Сергей Николаевич Глинка

Он же, устроив желтый дом для литературной братии своей, отвел в нем гостеприимный уголок и для издателя «Русского Вестника».

Нумер третий – на лежанке
Истый Глинка восседит:
Перед ним дух Русский в склянке
Не откупорен стоит;
Книга Кормчая отверзта,
А уста отворены,
Сложены десной два перста,
Очи вверх устремлены.
«О, Расин! откуда слава!
Я тебя, дружка, поймал!
Из Российского Стоглава
Ты Гофолию украл!
Чувств возвышенных сиянье,
Выражений красота
В Андромахе – подражанье
Погребению кота».

Глинка первый смеялся всем этим шуткам и продолжал свое дело. Впрочем сердиться было и не за что. Да к тому же литературных сердец, литературных страстей тогда и не знали. Литература и барышничество тогда шли еще противоположными путями. Литераторы составляли общину, а не междоусобицу, разделенную на акциях. Каждый мог иметь свое мнение, но в каждом писателе видел брата и уважал его, уважая себя. Иной держался более Карамзина, другой – более Шишкова, но и Шишков был честный и благородный человек. Всех перетопив и не пощадив эпиграммами своими и его в Лете, вот что сказал о нем Батюшков:

Один, один славянофил,
И то, повыбившись из сил,
За всю трудов своих громаду,
За твердый ум и за дела –
Вкусил бессмертия награду.

Таким образом понимали в то время шутку и сатиру. Так действовали в благородных поединках, нападая и на самого запальчивого и сильного противника. Должно отдать справедливость Глинке. Он никогда не отдавал себя в кабалу никаким литературным партиям. Он прошел беспристрастно и миролюбиво сквозь несколько поколений литературы и литераторов наших. Ко всем питал он сочувствие и радушие. Рождением своим, воспитанием и воспоминаниями лучшей поры в жизни, молодости, принадлежал он веку отжившему, но с любовью и уважением приветствовал знаменитости и надежды других поколений. Не забывая стихов Княжнина и Сумарокова и высказывая их на память целыми тирадами, он знал наизусть и целые страницы из прозаических сочинений Карамзина и стихи Жуковского, Пушкина и Языкова. Для него свято и дорого было Русское слово, во всех его возрастах и изменениях. Одаренный памятью обширною, изумительною, он присвоил ей не только все то, что прочитал по-русски, но знал также твердо и французских писателей, особенно принадлежавших ко второму пятидесятилетию XVIII века. В последнее время жизни своей, когда, изнуренный недугами и пораженный слепотою, он не мог уже сам читать и писать, а слушал и диктовал, – он в минуты отдыха перечитывал наизусть красноречивые страницы любимых своих авторов. Он помнил и Руссо, который имел такое сильное и очаровательное влияние на воображение своих современников, и речи Мирабо, которые так сильно волновали умы, еще доверчивые и самонадеянные. И здесь кстати повторить и еще с большим значением: все было тогда молодо и опрометчиво!

Но прошла молодость со своими верованиями и заблуждениями, сочувствиями и прекословиями, страстями и неуступчивостью. Наступили другие молодости, которые также отрезвились или отрезвятся в свою очередь. Жизнь Глинки протекла среди разнообразных, великих и поучительных явлений. В долголетнем течении сошлась она на пути своем со многими событиями, которые то ниспровергали, то вновь устраивали политический, внешний и внутренний быт государств и общества. Он на веку своем прожил несколько веков, то как посторонний зритель, то, силою обстоятельств и отражения, иногда и как участник в событиях, по мере способностей своих и назначения своего в обществе. С умом восприимчивым, с чувством пылким, с любовью ко всему человечеству, он никогда не был ни зрителем равнодушным, на своекорыстным, ленивым деятелем. Во всю жизнь был он в полном значении слова: человеком, гражданином, христианином. В духовном отношении этого довольно. В житейском все это может быть условно. Успех, счастье – не что иное, как случайности в жизни. Самые дарования, которые даются нам от Бога, не всегда могут быть мерилом внутреннего достоинства человека. Вне житейских оценок есть другое воздаяние. Виноградари одиннадцатого часа получают также свою мзду. Много званых, но кто будет избран, нам неизвестно.

Глинке на долю выпали светлые дни, но и пасмурные. Последних более. Первые встречал он без самозабвения, но с умилением и благодарностью к Промыслу; другие – с покорностью и молитвою. Наконец, что осталось из всей этой долгой жизни, более или менее примыкавшей к беспрерывному ряду замечательных и великих событий, на которые отвечал он частью сочувствием, частью посильною деятельностью? Почти все первостатейные действователи сих исполинских переворотов и самые события перешли уже в историю. В тишине и в тени вот и сам Глинка сошел в могилу. Что же осталось по нем? Несколько добросовестных и полезных трудов, несколько частных, добрых дел, которых следы может быть давно уже остыли на земле, но которым счет ведется в своем месте. Вот и все! Нет остается еще одно, которое он после отечества, или наравне с ним, любил более всего в мире, ибо оно в отечестве было для него священнейшею его собственностью, теснейшею связью между им и родиною. Осталось еще по нем многочисленное семейство, которому он был вождем другом и опорою. Имущества за ним не было никакого. Еще в молодости своей отказался он в пользу сестры своей от маленького наследства, полученного им по кончине отца. С той поры до конца дней своих жил он и содержал себя и семейство трудами своими и монаршими щедротами, которые также были наградою за полезную его деятельность.

В числе написанного им в последнее время жизни его есть книга: «Русское чтение». Издание оной не окупилось. Несколько сот экземпляров этой книги лежат еще в типографии по неимению средств выкупить их. С полною доверчивостью призываем всех добрых людей принести дань памяти Сергея Николаевича Глинки и почтить ее свидетельством сочувствия к участи тех, которых он любил и для которых постоянно трудился. Во всяком случае, каждому покупщику книга окупится наслаждением, неминуемо следующим за содеянием доброго дела.

    1847