Многоликое зло

– Ты свободна, – сказал Тони, когда они впервые нежились субботним утром в постели. – Теперь ты принадлежишь самой себе, мы принадлежим сами себе. Можем поехать отдыхать. Избавиться от этих проклятых часов.

– Сегодня придет мастер, чтобы их починить, – напомнила Сандра.

– Бог мой, зачем тратить на это деньги? Давай лучше продадим их на каком-нибудь аукционе.

– Сначала надо починить. Я не могу оставить их такими.

– С механизмом все в порядке, миссис Эллис. Я все тщательно почистил; возможно, они остановились из-за пыли.

Сандра заплатила мастеру и поблагодарила его. Провожая его к двери, она решилась спросить:

– Возможно, вы знаете, кто мог бы пожелать их купить?

– Э-э… – задумчиво протянул мужчина. – Что ж, вещь вполне достойная. Спросите Атертона с Льюис-Хай-стрит.

Сандра закрыла дверь и удивленно повернулась, услышав, что ход часов возобновился. На ее глазах минутная стрелка рванула вперед и остановилась на одиннадцати минутах третьего.

Тони отправился играть в гольф и должен был вернуться ближе к вечеру.

Сандра решила, что ей необходимо продать часы и заняться этим немедленно. Чем раньше часы исчезнут из дома, тем лучше. Возможно, она проявляла непочтение, желая избавиться от них до похорон, но это уже не важно.

Тони вернулся домой около пяти и был удивлен, не увидев «тойоты» Сандры у дома. Войдя в холл, он обратил внимание, что часы ее деда по-прежнему показывают три и не издают ни звука. Странно, подумал он. Ведь Сандра говорила, что мастер придет в полдень. Из кухни доносился шум. Это Сандра.

– Привет, любимая, – сказал он, входя. – А я решил, что тебя нет.

На столе он увидел поднос с чаем.

– Мамочка ждет чай, – сказала она. – Пришлось вернуться.

Тони искоса посмотрел на нее:

– Твоя мама умерла. А где машина?

Звонок в дверь раздался прежде, чем она успела ответить. Сандра продолжала заниматься чаем, будто не слышала ни вопроса, ни звонка.

Тони открыл дверь. Перед ним стояли двое полицейских со скорбными лицами, держа фуражки в руках.

– Мистер Энтони Эллис? – спросил один. Голос его слегка дрожал.

– Да, – кивнул Тони.

– С вашей женой несчастье, сэр. Ее сбила машина, когда она переходила Льюис-Хай-стрит. Ее повезли в клинику Роял-Суссекс-Кантри, но по дороге она скончалась.

Тони покачал головой:

– Тут, верно, какая-то ошибка – моя жена дома. Входите и посмотрите на нее сами.

Он провел их в кухню.

– Сандра, ты ни за что не догадаешься… – Он замолчал на полуслове. В кухне никого не было. И подноса на столе не было.

Тони побежал наверх, выкрикивая имя жены, но слышал только тишину. Он медленно спустился по лестнице.

– К-к-когда… это случилось?

– Совсем недавно, сэр, – ответил ему второй полицейский и как-то странно посмотрел на часы деда. – Часа в три, сэр.

Виртуально живой

Генри сжег дорогой новый чип, уничтожив важный файл в почте, а потом безнадежно застрял посреди мира. Потерялся. Облом, как бывает в понедельник утром.

Генри, или henry.biomorph.org.uk, если уж приводить его полное имя, решил справиться с этой проблемой тем же способом, как и со всеми своими проблемами, – он отключился, надеясь, что каким-то чудом все образуется само собой, когда он включится. Или он просто не включится. Черта с два так будет. Нельзя послать в небытие того, кто и так прибывает в забвении.

Пусть попробуют.

«Рассказывайте, – подумал он и фыркнул. – Вот вы у меня где». И не важно, что трудно понять, в каком месте это «где».

Он был не вполне эфемерной сущностью – он был продуктом физики элементарных частиц, фрактальным выражением реального человека, потоком волн самовоспроизводящейся энергии размером в три нанометра, внутри которого содержалась вся информация, когда-либо передаваемая по компьютерным проводам и поступавшая в любой канал передачи данных по всей планете, что делало его самым умным в мире и одновременно наименее опытным. Что-то было ему недоступно – вкус еды, секс, запахи, любовь. Он был кладезем знаний и накопленной мудрости. Если бы он мог носить футболку, на ней было бы написано: «Видел все, и что толку?» Но никто еще не создал футболку три нанометра длиной, а если бы и создал, такая вещь была бы для него бесполезной, так как ее испепелили бы девять триллионов байт данных, проносящихся мимо него за одну аттосекунду. Он бы мечтал тогда стереть из памяти слова: «Полностью одет, но некуда идти», поскольку они не имели бы к нему отношения. Однако он не мог окончательно избавиться от информации. Он пытался, но она поступала вновь от кого-то другого. Он видел все фильмы, которые были сняты. Читал все книги. Смотрел все телевизионные программы, которые транслировались на каждом канале, в каждой стране за последние двадцать пять лет.

Потом появилась рука, тянущаяся к кнопке выключения. Приступ страха, взявшегося непонятно откуда, сменился настоящей паникой; рука приближалась к красной кнопке, под которой было написано крупными буквами: «АВАРИЙНОЕ ОТКЛЮЧЕНИЕ». Ниже должно быть указано (этого, конечно, не было) такими же крупными буквами: «ВЫПОЛНИТЕ НЕОБХОДИМЫЕ ДЕЙСТВИЯ ВО ИЗБЕЖАНИЕ НЕОБРАТИМЫХ ПОВРЕЖДЕНИЙ».

– Выполните! – кричал Генри. – Выполните! – Паника захватила его. – Выполните!

Он чувствовал, как взлетает вверх, сбитый с толку отсутствием гравитации; выше, быстрее, сквозь кромешную тьму черного вертикального тоннеля. Последовал удар страха, опустошил его, ввел в бессознательное состояние.

Режим запуска. Включилось на полную мощь сознание охотника-собирателя.

«Какое счастье, – подумал он. – Я не сдох». В наши дни ни в чем нельзя быть уверенным.

Он лежал неподвижно, пульсирующий страх еще жил в нем, но паника отступала. Он постарался расслабиться и логически соединить все существующее вокруг. Один и тот же кошмар преследовал его из ночи в ночь и казался совершенно реальным. Впрочем, что в наши дни можно считать реальностью? Жизнь превратилась в путаницу, последовательный пространственно-временной континуум полной неразберихи. Он тупо уставился на пиксели на подушке рядом.

Сотни пикселей. Тысячи. Миллионы, требующие соединения для передачи четкого изображения его жены. Отправляясь спать, он всегда сжимал его (чтобы сэкономить место на жестком диске – его мозге, как он предпочитал называть), но обратное расширение каждое утро было делом хлопотным, учитывая, что его необходимо было произвести в смехотворно короткий период времени.

Черт, насколько можно еще уменьшить это время? Оно уже превратилось из пикосекунд в наносекунды, затем аттосекунды. Аттосекунда выросла в секунду, потом еще одна секунда и Большой взрыв… ему надо успеть собрать все меньше чем за мгновение.

– Доброе утро, милый, – произнесла Сьюзен, сонно улыбаясь. Нагромождение пикселей превратилось в цельный образ жены с прядью темных волос, упавших на лицо. Черт, она же как живая, именно такой он ее помнит – впрочем, так и должно быть.

Он потянулся и поцеловал ее. Разумеется, губы коснулись пустоты, но он все равно делал так каждое утро. И она ответила ему, кокетливо надула губки и слегка усмехнулась, словно хранила тайну, которую не собиралась ему открывать. Она тихо хихикнула, как делала каждое утро.

– О, милый, конечно хочу. Хочу!

Он смотрел, как она встает с кровати, и ощутил неожиданно острое желание, увидев, как она, выгнув обнаженное тело, поправляет волосы и удаляется в ванную.

Хлопнула дверь. Бог мой, они не занимались любовью с… с… Он порылся в памяти – сегментах памяти… нет, в клетках, да, клетках мозга (человеческие ресурсы, как они это называли), – но так и не смог вспомнить, когда они последний раз занимались любовью. Он даже не помнил, когда последний раз об этом думал. Все еще больше запутывается. Синдром стресса от перегрузки мозга. Это стало самым распространенным заболеванием западного мира. Мозг заполнен, для новой информации в нем нет места, отчего появляется ощущение паники и растерянности. Генри и сам с недавнего времени страдал этим синдромом.

Симптомы были настолько очевидны и ясны ему, что он даже не потрудился обратиться к врачу, чтобы тот подтвердил диагноз: в мире столько этих чертовых широкополосных каналов.

Он напрягся, взбудораженный тревогой. «Я не могу заняться любовью с женой, потому что ее не существует, точнее, она существует в моей памяти. В моей реальности». Затем он сказал себе то, что всегда говорил, чтобы себя успокоить: «Cogito, ergo sum». И несколько раз повторил по-английски, потому что по-английски это звучало лучше: «Мыслю, значит, существую».