История пиратства. От викингов до наших дней

Мало чем отличалось положение дел к концу того же века у виталийских братьев на Балтийском море. Многие представители низших слоев знати в этом регионе изнывали от infausta paupertas – «фатальной бедности», хотя и сохраняли прежние титулы и претензии[21 - Puhle, Die Vitalienbr?der, 33.]. В большинстве своем они зависели от доходов от земельных владений, что неизбежно делало их уязвимыми перед частыми аграрными кризисами, когда цены на продовольствие опускались на самое дно. Типичные представители своего неспокойного, воинственного времени, аристократы обладали по крайней мере одним востребованным на рынке навыком – искусством боя, отточенным в частых крупных и мелких войнах. Кроме того, обедневшие представители знати считали грабеж и мародерство «наименьшими» из смертных грехов и не слишком позорными. Это подтверждает поговорка тех времен: «Ruten, roven, det en is gheyen schande, dat doint die besten von dem lande» («Скитаться и грабить не грех, лучшие люди на земле делают это»)[22 - Там же.]. Так что вполне логично было практику грабежа на суше распространить и на море.

Конечно, в отличие от простонародья, люди благородные на этом пути выступали в роли предводителей. На свои скудные средства они покупали корабль, снаряжали его и управляли им вместе с проверенными в бою товарищами, небезосновательно надеясь вернуть вложения после пары успешных набегов. А некоторые другие бедные дворяне были настолько искусны в бою и командовании, что и без покупки собственного судна возглавляли пиратские вылазки. Так произошло, например, с двумя монахами нищенствующего ордена, которые поднялись до руководства виталийскими братьями[23 - Там же, 61–3.].

Что заставило этих двух чернецов стать пиратами, неизвестно. Но, как ни странно, они были не первыми монахами, прибившимися к морским разбойникам[24 - Дабы избежать недопонимания, следует заметить, что здесь мы говорим об отдельных монахах странствующих орденов, а не о профессиональных «монахах-воинах», таких как христианские рыцари-тамплиеры, госпитальеры или буддийские сохэй.]. Монах Юстас, известный также как Черный Монах, родился во Франции около 1170 года в знатной семье в городе Булонь-сюр-Мер. Его отец Бодуэн был одним из старших баронов этой прибрежной зоны, и Юстаса, видимо, хорошо обучили и рыцарскому, и морскому делу – его последующие успехи в качестве капера и пирата указывают на то, что он, вероятно, набрался опыта в Средиземноморье, где был корсаром[25 - Burgess, Two Medieval Outlaws, 7–8.]. Почему Юстас решил уйти в бенедиктинский монастырь, неясно. Чуть яснее причины, по которым он покинул обитель: ходили слухи о некоем его проступке, и вдобавок Юстас хотел отомстить за смерть своего отца, которого убил другой вельможа. Проведя какое-то время в бегах вблизи Булонь-сюр-Мер, Юстас нашел хорошее применение своим навыкам бывшего корсара, став около 1204 года одним из каперов короля Англии Иоанна Безземельного, втянутого в длительную войну против французского короля Филиппа II Августа. На протяжении примерно десяти лет Юстас нападал на французские корабли, а также на берега Ла-Манша, превратив остров Сарк в полунезависимую пиратскую базу, к досаде обитателей близлежащих английских портов Гастингс, Нью-Ромни, Хайт, Дувр и Сэндвич (известных как Пять портов), которые тоже страдали от его набегов. Когда в 1212–1213 годах против Юстаса ополчился английский двор, он тут же переметнулся на сторону Франции и стал грабить теперь уже английские корабли и побережья. Смертный час Черного Монаха пробил 24 августа 1217 года во время битвы при Сэндвиче, когда английским морякам удалось взять на абордаж его корабль и ослепить оборонявшихся французов размолотой в порошок известью: «Они запрыгнули на корабль Юстаса и очень жестоко обошлись с его людьми. Всех баронов пленили, а Монаха Юстаса убили. Ему отсекли голову, едва лишь закончилось сражение»[26 - Матвей Парижский, цит. по: там же, 34.].

Но не только христианские монахи нарушали свои обеты, становясь пиратами; буддийские на другой стороне земного шара поступали порой точно так же. Сюй Хай, например, много лет вел спокойную жизнь уважаемого монаха в знаменитом монастыре «Пристанище тигров» близ города Ханчжоу[27 - Hucker, 'Hu Tsung-hsien's Campaign Against Hsu Hai', 280.]. Но в 1556 году по неизвестной причине он внезапно решил уйти оттуда и присоединиться к пиратам вокоу, которые орудовали в Восточно- и Южно-Китайском морях в период между 1440-ми и 1560-ми годами[28 - Там же.]. Знание религиозных обрядов, песнопений и ворожбы обеспечило Сюй Хаю «верность его команды, которые называли его "генералом, посланным Небом для умиротворения океанов"»[29 - Levathes, When China Ruled the Seas, 185.]. Но, как и христианские монахи, пиратствовавшие в Северном и Балтийском морях, Сюй Хай был скорее исключением, чем правилом: вокоу набирали главным образом японцев, китайцев и малайцев, которыми двигала либо алчность, либо нужда, либо то и другое. Основная масса, вероятно, происходила из закаленных китайских моряков, служивших прежде на кораблях регулярного военно-морского флота. Толчком к увеличению числа новобранцев послужило введение жестких ограничений или прямых «морских запретов» (хайцзинь) на морскую торговлю, а также расформирование мощного флота империи Мин, бороздившего Индийский океан под командованием адмирала Чжэн Хэ в 1405–1433 годы.

Резкие перемены в китайской морской политике привели к тому, что тысячи уволенных моряков стали отчаянно пытаться найти работу и новую жизнь, а многие купцы решили продолжить заниматься своим ставшим теперь незаконным бизнесом, принимая участие в пиратских операциях – либо активно, организуя набеги, либо пассивно, перекупая краденое. Самый могущественный из этих купцов-пиратов, Ван Чжи, до того как стать разбойником, был богатым и уважаемым торговцем солью. На острове Кюсю, под защитой японских феодалов, Ван Чжи устроил базу, откуда стал контролировать быстро растущую пиратскую империю, не участвуя в набегах лично. В его случае превращение из уважаемого купца во внушающего страх пирата не было намеренным: запрет на мореходство, введенный в империи Мин, уничтожил его бизнес, основанный на морской торговле[30 - Chin, 'Merchants, Smugglers, and Pirates…', 50–52.]. У Ван Чжи просто не было выбора.

На то воля Божья

Заниматься пиратством было намного легче, если это ремесло не подвергалось общественному осуждению. В некоторых приморских культурах, например у раннесредневековых викингов, которые с VIII века нападали на берега Британских островов, Ирландии и материковую Европу, или у оранг-лаутов («морских людей»), примерно в то же время грабивших побережья Малаккского пролива на противоположной стороне земного шара, мародеры считались благородными воинами, достойными восхищения и уважения[31 - О социальном бандитизме см.: Hobsbawm, Bandits.]. В таких культурах участие в пиратских рейдах было одним из приемлемых способов заработать себе репутацию и богатство.

Тот, кто принадлежал к сообществу воинов и намеревался стать феодальным сеньором, стремился к трем главным целям: снискать славу свирепого бойца; добиться власти, заполучив рабов; и накопить богатства. Особенно важно это было для викингов:

В мире викингов богатство заключалось не в пассивном накоплении золота и серебра, спрятанных под землей или на дне сундука, а скорее в статусе, союзах и связях. Скандинавские сообщества эпохи викингов были открытыми системами, в которых каждый человек или отдельная семья должны были постоянно отстаивать свое положение перед другими, теоретически занимавшими то же место[32 - Hedeager, 'From Warrior to Trade Economy', 84.].

Для того чтобы сохранить или улучшить свое положение в таком обществе, требовался доступ к ценностям в ликвидной форме, чтобы делать щедрые подарки, подобающие статусу; и совершенно очевидно, что предпочтительны были золото и серебро[33 - Там же.]. Постоянная необходимость преподносить дары, по меньшей мере равные полученным, способствовала беспощадности и вседозволенности. Неудивительно, что во время весьма редких и непродолжительных мирных периодов, в отсутствие законных возможностей совершать набеги, социально приемлемой альтернативой им становилось пиратство – не вполне узаконенная, но и не осуждаемая форма морского грабежа. Соответственно, «возможность быстро получить прибыль в виде движимого имущества и рабов должна была склонить многих к разбою»[34 - Foote and Wilson, The Viking Achievement, 229.]. Эта практика сохранялась и в период обращения викингов в христианство в X – XII веках.

На фоне набожности, царившей на обоих берегах Средиземного моря в позднее Средневековье, религия во многом благоприятствовала мировоззрению в духе «мы против них», предлагая убедительное объяснение, почему «их» можно или даже нужно атаковать и убивать. Средиземноморские каперы, будь то сарацинские пираты VIII – XIII веков, берберские корсары или же «истинно верующие» рыцари-госпитальеры (иоанниты), прибегали к этой весьма грубой дихотомии, чтобы оправдать свои действия, хотя мотивы их были скорее экономическими и политическими. Девиз Deus vult – «Этого хочет Бог», провозглашенный папой Урбаном II на Клермонском соборе 1095 года, где был объявлен I Крестовый поход, благословил сомнительные акты морского разбоя; вот почему среди участников подобных предприятий было немало христианских рыцарей. Другая – мусульманская – сторона не имела регулярного военно-морского флота и использовала пиратские набеги для ослабления христианских морских держав: мусульманские корсары и пираты считали себя гази – воинами, сражающимися против неверных, за ислам. Стоит ли говорить, что религиозные мотивы можно обнаружить и в морской борьбе за политические и экономические выгоды в Индийском океане, Южно-Китайском море, на Дальнем Востоке – всюду, где сталкивались соответствующие интересы мусульман и христиан.

Истинный религиозный пыл и рвение, выраженные в словах Deus vult, были мощной движущей силой таких предприятий; например, госпитальеры, по красноречивому описанию великого английского историка Эдуарда Гиббона, «пренебрегали жизнью и были готовы умереть в служении Христу»[35 - Цит. по: Bradford, Mediterranean, 361.]. Пиза и Генуя совершали постоянные набеги на мусульманские порты по всему североафриканскому побережью и «тратили наживу на прославление Бога, ибо часть ее они пожертвовали на собор Святой Марии, строительство которого начинали тогда пизанцы»[36 - Abulafia, The Great Sea, 279.]. Такие действия однозначно свидетельствуют о том, что религия использовалась для легитимизации пиратства: «Эти набеги порождали у пиратов чувство причастности к священной борьбе против мусульман. Бог должен был вознаградить их усилия победой, добычей и некими духовными благами»[37 - Там же.]. И все же объяснять вышеупомянутые конфликты одной лишь религией было бы чрезмерным упрощением: при необходимости мощные экономические и политические мотивы виртуозно преодолевали религиозную пропасть. Например, благочестивый кастильский корсар XV века дон Перо Ниньо, бывший капером на службе у своего короля Энрике III, любезно посетил по приглашению местных властей входившие в Гренадский эмират порты Гибралтар и Малагу – как пишет биограф дона Перо, «ему подарили коров, овец, птицу, печеные хлеба в изобилии и большие блюда с кускусом и всяческим пряным мясом; однако капитан не притронулся к тому, что дали ему мавры»[38 - Diaz de Gamez, The Unconquered Knight, 54.]. Поскольку в то время Кастилия не воевала с Гренадским эмиратом, для местных мусульман, в отличие от их соплеменников с североафриканского побережья, враждовавших с кастильцами, гость опасности не представлял. Не каждый мусульманин был врагом даже для ревностных госпитальеров – бывали и исключения согласно известному принципу: «Враг моего врага – мой друг».

И с мусульманской стороны работал тот же механизм. Хотя корсарство считалось морским продолжением сухопутного джихада («священной войны»), а те, кто в нем участвовал, рассматривались как воины ислама, или гази, в ряды пиратов вступало много перебежчиков из числа греков, калабрийцев, албанцев, генуэзцев и даже евреев, и не обязательно из-за вновь обретенного религиозного рвения после обращения в ислам (на самом деле многие из этих вероотступников вовсе его не принимали) – ими руководили экономические мотивы: жадность и жажда наживы[39 - О национальностях см.: Abulafia, The Great Sea, 415.]. Особенно показателен здесь пример грозного «эмира-пирата» XIV века Умур-паши. Как воин ислама он был безупречен: предпочитал «отправлять души плененных франков в ад», а не держать их ради выкупа. Папа Климент VI считал Умура настолько опасным, что объявил лично против него Крестовый поход. Однако это не помешало Умур-паше заниматься каперством на стороне православного византийского императора Андроника III и его преемника Иоанна VI; впрочем, авторы поэмы из 2000 стихов, посвященной жизни Умур-паши, «Дестан д'Умур-паша» («Эпос об Умур-паше»), поспешили добавить, что «император и его сын подчинялись, как рабы», что было попыткой закамуфлировать явное предательство «истинных убеждений», предположительно продиктованное тоже экономическими соображениями[40 - Об Умур-паше и цитату из «Дестан д'Умур-паша» см.: Heers, Barbary Corsairs, 48–50.].

Смотреть сквозь пальцы

Для процветания пиратства, помимо политических и экономических мотивов или религиозного пыла отдельных разбойников, требовалось попустительство со стороны коррумпированных чиновников, определенных портов или даже самой политической системы – все это было необходимо для формирования «благоприятной среды». К сожалению, доступные средневековые источники не проливают свет на роль конкретных должностных лиц. Зато есть немало сведений, дающих кое-какое представление о другом компоненте благоприятной среды – о некоторых портах. Крупные порты, в отличие от относительно небольших и отдаленных пиратских стоянок, использовались не только как безопасные гавани, но и как места сбыта добычи[41 - Amirell and M?ller, 'Introduction: Persistent Piracy', 4.]. Более того, здесь можно было набрать команду, получить важную и самую свежую информацию о движении кораблей и любых антипиратских мерах.

«Священная война» в Средиземном море, будь то Крестовый поход или джихад, служила респектабельным прикрытием для портов, которые либо были активно вовлечены в морской разбой, либо получали от него пассивный доход, предоставляя пиратам тихие гавани, где они могли пополнять запасы и торговать. Такие портовые города, как Алжир, Беджая, Тунис или Триполи, не выжили бы без непосредственного участия в морском разбое.

На берегах северных морей уже к XIII веку вымерли почти все дохристианские религии, а ислам не сумел забраться так далеко на север. «Священной войны» как предлога для легитимизации пиратства здесь не было. Зато появлению в этом регионе дружественных пиратам портов способствовали политическая раздробленность и относительно слабый контроль государств над отдаленными прибрежными областями. В Северном и Балтийском морях главными политическими образованиями были Ганзейский союз (свободная торговая федерация портовых городов) и ряд территориальных государств: Датское, Норвежское и Шведское королевства, Мекленбургское герцогство и монашеское государство Тевтонского ордена. Роль главных портов этих стран выполняли несколько ганзейских городов – Висмар и Росток, например, стали таковыми для Мекленбурга. Раздробленность привела к постоянной борьбе между политическими образованиями и разными фракциями внутри Ганзейского союза, а все в целом создало практически идеально благоприятную среду для виталийских братьев: всегда можно было найти один-два порта, где не задавали лишних вопросов и обеспечивали спокойную стоянку. После того как в начале 1398 года виталийские братья были наконец изгнаны со своих «охотничьих угодий» Балтийского моря объединенными усилиями Тевтонского ордена и ганзейского города Любека (см. ниже), они нашли несколько мелких портов, готовых вести дела вместе с ними на Фризском побережье Северного моря: «берега Восточной Фризии с их обширными болотами, свободные от господства какого-то одного феодального землевладельца, были разделены на различные сельские приходы, власть над которыми осуществляли hovetlinge, или вожди»[42 - Meier, Seafarers, 153.]. Эти вожди (например, Видзель том Брок, Эдо Виемкен и Зибет Люббенсон) постоянно враждовали друг с другом, и закаленные в боях виталийские братья стали для них удобным источником пополнения войск, готовых сражаться на условиях «нет добычи – нет оплаты», да к тому же приносящих награбленное добро, которое можно было продавать на местных рынках.

Похожим образом действовали пираты в восточных водах. Здесь феодалы, представители бюрократии и знати часто сговаривались с пиратами вокоу, промышлявшими у китайских берегов. В число знати входили образованные люди, которые сдавали государственные экзамены и занимали ведущие позиции в местных и региональных правительствах. Поэтому Чжи Ван, координировавший прибрежную оборону провинций Чжэцзян и Фуцзянь, в 1548 году с сарказмом замечал: «Покончить с иностранными пиратами… легко, а вот с китайскими пиратами– сложно. Убрать китайских пиратов на побережье опять же просто, а вот избавиться от китайских пиратов в официальных одеяниях и головных уборах […] особенно сложно»[43 - Цит. по: Higgins, 'Pirates in Gowns and Caps', 30.]. Взаимовыгодные отношения между пиратами и элитой можно наблюдать также на примере японских пиратов конца XIV – XV века, которые тоже относились к вокоу. Различные прибрежные феодалы острова Кюсю регулярно прибегали к услугам этих пиратов для того, чтобы защитить свою морскую торговлю и заодно причинить неприятности конкурентам:

Взаимная поддержка одинаково устраивала и землевладельцев, и пиратов. Пираты надеялись распространить свой контроль над новыми важнейшими стратегическими морскими локациями и получить лицензию на приносящие власть и деньги занятия вроде нападения на корабли и выколачивания платы за безопасный проход. Покровители-землевладельцы, такие как военные феодалы, надеялись получить косвенный контроль над отдаленными морскими регионами, которые в противном случае могли избежать этого[44 - Shapinsky, 'Japanese Pirates and Sea Tenure' (unpaginated).].

Однако наем пиратов тоже был рискованным делом: в краткосрочной перспективе эта стратегия оказывалась успешной, но в долгосрочной приводила к нежелательным последствиям. К примеру, в Южно-Китайском море правители Шривиджаи (морской державы на Суматре, Яве и Малайском полуострове, центр которой в VIII – XIII веках находился в районе Малаккского пролива) использовали оранг-лаутов в качестве морских наемников, с тем чтобы заставить купеческие суда, проплывавшие через Малаккский пролив, заходить в шривиджайский порт Палембанг, где их облагали большими пошлинами. Но, если казалось, что хватка правящей династии ослабевает, или когда ей бросал вызов какой-нибудь другой князек, оранг-лауты моментально обращались к пиратству и принимались попросту грабить те самые купеческие суда, которые должны были конвоировать в порт. В Восточно-Китайском и Японском морях пиратские кланы побережья Кюсю тоже оказались ненадежными и слабо контролируемыми союзниками прибрежных феодалов.

Несмотря на разные особенности, все эти группы – как виталийские братья, рыскающие по Северному и Балтийскому морям, так и пираты Ла-Манша, оранг-лауты в Южно-Китайском море или японские пираты в Восточно-Китайском и Японском морях – без малейших колебаний изменяли своим прежним нанимателям, предпочитая либо стать «несанкционированными» пиратами, либо служить более могущественным и богатым конкурентам, работа на которых сулит больше выгод. Наниматели же, будь то герцог Мекленбургский, король Иоанн, правители Шривиджаи или японские прибрежные феодалы, в свою очередь, тоже руководствовались собственными соображениями. Снарядить и поддерживать на плаву регулярный военный флот было слишком сложно и затратно, тогда как выдавать пиратам лицензии – выгодно, по крайней мере в краткосрочной перспективе. Со временем эта практика начала приводить к нежелательным результатам, потому что «пираты не обязательно подчинялись властям на суше, [но] спокойно игнорировали свои клятвы и принимали патронаж других покровителей»[45 - Там же.].

У них не было выбора?

Иногда сама мать-природа создает события, толкающие людей на путь разбоя. В имперском Китае природные катастрофы вроде наводнений, засух и тайфунов были в числе главных факторов, способствовавших крупномасштабному пиратству. Голод и эпидемии часто приводили к голодным бунтам, восстаниям и бандитизму в сельской местности и к быстрому росту их морского эквивалента – прибрежного пиратства[46 - Antony, Like Froth, 30.]. В Японии наводнения, голод и повсеместные эпидемии не только лишали человека средств к существованию и покоя на суше, но и способствовали регулярным вспышкам крупномасштабного пиратства. Голод 1134 года вызвал всплеск «голодного» пиратства, когда целью становились груженные зерном корабли, направлявшиеся к императорскому двору в Киото; немедленно принятые меры и две кампании, проведенные в 1134 и 1135 годах под началом прославленного самурая Тайра-но Тадамори, поставили пиратов на колени[47 - Turnbull, Pirate of the Far East, 7; Farris, Heavenly Warriors, 242.].

В Северной Европе англы, саксы и юты обратились к морскому пиратству еще в III веке, когда вследствие постепенного подъема уровня моря оказались затоплены плодородные земли, которые они прежде возделывали[48 - Wilson, Empire of the Deep, 14.]. Очевидно, что бандитизм и пиратство во времена пауперизации были распространены повсеместно и служили, по сути, «формой самопомощи, позволявшей при некоторых обстоятельствах избежать обнищания»[49 - Hobsbawm, Bandits, 27.]. Иногда просто не было выбора. Это особенно касалось обществ, населявших территории с неблагоприятными условиями. Северные народы, откуда происходили викинги, как раз тот случай. Скандинавские государства располагались на краю прибрежного района со сложными природными условиями: бесчисленные фьорды, бурные реки и горные гряды делали сухопутное транспортное сообщение трудным или даже невозможным. В период между VIII и XI веками географические факторы, наряду с ростом населения и постепенным изменением климата, практически вынудили местных жителей обратиться к морской торговле или грабежу, а порой к тому и другому[50 - Об этом см.: Barrett, 'What Caused the Viking Age?']. В скандинавской культуре – культуре воинов – превыше всего ценилось личное мужество на поле боя. Здесь все воевали друг с другом: датчане – против шведов, шведы – против норвежцев, норвежцы – против датчан. Многие из этих войн сопровождались морскими сражениями и частыми набегами, опустошавшими прибрежные поселения. Археологические раскопки на шведском острове Готланд, например, обнаружили множество тщательно закопанных кладов с золотом, серебром и другими ценными предметами, относящимися к тому неспокойному периоду. Не заставили себя долго ждать и набеги на богатые берега Британии, Ирландии и континентальной Европы.

Мать-природа не только подталкивала целые общества к пиратскому промыслу, но нередко «вовлекала» их в него, создавая среду, чрезвычайно благоприятную для морского разбоя. Отличная иллюстрация – разбросанные в изобилии по Карибскому и Южно-Китайскому морям или в водах между Грецией и Левантом мелкие острова, многие из которых связывали главные морские пути и которые прекрасно подходили для того, чтобы устроить там засаду или просто подкараулить ничего не подозревающий корабль. В Средиземном море идеальные условия для этого были на Эгейских островах. В водах между Лесбосом, Тенедосом и Дарданеллами сходились три главных морских маршрута, которые соединяли Константинополь с другими основными портами Средиземноморья: первый путь шел из Венеции через Адриатическое море, второй – с Варварийского берега[7 - Название побережья Северной Африки от Марокко до Египта в XVI – XIX веках. – Прим. науч. ред.] и из Александрии, огибая Левант и Малую Азию, а третий – с Киклад и Хиоса. В районе Эгейского архипелага эти маршруты были тем более небезопасны, что сопровождались непредсказуемыми шквалами, сильными течениями и опасными рифами. «В пиковые периоды ежегодной навигации, особенно весной и осенью, эти секторы должны были быть переполнены судами», что делало их «излюбленными охотничьими угодьями для пиратов и корсаров всех убеждений»[51 - Pryor, Geography, Technology, and War, 99.].

На северных берегах Северного и Балтийского морей тоже хватало укромных мест в виде бухт, небольших скал и рифов, а также приморских болот, где мог скрыться из виду пиратский или каперский корабль. В особенности пираты любили Нормандские острова – Джерси, Гернси, Олдерни, Сарк. Остров Сарк, идеально расположенный для того, чтобы перехватывать морские суда, монах Юстаc превратил в свой плацдарм. Обыкновение не удаляться от берега, характерное для эпохи становления мореплавания в позднее Средневековье, затрудняло обход таких очевидных пиратских ловушек даже для самых опытных мореходов. В любом случае это не всегда было возможно, ведь путь к пункту назначения мог пролегать мимо контролируемых пиратами зон. Например, из-за двух крупных островов, Зеландии и Фюна, Каттегат (пролив, ведущий из Северного моря в Балтийское) разделен на три узких прохода – Эресунн, Большой и Малый Бельты, вместе известные как Датские проливы, и во времена виталийских братьев и ликеделеров эти воды так «прославились» нападениями пиратов, что торговые корабли ради взаимной защиты обычно плавали караванами.

В восточных морях густые мангровые рощи вроде тех, что растут вдоль берегов Малаккского пролива – еще одного труднопреодолимого участка – и Андаманского моря, позволяли пиратам поджидать жертв в засаде и бесследно исчезать после стремительного нападения.

Баб-эль-Мандебский пролив («Врата слез»), соединяющий Красное море с Аденским заливом, и Ормузский пролив, что отделяет Персидский залив от западной части Индийского океана, тоже представляют собой узкие места, печально известные благодаря пиратским атакам. Атоллы, рифы и мелкие островки позволяли скрыться небольшим суденышкам, но не давали крупным кораблям пройти по тесным и мелким акваториям между ними. Намного позже, в XIX веке, капитан королевского флота Великобритании Генри Кеппел отмечал с иронией, что «как пауки обитают там, где есть укромные уголки, так и пираты появляются там, где есть группа островов с мелкими бухтами и отмелями, мысами, скалами и рифами – в общем, все условия для того, чтобы затаиться, застать врасплох, напасть, убежать»[52 - Цит. по: Gosse, The History of Piracy, 1.]. Хотя Кеппел писал о пиратах, с которыми боролся в XIX веке, его слова можно отнести и к позднесредневековым морским разбойникам, орудовавшим пятью веками ранее.

Несмотря на влияние средовых факторов, расцвет пиратства нельзя связывать только с ними. Сарды, например, покинули побережье и занялись пастушеством, вместо того чтобы превратить Сардинию в пиратское логово[53 - Abulafia, The Great Sea, 271, 274.]. И даже викинги, проживавшие на прибрежной полосе с крайне сложной географией, могли сделать выбор в пользу обычной торговли без морского разбоя.

Найти корабль в море

Для того чтобы стать пиратом, в первую очередь необходимо судно, на котором можно заниматься грабежом и мародерством. Средневековый пиратский «стартап» обычно решал эту проблему, либо устроив мятеж на борту купеческого или военного корабля, либо похитив подходящее и неохраняемое судно, стоящее на якоре. Многие пираты начинали свое дело одним из этих способов. К сожалению, источники, освещающие Средние века, не содержат детальных описаний зарождения пиратских банд – доступная информация, как правило, касается пиратов, уже сделавших себе имя, вроде Клауса Штёртебекера[8 - Штёртебекер – глава виталийских братьев, годы жизни: 1360–1401. Казнен после победы объединенного флота немецких торговых городов над флотом виталийских братьев. – Прим. науч. ред.], Годеке Михеля из виталийских братьев и ликеделеров или каперов наподобие Монаха Юстаса или дона Перо Ниньо[9 - Перо Ниньо – крупнейший кастильский приватир, воевавший на стороне Кастилии против Португалии, годы жизни: 1378–1453. – Прим. науч. ред.], которые получили свои суда от уважаемых сеньоров. В дальнейшем мы увидим примеры успешных пиратов, которые начинали карьеру либо с подстрекательства к мятежу, либо с кражи неохраняемого судна, но это, несомненно, происходило и в более ранний период.

Устоявшиеся пиратские банды выбирали определенный тип корабля в зависимости от излюбленных мест промысла. Если это были прибрежные воды недалеко от их собственных баз, использовались легкие и быстрые суда, идеально подходящие для засад; по этой причине ускоки – пираты, рыскавшие по Адриатическому морю в 1500-е годы, – предпочитали сравнительно небольшие галеры, известные как браццере (brazzere). Если же охота велась в открытом море, пираты склонялись в пользу мореходных судов – как правило, таких же, как у честных морских купцов. Например, виталийские братья плавали на тех же вездесущих коггах[10 - Когг – средневековое одномачтовое судно с высокими бортами и мощным корпусом, оснащенное прямым парусом, – военный корабль Союза ганзейских городов.], что и весь Ганзейский союз, но с большей по численности командой и с боевыми надстройками на носу и корме. Так что эти пиратские корабли выглядели в точности как военные суда Ганзы, известные как Friedeschiffe, или «мирные корабли». Китайские и японские пираты Восточно-Китайского моря того периода тоже предпочитали использовать переделанные торговые корабли – чаще всего китайские джонки – в силу их распространенности и невинного внешнего вида[54 - Обширное, всеобъемлющее и авторитетное исследование типов китайских кораблей можно найти в: Needham, Science and Civilisation in China, vol. 4, part 3, 379–699.]. Для стремительных прибрежных набегов подходили небольшие весельные суда, которые часто превращали в боевые корабли, установив на носу и корме пару боевых башен и увеличив численность команды.

Как только пираты приобретали подходящее судно и выходили в море, им нужно было найти свою цель. До изобретения радара определение местоположения корабля зависело от точки наблюдения. Согласно простой математической формуле, человек ростом 173 см, находящийся на уровне моря, обозревает горизонт примерно на 5 км; если он поднимется на 100-метровый утес, то горизонт расширится примерно до 40 км. В силу дефицита утесов в открытом море альтернативой становилось «воронье гнездо»[11 - «Воронье гнездо» – исторический морской термин, означающий наблюдательный пост в виде открытой бочки, закрепленной над марсовой площадкой фок-мачты парусного судна, где размещался наблюдатель.] на главной мачте, которое искусственно увеличивало дальность обзора до 15–25 км в зависимости от высоты мачты. Это означало, что все-таки шанс упустить жертву оставался огорчительно высоким.

Конечно, пираты подтасовывали карты в свою пользу, выбирая удобные места, где можно встретить много кораблей. Они либо активно искали их вдоль основных морских путей, либо устраивали засаду в подходящем укромном месте, чтобы напасть на ничего не подозревающее судно. Иногда для засад использовались даже прежде безопасные порты и их стоянки. В своих путевых заметках знатный генуэзец XV века Ансельм Адорно рассказывает историю одной такой засады у хорошо известного и прежде считавшегося безопасным порта. В мае 1470 года Адорно направлялся в Святую землю на борту огромного 700-тонного генуэзского корабля, «надежно защищенного орудиями, арбалетами и дротиками… помимо ста десяти вооруженных людей для отражения атак пиратов или турков»[55 - Adorno, цит. по: Heers, Barbary Corsairs, 33.]. По пути судно должно было пришвартоваться в сардинском порту Альгеро, но из-за своих размеров вынуждено было встать на якорь за его пределами; Адорно и его сотоварищи-пилигримы отправились в порт на корабельных баркасах. В самом порту ничего плохого не случилось. Но, когда паломники поплыли назад, внезапно налетели пираты, пытаясь маневрировать между генуэзскими баркасами и «плавучей крепостью». Капитан корабля генуэзцев спас положение решительными ответными мерами: он немедленно приказал команде открыть по пиратам огонь, чтобы не дать им приблизиться, и выслал две лодки с вооруженными людьми, дабы безопасно конвоировать паломников на борт[56 - Там же, 33–4.]. В других случаях экипажу и пассажирам везло меньше: их нередко захватывали, грабили и держали в качестве пленников до тех пор, пока не будет уплачен выкуп[57 - Там же.].

Некоторые пираты, более организованные, старались загодя получить информацию о том, когда корабль с дорогостоящим грузом окажется в определенном месте, – чтобы устроить засаду. К примеру, пираты-ускоки имели наводчиков и информаторов в портах Адриатики и даже в самой Венеции. Как-то раз в сентябре 1586 года венецианское правительство «узнало, что духовный служитель из Лезины, Франческо да Бруцца, шпионит: он не только сообщал ускокам об отплытии каждого корабля, но и подсказывал, где можно найти товары, принадлежащие турецким подданным»[58 - Tenenti, Piracy and the Decline of Venice, 5.].

Тем пиратам, которые орудовали в открытых водах, а их корабли находились вдали от берега и были вне зоны видимости, требовалась определенная степень сотрудничества друг с другом. В конце XIII века пираты Аравийского моря, омывающего западное побережье Индии, пытались обнаружить, перехватить и преодолеть оборону торговых судов, большинство из которых держались у берега из соображений безопасности. Известный путешественник Марко Поло вспоминал: