Восемь идеальных убийств
Так что, когда мы вошли в квартиру Клэр Мэллори и начали целоваться, даже не сняв курток, я сказал ей:
– Просто чтоб ты знала: по-моему, у меня крайне плохо с невербальными сигналами. Мне нужно, чтобы ты мне всё рассказала.
Она рассмеялась.
– Точно?
– Да, прошу тебя, – ответил я, и это было все, что я мог сделать, только чтобы не признаться в том, что уже влюбился в нее.
– Ладно. Всё так всё.
Начала Клэр прямо той ночью. В постели, под рассветным светом, заполнявшим два пыльных окна ее спальни, она поведала мне, как ее школьный учитель физики в средней школе домогался ее на протяжении двух лет.
– И ты никому не сказала? – удивился я.
– Нет, – отозвалась она. – Это, конечно, банальность, но мне было стыдно. Я думала, что сама виновата, и постоянно твердила себе, что, по крайней мере, у него не было со мной секса. Мы даже ни разу не целовались. Вообще-то он был очень мил со мной всю дорогу, он и его жена. Но когда заставал меня одну, то всегда как-то ухитрялся подобраться сзади, затянуть меня в объятия, положить одну руку мне на рубашку, а другую – на джинсы. По-моему, это уже вошло у него в привычку. Но он никогда не пытался меня раздеть или раздеться сам, а после всегда выглядел немного пристыженно, говорил что-то типа: «Это было просто чудесно!» и тут же менял тему.
– Господи… – произнес я.
– Ладно, было бы о чем говорить! – отмахнулась Клэр. – Со мной происходили и другие говенные вещи, и это всего лишь одна из них. Иногда мне кажется, что моя маманя затрахивала меня даже еще сильней, чем этот приставучий учитель.
У нее были татуировки на внутренней стороне рук и вдоль грудной клетки. Просто прямые линии, темные и тонкие. Я спрашивал у нее про них, и она сказала мне, что любит чувство, когда ей накалывают татуировку, но так и не смогла выбрать какой-то образ, который ей хотелось бы оставить на теле навсегда. Так что просто накалывала линии, по одной за раз. По-моему, они были красивые – настолько же, как, по моему мнению, и ее тело – нездорово худое, но тоже красивое. Наверное, в то время наши отношения развивались так хорошо и безмятежно по той причине, что я никогда ее не судил, никогда не ставил под вопрос то, что она рассказывала. Я знал, что у Клэр есть проблемы, что она слишком много пьет (хотя еще примерно с год к наркотикам она даже не прикасалась) и что слишком мало ест, а иногда, когда у нас с ней был секс, я вдруг ощущал, что она хочет, чтобы я воспринимал ее как какой-то неодушевленный предмет, просто сексуальный объект, что ей не всегда достаточно нормального, любящего секса, что ей хочется чего-то большего. Когда Клэр была пьяна, она поворачивалась ко мне спиной, затягивала мои руки к своей груди и начинала с силой, ударами тереться об меня ягодицами, и я просто не мог не вспоминать про того ее учителя в средней школе и не гадать, не думает ли она о нем в такой момент.
Но вся эта темная сторона, если это так вообще можно назвать, стала лишь малой частью того, что у нас было те первые три года, что мы провели вместе. В основном это была просто невероятная близость – счастье, которое приходит от осознания того, что ты наконец-то нашел того, кто вроде подходит тебе, как ключ к замку. Это лучшая метафора, которая приходит мне на ум. Я понимаю, что звучит она банально и избито, но это еще и полная правда. И это был единственный раз, когда нечто подобное случалось со мной, что тогда, что сейчас.
Поженились мы в Лас-Вегасе, а свидетелем у нас был крупье из-за стола с блек-джеком, с которым мы познакомились минут за пять до этого. Главная причина, по которой мы сбежали в Вегас, заключалась в том, что Клэр была невыносима мысль о том, что ее мать может украсть ее собственную свадьбу. Меня это вполне устраивало. Моя собственная мать умерла три года назад от рака легких. Она в жизни не курила, даже никогда не пробовала, а вот мой отец, который садил сигареты одну за другой, был по-прежнему жив, естественно, и проживал теперь в Форт-Майерсе, штат Флорида, – все тот же алкоголик, не способный прожить без трех пачек «Уинстона» в день. После того как мы с Клэр поженились, мы вместе переехали в Сомервилл[47] и сняли весь средний этаж в трехэтажном домике на Юнион-сквер. На тот момент Клэр уже ушла из книжного магазина «Красная линия» и устроилась на какую-то административную работу на местную станцию кабельного телевидения, где начала снимать документальные короткометражки. А еще через год, когда «Красная линия» окончательно закрыла свои двери, я получил работу в «Старых чертях». Мне было двадцать девять лет, и казалось, что я нашел себе дело, которым буду заниматься до конца своей жизни.
Клэр приходилось не так легко. Она ненавидела свою работу на кабельном, но у нее не было диплома, а каждая должность, которая ее интересовала, требовала высшего образования. Клэр решила вернуться к учебе, совмещая ее с работой, поступила в колледж Эмерсон[48], чтобы закончить курс и получить диплом, а для подработки устроилась барменшей в один отстойный клубешник на Сентрал-сквер. Я частенько навещал ее там и часами просиживал за стойкой, страдая от выкрученной до предела громкости безвестных панк-групп, потягивая «Гиннесс» и глядя, как мою жену пожирают похотливыми взглядами хипстеры в очках в толстой оправе и обтягивающих джинсах. Я развил в себе способность прочитывать там целые романы, не обращая внимания на оглушительную любительщину на сцене. И хотя я вряд ли был старше прочих клиентов бара, но со своей книгой и седеющей головой ощущал себя чуть ли не стариком. Другие барменши обращались со мной едва ли не как с отцом Клэр, и она тоже стала называть меня Папиком. Думаю, что в то время моей жене нравилось мое присутствие в баре. В конце смены она присоединялась ко мне с пивом, а потом мы, взявшись за руки, вместе шли пешком домой по темным, плотно застроенным улочкам Сомервилла.
Но в две тысячи седьмом что-то изменилось. Джули, сестра Клэр, выходила замуж, и Клэр оказалась опять втянута в объятия собственной семьи, привлеченная Джули в качестве буфера между ней и их общей матерью. Она потеряла вес, набранный за последнюю пару лет, и добавила несколько новых татуированных линий на внутренней стороне левого бедра.
А еще Клэр влюбилась в нового бармена, которого звали Патрик Йейтс.
Глава 9
После неудавшегося ужина я пораньше завалился в постель с «Убийством Роджера Экройда» от «Пингвин Букс», но никак не мог сосредоточиться. Постоянно перечитывал первую страницу – мысли метались между воспоминаниями о жене и беспомощным гаданием, кто же написал комментарий к моему посту. Наполнив легкие застоявшимся воздухом своей квартиры, я медленно выдохнул. Почему он назвал себя «Доктор Шеппард»? Может, потому что он и есть убийца? И все же это не означало необходимости во что бы то ни стало упереться и все-таки прочитать книгу. Я положил ее на тумбочку, где держал стопку поэтических сборников. Вот их-то и почитаю на ночь, на сон грядущий. Пусть даже на данный момент я предпочитаю беллетризованные биографии (хоть и редко читаю криминальную прозу, но биографии детективщиков мне все равно интересны) или что-нибудь по европейской истории, последние слова, которые я обычно читаю перед тем, как провалиться в сон, – это слова поэтов. Любые стихи – да и любые произведения искусства на самом-то деле – кажутся мне чем-то вроде криков о помощи, но поэзия в первую очередь. Когда она хороша (а я вообще-то считаю, что по-настоящему хорошей поэзии крайне мало), читать ее – это все равно что слушать, как какой-то совершенно незнакомый тебе человек шепчет тебе на ухо откуда-то с того света, отчаянно пытаясь быть услышанным.
Выбравшись из кровати, я подошел к книжным полкам, чтобы найти сборник, содержащий одно из моих любимых стихотворений – «Зимние сумерки» сэра Джона Сквайра[49]. Я наверняка мог бы продекламировать его наизусть, но мне хотелось собственными глазами видеть напечатанные слова. Стоит мне найти какое-нибудь любимое стихотворение, как я могу перечитывать его снова и снова. Однажды я чуть ли не целый год, каждую ночь перед тем, как заснуть, читал «Черного грача под дождем» Сильвии Плат. А недавно перечитывал «Похоронный обряд» Питера Портера[50], пусть даже и понял там меньше половины. У меня не тот склад ума, чтобы анализировать поэзию так, как это делают критики, но я остро реагирую на нее.
Вернувшись в постель, я перечитал стихотворение Сквайра, а потом закрыл глаза и позволил финальным словам галопом налетать на меня: «И лишь чавкают глухо мои ноги по лужам, по земле, распухшей, как труп!» – мысленно раз за разом повторяясь в голове, словно мантра. Я еще немного подумал про жену и о тех решениях, которые принял. Когда в ее жизни появился Патрик Йейтс – вообще-то я хорошо помню точную дату, поскольку это было тридцать первого марта, в мой день рождения, – я сразу понял, что произошло что-то переломное. В тот день Клэр поменялась со своей коллегой, работавшей в дневную смену, чтобы освободиться пораньше и сводить меня в «Ист-Кост гриль» отпраздновать мой день рождения.
– Мы наконец-то наняли нового бармена, – сообщила она.
– О!
– Патрик зовут. Я сегодня начала его обучать. Вроде справляется.
То, каким тоном Клэр произнесла его имя, это сочетание нерешительности и удали, с ходу дало мне понять, что он уже произвел на нее впечатление. В теле появилось такое ощущение, словно через него пропустили электрический ток.
– У него есть опыт? – спросил я, опуская устрицу обратно на тарелку.
– Он год проработал в каком-то пабе в Австралии, так что кое-какой есть. Я сразу подумала о тебе, потому что у него татуировка с портретом Эдгара Аллана По на правом плече.
Я никогда не был ревнивцем, но при этом сознавал, что Клэр, в отличие от меня самого, никогда не собиралась идти по жизни только со мной. У нее было много мужчин еще в колледже, и Клэр уже признавалась, причем не раз, что случаются у нее в жизни периоды, когда всякий раз, встречая мужчину или просто проходя мимо него на улице, она вдруг начинает гадать, не хочет ли ее этот мужчина, и тогда буквально зацикливается на том, что эти мужчины могут подумать насчет того, что с ней можно сделать. Я слушал подобные признания и говорил себе: это только к лучшему, что она мне все это рассказывает. Лучше, чем возможная альтернатива. Лучше, чем какие-то тайны.
У нее вообще-то был психотерапевт, женщина, которую она называла доктор Марта и с которой встречалась раз в две недели, но после таких встреч Клэр всегда пребывала в мрачном настроении, иногда целыми днями, и я лишь терялся в догадках, стоит ли овчинка выделки.
Какая-то часть меня всегда твердила, что однажды Клэр мне изменит – или, может, и не изменит, а просто влюбится в кого-то еще. Я уже заранее смирился с этим. И вот теперь, слушая про Патрика, понял, что этот день настал. Это испугало меня, но я уже решил, что делать. Клэр – моя жена. Она всегда будет моей женой, и я останусь с ней, невзирая ни на что. Эта мысль подарила мне чувство спокойствия – уверенности в том, что ничего по большому счету не изменится, что все у нас надолго.
У нее действительно была интрижка с Патриком – по крайней мере, на уровне чувств, хотя я сильно подозреваю, что как минимум пару раз одними лишь воздыханиями дело не ограничилось. Я терпеливо ждал, словно жена ушедшего в море капитана корабля, и так же надеялся, что Клэр живой и невредимой прорвется сквозь бури. Гадал иногда, не стоило ли бороться активней: пригрозить уходом, хотя бы раз выругать ее, когда она являлась домой только через два часа после закрытия бара – одежда пропахла сигаретами «Америкэн спирит», которые он курил, дыхание кислое от джина. Но не делал этого. Это было не по мне. Я просто ждал, когда она вернется ко мне. И вот однажды вечером, жарким летним вечером, в августе, это наконец произошло. Я только что вернулся домой из книжного магазина, и Клэр сидела на нашем диване, понурив голову, со слезами на глазах.
– Я была такой сволочью, – проговорила она.
– Есть немного.
– Ты меня когда-нибудь простишь?
– Я всегда тебя прощаю, – сказал я.
Позже тем же вечером Клэр спросила меня, хочу ли я узнать подробности, а я ответил, что только если ей самой хочется выговориться.
– Господи, нет! – воскликнула она. – Я и так уже сыта всем этим по горло.
Позже я выяснил – правда, не от Клэр, – что Патрик Йейтс бесследно исчез, обчистив в субботу вечером кассу, и что еще как минимум три его коллеги женского пола были крайне подавлены его поспешной ретирадой.
После этого происшествия у нас с Клэр все несколько наладилось, хотя ее собственные дела обстояли не лучшим образом. Она уволилась из клуба, бросила учебу в Эмерсоне. Попробовала недолго потрудиться в «Старых чертях», но потом нашла себе другое место работы – опять барменшей в одном шикарном ресторане в Бэк-бэй[51]. Платили хорошо, но Клэр тосковала из-за отсутствия чего-то творческого в жизни.
– Я не хочу весь остаток жизни разливать напитки! Я хочу снимать фильмы, но мне нужно пойти учиться, чтобы этим заниматься.
– Тебенеобязательно идти учиться, – уверял я. – Ты можешь просто взять и снять фильм.
И вот так-то она и поступила. По вечерам работала в ресторане, а в дневное время снимала документальные короткометражки. Про художников-татуировщиков, про полигамную коммуну на Дэвис-сквер… Даже про книжный магазин «Старые черти». Клэр размещала их на «Ютьюбе», и вот там-то ее и нашел Эрик Этвелл. Этвелл рулил тем, что сам называл «инкубатором инноваций», – предоставлял бесплатные места для работы (а при случае и для ночлега) молодым творцам, в обмен на определенный процент с их будущих доходов, приспособив для этих целей перестроенную ферму неподалеку от Бостона, в Саутвелле. Называлась вся эта инновационная лавочка «Черный амбар». Он связался с Клэр, сказал ей, что ему очень понравился ее фильм про татуировщиков, и спросил, не могла бы она снять рекламный фильм про его «инкубатор». В отличие от Патрика Йейтса, у меня не возникло в адрес Эрика Этвелла абсолютно никаких подозрений, когда Клэр начала мне про него рассказывать. По ее словам, ничего особенного – пятидесятилетний тип, косящий под тридцатилетнего, явно любящий окружать себя молодыми людьми, предпочтительно подхалимами.
– Похоже, не особо-то симпатичная личность, – заметил я.
– Ну не знаю… Больше смахивает на мошенника. По-моему, он просто надеется наткнуться на что-то реально крупное и по-быстрому срубить бабла.
На этой перестроенной ферме Клэр провела целые выходные, а когда вернулась, я сразу ощутил в ней какую-то перемену. Она стала дерганой, раздражительной, но также и почему-то более ласковой со мной. Через несколько дней после этой поездки Клэр разбудила меня посреди ночи вопросом:
– Почему ты меня любишь?
– Ну не знаю… – ответил я. – Просто люблю.
– Должны же быть какие-то причины.
– Если у меня есть причины любить тебя, тогда у меня должны быть причины и не любить тебя.
– В смысле?
– Не знаю. Я устал.
– Нет, расскажи, мне любопытно.
– Ладно. В общем, если б я любил тебя за то, что ты красивая, тогда это означало бы, что я не буду тебя больше любить, если ты, к примеру, попадешь в какое-нибудь происшествие, которое обезобразит твое лицо…
– Или просто состарюсь.
– Точно, или состаришься. И если б я любил тебя за то, что ты хороший человек, тогда, выходит, я перестану тебя любить, если ты сделаешь что-нибудь плохое. А этого не произойдет.
– Ты слишком добр ко мне, – проговорила Клэр, но тут же рассмеялась.
– А за что ты любишь меня? – спросил я в ответ.
– За то, что ты молодой и симпатичный, – ответила она, опять рассмеявшись. – Вообще-то я люблю тебя за то, что ты – старая душа в молодом человеке.
– И в один прекрасный момент я стану старой душой в старом человеке.
– Жду не дождусь, – отозвалась она.
Поскольку сам я работал в основном в дневное время, а Клэр в своем ресторане – по вечерам, я далеко не сразу просек, что днем она постоянно ездит в Саутвелл. Я начал следить за пробегом на одометре ее «Субару». Чувствовал себя довольно отвратно, шпионя за ней таким образом, но мои подозрения полностью подтвердились. Было ясно, что она мотается в Саутвелл как минимум два-три раза в неделю. Из этого я заключил, что у нее интрижка либо с Этвеллом, либо с кем-то из его подопечных. Мне не приходило в голову – по крайней мере, первые несколько недель, – что Клэр ездит в «Черный амбар» совсем по другой причине, пока не обратил внимание, что ее обычно обтягивающие джинсы начинают мешковато болтаться у нее на талии. Кокаин, а также небольшая коробочка, заполненная разнообразными таблетками, нашлись в одном из отсеков шкатулки для драгоценностей, которую Клэр унаследовала от своей бабушки.
Позже, когда я поставил ее перед фактом, она рассказала мне, как в те первые выходные в «Черном амбаре» Этвелл закатил праздничный ужин с бездной отличного вина. Когда она объявила ему, что готова идти спать, Этвелл уговорил ее нюхнуть немного кокаина, просто чтобы поддержать компанию. На следующий день, когда весь материал для будущего фильма был уже отснят, он отблагодарил ее, подарив бутылку «Сансера», который они пили прошлым вечером, а также полграмма кокаина. А еще объяснил Клэр, что изобрел какую-то систему употребления наркотиков, позволяющую избежать зависимости, – надо, мол, по определенной методе растягивать приемы во времени. Убедил ее, что пока ты следуешь его научному графику, все будет в порядке.
Если б я с самого начала знал, что поездки Клэр в Саутвелл вызваны наркотиками, а не сексом, то вмешался бы раньше. Но вышло так, что к тому времени, как я это выяснил, Клэр опять стала стопроцентной наркоманкой. Я решил поступить так, как поступал всегда, – ждать, в надежде, что со временем она согласится завязать или лечь в наркологический центр. Я понимаю, как это выглядит. Понимаю, что если б я что-нибудь предпринял – предъявил ей ультиматум, связался с ее родителями, привлек бы ее друзей, да что угодно, – то, наверное, исход был бы иным. Я все еще постоянно об этом думаю.
Помню, как еще подростком спросил раз маму, почему она мирится с алкоголизмом отца. Та нахмурилась, но не потому, что расстроилась или разозлилась, а потому что была просто сбита с толку.
– А что мне еще остается? – произнесла мать в конце концов.
– Ты можешь уйти от него.
Она покачала головой.
– Лучше уж буду ждать его.
– Даже если придется ждать всю жизнь? – спросил я.
В ответ мать только кивнула.
Вот что я чувствовал в отношении Клэр в те моменты, когда она не была полностью моей. Я ждал ее.
Когда в самый первый день нового две тысячи десятого года рано утром двое полицейских в мундирах постучались в дверь моей квартиры, я уже знал, что Клэр мертва, прежде чем кто-то из них успел заговорить.
– Ясно, – помню, ответил я, когда они известили меня о том, что в три часа ночи она попала в аварию и погибла прямо на месте. – Кто-нибудь еще пострадал?
– Нет, она была одна, и другие транспортные средства в происшествии не участвовали.
– Ясно, – произнес я еще раз и начал было закрывать дверь, решив, что полиция со мной закончила. Но они придержали дверь, объяснив, что я должен поехать в отдел полиции для опознания.
* * *Через месяц я нашел дневник, который, оказывается, она регулярно вела. Он был спрятан за плотными рядами крупноформатных книг в твердых переплетах в той секции книжного стеллажа, которую Клэр объявила своей. Я едва не сжег его, даже не читая, но любопытство взяло верх, и одним промозглым весенним вечером я купил упаковку из шести бутылок «Ньюкасл Браун», устроился поудобней и прочитал дневник от корки до корки.
Глава 10
Хотя я давно уже не читаю современных детективов, но все равно в теме. Хорошо представляю, что «Исчезнувшая» Гиллиан Флинн[52] произвела настоящий переворот в отрасли, что так называемые «ненадежные рассказчики» стали вдруг крайне популярны среди читателей наряду с «семейным саспенсом» и вообще книгами, которые ставят вопрос: можем ли мы вообще доверять хоть кому-нибудь, даже самым близким для нас людям? Некоторые прочитанные мною рецензии подают это так, будто это совсем недавний феномен, будто сюжет, построенный на раскрытии супружеских секретов, представляет собой нечто совершенно новое, или что недомолвки, а то и откровенная ложь со стороны рассказчика не были тем краеугольным камнем, на котором вот уже более века стоят психологические триллеры. Та, от имени которой ведется повествование в «Ребекке»[53] – романе, опубликованном еще в тысяча девятьсот тридцать восьмом году, – даже не называет читателям своего имени.
Может, после всех этих лет, проведенных в вымышленных литературных царствах, построенных на обмане, я и предубежден, но вся штука в том, что я в равной степени не доверяю ни книжным повествователям, ни реальным людям в своей реальной жизни. Нам никогда не получить полной правды, о ком бы ни шла речь. Когда мы впервые встречаем кого-то, то даже перед тем, как будут произнесены какие-то слова, уже присутствуют ложь и полуправда. Одежда, которую мы носим, предназначена для того, чтобы прикрыть правду о собственном теле, а также нарисовать тот образ, который мы хотим показать окружающим. Все это не более чем фабрикация, что в прямом, что в переносном смысле этого слова.
Так что я ничуть не был удивлен, обнаружив тайный дневник своей жены, и столь же не удивился, когда в нем нашлись вещи, о которых она мне никогда не рассказывала. А не рассказывала она мне много чего. Для целей данного повествования –моего повествования – я не буду углубляться абсолютно во все, что открылось мне в ходе чтения дневника. Она не хотела, чтобы об этом знал весь мир, и я тоже не хочу.
Но мне все-таки надо изложить, что произошло между Клэр и Эриком Этвеллом. Неудивительно, что у них все-таки была сексуальная связь. Но не какая-то там романтическая. У Клэр развилась зависимость к кокаину, и по прошествии какого-то времени, в течение которого Этвелл подавал его к столу бесплатно, он начал требовать денег. У нас с ней был один общий банковский счет на двоих – для квартплаты, всяких хозяйственных расходов, для отпуска, – но у каждого имелись и свои личные счета. И ее полностью истощился на протяжении каких-то трех недель. После этого Клэр стала расплачиваться с Этвеллом сексуальными услугами. Это была его идея. Не буду вдаваться в детали, но кое-что из того, что он от нее требовал, было действительно унизительно. В какой-то момент Клэр рассказала ему о своем печальном опыте с мистером Клифтоном, тем учителем физики. «Я увидела в глазах у Эрика неприкрытое возбуждение», – написала она после этого.
Я дочитал остаток дневника, а потом на следующие выходные поехал на Уолден-понд[54], что в Конкорде, через Саутвелл. Вокруг было практически пусто – на улице десять градусов, пруд замерз, серовато-белые небеса над головой. Прошел по тропе, поднимающейся на крутой берег над прудом, нашел открытую полянку, после чего облил дневник керосином, поджег его – и втаптывал остатки в землю, пока от тетрадки не остался лишь кратер из черной сажи в снегу и разлетающийся по воздуху серый пепел.
Я никогда не жалел, что уничтожил дневник Клэр, хотя иногда, до этого дня, сожалел, что прочел его. Когда я переехал из нашей квартиры в студию на Бикон-Хилл, то избавился и от всего прочего, что осталось от Клэр, – ее одежды, мебели, которую она купила для нашего обиталища, ее школьных альбомов. Сохранил лишь пару ее книг: «Излом времени»[55], оставшийся у нее с детских времен, да сборник избранных стихотворений Энн Секстон[56] с комментариями – дешевое издание в бумажной обложке, которое она купила для занятий еще первокурсницей Бостонского университета. Теперь эта книга всегда лежит у меня на прикроватном столике. Иногда я перечитываю стихотворения из нее, но в основном рассматриваю заметки и примитивные почеркушки Клэр на полях, строчки и слова, которые она подчеркнула. Иногда касаюсь вдавленных линий, которые ее шариковая ручка оставила на бумаге.
В основном в нынешние дни мне просто нравится, что эта книга у меня есть и всегда под рукой. Вот уже пять лет прошло, как не стало моей жены, но теперь я куда чаще обращаюсь к Клэр, у себя в голове, чем сразу после ее гибели. Говорил я с ней и в тот вечер, когда забрался в постель с «Убийством Роджера Экройда» Агаты Кристи, – рассказал ей про список и визит агента Малви и каково это было перечитывать эти книги опять.
* * *Проснулся я около половины девятого утра, удивленный, что вообще удалось хоть сколько-то поспать. Перед сном я забыл задернуть шторы, и квартиру заливал жесткий солнечный свет. Я выглянул в окно на изломанную линию крыш напротив, теперь покрытых снегом, со свисающими с карнизов сосульками. На стеклах снаружи расползлась паутина наледи, и улица внизу была серовато-бледной, что означало невероятный холод снаружи. Я глянул в телефон, погодный информер в котором на настоящий момент показывал один градус выше нуля[57]. Совсем было собрался отправить сообщения по электронке Эмили и Брендону, поставить их в известность, что на сегодня они могут взять отгул, что слишком холодно, чтобы просить их являться на работу, но в последний момент передумал.