Великий крестовый поход

Эйян спала рядом с ним, окутанная облаком своих волос. Каким удивительно невинным, почти детским стало ее лицо с полураскрытыми губами и длинными ресницами, касающимися щек. Неподалеку кружились дельфины-сторожа. Тауно поцеловал сестру в ложбинку между шеей и грудями и бесшумно скользнул в сторону.

Стояла светлая летняя северная ночь. Небо над головой слегка светилось, делая свет звезд в этом полумраке более бледным и нежным. Еле шевелящаяся морская гладь слабо мерцала, низкий полуразличимый гул прилива смешивался с шорохом маленьких волн. Воздух был тих, прохладен и влажен.

Тауно добрался до «Хернинга» и проплыл вокруг него с бесшумностью акулы. У руля, кажется, никого не было, но у каждого из бортов оказалось по часовому с поблескивающей пикой, третий сидел в гнезде на верхушке мачты. Трое наверху, значит, в трюме еще трое. Выходит, Ранильд настороже и не намерен оставлять своим врагам ни единого шанса.

Или нет? Борта в середине корабля возвышаются над водой всего на шесть футов. Можно найти способ взобраться на борт…

И, если повезет, убить одного или двух, пока шум схватки не поднимет на ноги остальных. Бессмысленно. Раньше детям водяного удалось одолеть весь экипаж, но в тот раз у моряков не было ничего опаснее ножей, да и никто из них особенно не желал схватки. К тому же, едва удалось справиться с Олувом, началась просто драка, а не битва насмерть.

А теперь не было и Кеннина.

Выставив из воды только лицо, Тауно лежал на поверхности и ждал.

Наконец он расслышал звук шагов. Часовой на верхушке мачты, темная тень на фоне звезд, крикнул:

– Ну-ну, ты уже так по нас соскучилась?

– Не забывай, что ты на посту, – отозвался голос Ингеборг, но какой усталый и безразличный! – Знай я, что шкипер повесит тебя за уход с поста, я стиснула бы зубы и ублажила тебя, но вряд ли мне настолько повезет. Так знай, я вышла из этого свинарника в трюме лишь глотнуть свежего воздуха, да позабыла, что и на палубе полно свиней.

– Попридержи язык, девка. Сама знаешь, мы не можем рисковать и оставлять тебя живым свидетелем, но умереть можно очень многими способами.

– И если ты слишком обнаглеешь, мы еще подумаем, оставлять ли тебе жизнь до последней ночи в море, – продолжил моряк у левого борта. – С этим золотом я смогу купить больше девок, чем мне по силам справиться, так что какое мне дело до Ингеборг-Трески?

– Верно, и вообще пора ее освежить, – поддакнул моряк на мачте и начал мочиться на нее. Ингеборг с плачем убежала на полуют. Вслед ей понесся грубый хохот.

Тауно на минуту замер, потом бесшумно нырнул и добрался под водой до руля.

Руль оброс острыми ракушками и скользкими водорослями. Тауно стал подниматься, еще медленнее и осторожнее, чем когда разведывал логово спрута. Из-за кривизны борта румпель находился в восьми футах над водой, в углублении под верхней палубой. Тауно обеими руками ухватился за его стержень, изогнул тело и просунул пальцы ног между стержнем и корпусом. Одним плавным движением, не обращая внимания на впивающуюся в тело бронзу, он взобрался по кронштейну румпеля, ухватился пальцами за край борта и подтянулся, положив на борт подбородок.

– Что это там? – крикнул моряк с палубы.

Тауно замер. Звук стекающих с него в море капель был не громче плеска волн о холодный на ощупь борт.

– Да так, то ли чертов дельфин, то ли еще что, – отозвался другой. – Клянусь бородой Христа, я буду только рад смыться из этих проклятых вод!

– А что ты первым делом сделаешь, сойдя на берег?

Трое моряков принялись болтать, щедро отпуская грубые остроты. Тауно отыскал Ингеборг. Она затаила дыхание, заметив его силуэт на фоне серебристо-темного неба, и замерла с колотящимся от волнения сердцем.

Тауно увлек ее за собой в темноту под полуютом, но даже во мраке не мог не ощутить округлую крепость ее тела, теплый аромат ее кожи и волосы, щекочущие приблизившиеся к ее уху губы.

– Что делается на корабле? – прошептал Тауно. – Нильс жив?

– До утра. – Она не смогла ответить ему с той же твердость, с какой произнесла бы эти слова Эйян, окажись та на ее месте, но все же сумела овладеть своими чувствами. – Ты ведь знаешь, они связали нас и заткнули нам рты. Меня они на время оставили в живых – слышал? Если бы Нильс мог им на что-нибудь сгодиться, они не пошли бы на такую подлость. Но он, конечно, и сейчас лежит связанный. Они прямо при нем принялись решать, что с ним делать, и в конце концов согласились, что веселее всего будет повесить его утром на нок-рее. – Ее ногти впились в руку Тауно. – Не будь я христианкой, с какой радостью я бросилась бы в море!

Он не понял смысла ее слов.

– Не надо. Я не смогу тебе помочь, и если не по другим причинам, то от холода ты наверняка погибнешь… Дай подумать… Ага!

– Что ты придумал? – По ее интонации он понял, что она не хочет напрасных надежд.

– Сможешь шепнуть несколько слов Нильсу?

– Разве что когда его выведут на казнь. Они наверняка притащат меня посмотреть.

– Тогда… если сможешь сделать так, что тебя никто не услышит, передай ему, пусть воспрянет духом и приготовится сражаться. – Тауно на минуту задумался. – Нужно будет отвести их взгляды от воды. Когда они соберутся надеть петлю на шею Нильса, пусть он начнет изо всех сил сопротивляться. И ты тоже – бросайся на них, царапай, кусай, пинай, кричи что есть мочи.

– Ты думаешь… ты и в самом деле веришь… хорошо, я сделаю все, что смогу. Господь милосерден, раз он… позволит мне умереть в битве рядом с тобой, Тауно.

– Только не это! Не рискуй собой! Если на тебя набросятся с ножом – уклонись, умоляй о пощаде. И укройся, чтобы не пострадать в схватке. Мне не нужен твой труп, Ингеборг, мне нужна ты.

– Тауно, Тауно. – Ее губы стали искать губы Тауно.

– Я должен уйти, – прошептал он ей в ухо. – До завтра.

Он вернулся в море с той же осторожностью, с какой покинул его. Мокрое тело Тауно промочило ее одежду насквозь, и Ингеборг решила, что лучше остаться под полуютом, пока одежда не высохнет. Уснуть она все равно бы не смогла. Она встала на колени.

– Слава Господу всевышнему, – произнесла она, запинаясь. – Слава тебе, пресвятая дева, в милости твоей… ты ведь женщина, ты поймешь… ведь с тобой рядом Господь…

– Эй, ты! – крикнул моряк. – Кончай этот треп. Что, в монашки подалась?

– Хочешь, я стану твоим божественным женихом? – поддакнул моряк с мачты.

Голос Ингеборг смолк, но душа ее не смогла успокоиться. Вскоре часовые позабыли о ней. Вокруг корабля закружили два десятка дельфинов. В ночных сумерках за их спинами виднелся пенный след, хотя двигались они поразительно бесшумно, выставив над водой похожие на острие оружия плавники.

Моряки вызвали из каюты Ранильда, тот нахмурился и подергал себя за бороду.

– Не нравится мне это, – пробормотал он. – Клянусь х… святого Петра, как мне хотелось наколоть тогда на пики тех двух рыболюдей! Они замышляют недоброе, будьте уверены… Впрочем, вряд ли они станут топить шлюп, как они тогда перевезут золото? Не говоря уже об их дружке и этой суке.

– А может, нам и Нильса пока не убивать? – засомневался Сивард.

– М-м-м… нет. Надо показать этим сволочам, что мы не шутим. Крикни лучше в море, что, если они и дальше не оставят нас в покое, Ингеборг-Треску будет ждать нечто похуже повешения. – Ранильд лизнул палец и поднял его вверх. – Я чувствую ветерок. Отплываем на рассвете, как только подвесим Нильса на рее. – Он вытащил меч и погрозил кольцу дельфинов. – Слышите? Проваливайте обратно в свои подводные пещеры, бездушные твари! Мы, христиане, отправляемся домой!

Ночь близилась к концу. Дельфины лишь кружили вокруг корабля, ничего не делая, и в конце концов Ранильд решил, что на большее они не способны, а прислали их полукровки либо в тщетной надежде что-либо узнать, либо от еще более тщетного отчаяния.

Легкий бриз крепчал. Волны начали резче биться о борт, раскачивая шлюп. Заслоняя бледные звезды, непонятно откуда пролетела стая черных лебедей.

Звезды растаяли, смытые с неба ранним летним рассветом. Небо на востоке стало белым, на западе осталось серебристо-голубым, и там все еще висела призрачная луна. Гребни волн окрасились светом, а склоны их стали пурпурными и черными; поверхность моря замерцала и заискрилась зеленью, похожей на зеленый оттенок ледника, зашумела и запенилась. В вантах загудел ветер.

Моряки вывели Нильса из трюма по лесенке, подталкивая остриями пик. Руки у него остались связанными за спиной, и подниматься ему было тяжело. Дважды он падал, моряки грубо хохотали. Грязная одежда Нильса была запятнана кровью, но его развевающиеся волосы и мягкая пушистая бородка сохранили цвет все еще невидимого солнца. Он широко расставил ноги, удерживая равновесие на раскачивающейся палубе, и глубоко вдохнул влажный ветреный воздух.

Торбен и Палле остались на страже у бортов, Сивард – на мачте. Лейв и Тиге караулили пленника. Ингеборг стояла в стороне с побледневшим лицом, чувства теплились лишь в ее глазах. Нильс дерзко посмотрел в глаза Ранильда, держащего в руках петлю на конце веревки, переброшенной через нок-рею.

– Раз у нас нет священника, – сказал Нильс, – быть может, ты мне позволишь еще раз прочитать «Отче наш»?

– А зачем? – отозвался шкипер, растягивая слова.

Ингеборг подбежала к нему.