Зовите меня Джо

Глассголд ушла за стойку с приборами.

– Н-нет, спасибо, – смущенно ответила она. – Я… У меня полно работы.

– И времени на работу – хоть отбавляй, – заметил Вильямс. – Ну ладно, не хочешь коктейля, а как насчет чашечки кофе? Или по саду побродим?.. Слушай, я не собираюсь к тебе приставать – просто хочется поближе познакомиться, и все.

Глассголд сглотнула подступивший к горлу комок и улыбнулась.

– Хорошо, Норберт, – проговорила она с неожиданной теплотой. – Мне тоже этого хочется.

Через год после старта «Леонора Кристин» летела со скоростью, близкой к предельной. До цели оставалось лететь тридцать один год, и еще год должен был уйти на то, чтобы замедлить скорость.

Но на самом деле все было не совсем так. В предыдущем утверждении не взята в расчет относительность. Именно потому, что существует абсолютная предельная скорость (то есть скорость света и нейтрино в вакууме), существует и взаимозависимость таких понятий, как пространство, время, материя и энергия. В уравнениях появляется фактор «тау». Если с – это скорость света, a v – скорость корабля, то тау равно:

t – v /с.

И чем ближе v к с, тем ближе тау к нулю.

Представим, что посторонний наблюдатель измеряет массу космического корабля. Получаемый результат отражает массу покоя, то есть массу корабля, не движущегося по отношению к наблюдателю, поделенную на тау. Таким образом, чем быстрее движется корабль, тем больше его масса, что соответствует общим законам Вселенной. Дополнительную массу корабль приобретает из кинетической энергии движения: е = тс

.

Кроме того, если наш «стационарный» наблюдатель смог бы сверить время на корабельных часах с временем на своих собственных, он бы заметил расхождение. Промежуток между двумя событиями (к примеру, от рождения до смерти), измеренный на борту корабля, где это происходит, равен промежутку, проходящему по часам наблюдателя, умноженному на тау. То есть можно сказать, что внутри корабля время течет пропорционально медленнее.

Уменьшаются параметры длины. Наблюдателю корабль видится укороченным в направлении движения – укороченным на фактор тау.

А измерения, производимые на корабле, имеют такие же особенности. Для члена экипажа, наблюдающего с борта корабля за Вселенной, звезды выглядят как бы уменьшенными, но при этом масса их увеличена, расстояние между ними уменьшено, они сияют и появляются в поле зрения удивительно замедленно.

Но на самом деле картина еще более сложная. Не следует забывать о том, что корабль в действительности и набирает ускорение, и замедляет полет относительно всего космоса в целом. Из-за этого проблема выходит за рамки частной относительности и становится всеобъемлемой. Взаимоотношения типа «звезда – корабль» в действительности не отличаются симметрией. Не возникает близнецового парадокса. Когда скорости уравняются вновь и произойдет восстановление, звезда преодолеет расстояние медленнее, чем корабль.

Если уменьшить тау до одной сотой и вывести корабль в свободный полет, расстояние длиной в световое столетие для вас минет за один год по вашим часам. Безусловно, за эти сто лет на Земле ваши друзья и родственники состарятся и умрут, и вам никогда не вернуть этих лет. При таких параметрах тау неизбежно стократное увеличение массы. Двигатель Буссарда, черпающий из космоса энергию водорода, способен это обеспечить. На самом деле, глупо было бы останавливать двигатель и дрейфовать, когда можно взять и уменьшить значение тау.

Итак, для того чтобы добраться до других звезд и при этом не успеть состариться, необходимо непрерывное ускорение до самого момента, пока корабль не подлетит вплотную к избранной звездной системе, после чего необходимо перевести работу модуля Буссарда в режим замедления. Ограничивает движение скорость света, показателей которой достичь полностью не удастся никогда. Но вот в чем вы не ограничены, так это в том, что можете приближаться к ее значению сколь угодно близко. Следовательно, вы не ограничены и в возможности уменьшать значение тау.

В течение года, во время которого сила тяжести на борту «Леоноры Кристин» составляла единицу, различия между движением корабля и движением медленно летящих звезд накапливались незаметно. Теперь график круто пошел вверх. Экипаж корабля постоянно замечал, что расстояние до цели сокращается, но не только потому, что корабль приближается к ней, но еще и потому, что для них, относительно них, меняется геометрия пространства. Чем дальше, тем больше чувствовалось, как естественные процессы, происходящие за бортом «Леоноры Кристин», ускоряются.

На глаз, правда, это было еще не так уж заметно. На самом деле, в соответствии с программой полета, средний показатель тау должен был немного превышать 0,015. Но настало мгновение, когда продолжительность минуты на борту «Леоноры Кристин» стала соответствовать шестьдесят одной секунде в галактике, потом – шестидесяти двум, шестидесяти трем… шестидесяти четырем… шестидесяти пяти… шестидесяти шести… шестидесяти семи…

Первое Рождество, а с ним и другие праздники – Ханука, Новый год, дни зимнего солнцестояния, которые члены экипажа праздновали все вместе, – наступили довольно скоро, в самом начале путешествия, и ознаменовались проведением веселого и красочного карнавала. На следующий год праздники встретили несколько более сдержанно, но все же все палубы были украшены самодельными гирляндами, в мастерских вовсю порхали иголки и ножницы, из камбуза доносились запахи пряностей – каждый старался по-своему порадовать кого-то еще. Гидропонисты, посовещавшись, решили, что, пожалуй, могут пожертвовать свежие лозы и ветки для того, чтобы в спортивном зале было водружено некое подобие елки. Фильмотеку перетрясли до основания и отобрали фильмы, в которых действие происходило зимой, – снег, катание на санках и все такое прочее… из динамиков лились мелодии рождественских гимнов. Шли репетиции мистерии. Шеф-повар Кардуччи продумывал, как лучше организовать банкеты. Общественные помещения и каюты оглашались радостным смехом – ни одного вечера не обходилось без сборища. В соответствии с молчаливым договором никто не вспоминал о том, что с каждой секундой Земля становится еще на триста тысяч километров дальше.

Реймонт шагал по гудящей, словно улей, палубе, где располагались помещения для отдыха. Кое-кто из членов экипажа развешивал по стенам новые самодельные украшения. Конечно, с материалами для рукоделия на корабле было туговато, но умельцы ухитрились смастерить украшения из того, что было под руками, и развешивали цепи, склеенные из алюминиевой фольги, стеклянные шарики, игрушки, сшитые из лоскутков. А другие играли в разные игры, болтали, пили крепкие напитки и угощали остальных, флиртовали, шумели. А из динамика, заглушая болтовню, смех, шум, шелест и треск, лилась мелодия:

Adeste, fideles,
Laete, triumfantes,
Venite, venite ad Bethleem![16 - «Приблизьтесь, верные,Ликуйте, Празднующие,Придите, придите в Вифлеем» (лат.) – строчки рождественского гимна.]

И, похоже, она одинаково радовала Ивамото Тетсуо, Гуссейна Садека, Иешу бен-Цви, Мохандаса Чидамбарана, Пхра Такха, Като М’Боту, и Ольгу Собески, и Иоганна Фрайвальда.

Механик, заметив Реймонта, добродушно взревел:

– Guten Tag, meine Liebe Schutzmann![17 - Добрый день, мой любимый полицейский! (нем.)] Иди-ка приложись к моей бутылочке! – и, подняв бутылку, приветственно помахал ею. Другой рукой он обнимал Маргариту Хименес. Над их головами к переборке был пришпилен листок бумаги, на котором красовалась надпись: «ОМЕЛА»[18 - В некоторых европейских странах в канун Рождества стены домов украшают ветками омелы.].

Реймонт остановился. С Фрайвальдом они были приятели.

– Спасибо, не могу, – поблагодарил он. – Бориса Федорова не видел? Я думал, он тут появится после работы.

– Н-нет, я его не видел. Я тоже думал, он явится – тут у нас видишь как весело. А он вроде в последнее время вообще как-то повеселел, вот только почему – в толк не возьму. А на что он тебе сдался?

– По делу.

– По делу… Вечно ты в делах, – проворчал Фрайвальд. – Надо же и отдохнуть когда-то. Что до меня, то я отдыхаю на все сто! – воскликнул Фрайвальд и прижал к себе Хименес. Она прильнула к нему. – А ты ему не звонил в каюту?

– Звонил, конечно. Не отвечает. – Реймонт шагнул прочь, но обернулся и сказал: – Схожу к нему, а потом, может, и вернусь хлебнуть твоего шнапса.

Он пошел дальше по палубе и, когда спускался по лестнице на офицерскую палубу, все еще слышал мелодию и слова: «Iesu, tibi sit gloria»[19 - «Иисусе, слава тебе» (лат.).]. В коридоре было пусто. Реймонт подошел к двери каюты Федорова и нажал кнопку звонка.

Инженер тут же открыл дверь. На нем была облегающая пижама. На столике красовалась бутылка французского вина, два бокала и блюдо с сандвичами по-датски. Он был явно не на шутку удивлен. Растерянно отступил на шаг внутрь каюты.

– Что… – пробормотал он по-русски. – Ты?

– Можно с тобой поговорить?

– Гм-м-м, – протянул Федоров. – Я жду гостью.

Реймонт усмехнулся:

– Дело понятное. Не волнуйся, я долго не задержусь. Но дело срочное.

Федоров поморщился.

– Такое срочное? Нельзя подождать, когда я заступлю на вахту?

– Видишь ли, поговорить надо с глазу на глаз, – объяснил Реймонт. – И капитан Теландер так считает. Этот момент не был учтен в программе, – продолжал Реймонт, пройдя в каюту мимо Федорова. – По программе мы должны были перейти к режиму большого ускорения седьмого января. Тебе лучше известно, что на подготовительные работы твоим ребятам понадобятся два-три дня, да и всем остальным тоже достанется. Ну, словом, как-то уж получилось, что те, кто составлял программу полета, выпустили из виду, что шестое января – число особое для жителей некоторых западноевропейских стран. Двенадцатая Ночь, Канун праздника Трех Святых Королей – называй как хочешь, но все равно это последние дни в цепи новогодних праздников. В прошлом году про шестое нечаянно позабыли, а вот в этом году я слыхал разговоры о том, что было бы славно встретить праздник как положено – с танцами и чем-то наподобие древних ритуалов. И как было бы здорово, если бы все получилось! Подумай, ведь от настроения людей так много зависит, и было бы просто кощунством отказать экипажу в желании повеселиться. Словом, мы со шкипером хотели бы, чтобы ты подумал о возможности отложить переход к высокому ускорению на несколько дней.

– Ладно, ладно, я подумаю, – торопливо пообещал Федоров и стал теснить Реймонта к распахнутой двери. – Завтра поговорим…

Но он опоздал. На пороге стояла Ингрид Линдгрен. Она была в форме – видимо, спустилась сюда сразу после окончания вахты на капитанском мостике.

– Yud![20 - Боже! (швед.)] – вырвалось у нее.

Она застыла на месте.

– О, Линдгрен! – попытался изобразить удивление Федоров. – Какими судьбами?

Реймонт чуть не задохнулся. Лицо его окаменело. Он, как и Линдгрен, стоял не двигаясь, только так крепко сжал кулаки, что ногти впились в ладони и костяшки пальцев побелели.

А из динамика полилась мелодия нового рождественского гимна.

Линдгрен лихорадочно переводила взгляд с Реймонта на Федорова. Она жутко побледнела. Вдруг она резко выпрямилась, запрокинула голову и сказала: