вяземского.)

4

Храните мой талисман: он дорог моему сердцу и т. д. (фр.).