Карнавальная ночь

– Пора баиньки! – заявил Летаннер. – Завтра начинается пост. Хвала небесам, наши средства позволяют нам поститься вплоть до Пасхи.

И компания побрела прочь. Жафрэ направился к кварталу Анфер, остальные повернули туда, откуда пришли, напевая застольную песенку, однако теперь уже на мотив колыбельной, как и подобает промотавшимся в пух и прах, нетвердо стоящим на ногах гулякам покидать поле карнавальной битвы.

– Нальем! Глотнем! Споем! Допьем!

Они оставили позади улицу Кампань, а потом молча по одному вернулись обратно.

– Бедный малый убит, в этом нет никаких сомнений, – сказал Комейроль, когда все вновь собрались на углу улочки. – Ему будет ни холодно, ни жарко от того, кто унаследует его деньги. С развлечениями на сегодня покончено. Теперь мы можем принять предложения господина Бофиса. Мы поужинаем, дети мои, но без излишеств, как добропорядочные рантье, ибо с тем, что лежит вот здесь, – и он похлопал по бумажнику, – не менее чем через год каждый из вас будет жить на собственную ренту!

РЕЧЬ КОРОЛЯ КОМЕЙРОЛЯ

Веселая компания вновь оказалась в маленьком зальчике кабачка под названием «Нельская башня», чьи окна выходили на задворки дома Маргариты, и откуда час назад доносилось однообразное пение, скрасившее одинокий обед Жулу. Окно, через которое Жулу и клерки нотариальной конторы Дебана обменялись несколькими словами, теперь было закрыто, а занавеска из алжирской ткани со смешанными шерстяными и хлопчатобумажными нитями, сменившая набивший оскомину кусок матрасного полотна, была плотно задернута.

Предосторожность была нелишней. Опасаться следовало не только любопытства соседей, но и клиентов папаши Ланселота, хозяина заведения, ибо окно находилось вровень с террасой, сообщавшейся с садом.

С развлечениями было покончено, как сказал король Комейроль. Благодаря содержимому бумажника появилась возможность принять предложение Бофиса. Видимо, предложение было весьма недурственным, поскольку король Комейроль говорил о нем с особой теплотой.

Прежде чем объяснить суть предложения Бофиса, мы хотим представить вам без всяких околичностей персонажей, одетых в костюмы героев модной пьесы, что собрались сейчас за бедно сервированным столом в кабачке, своим названием обязанным той же пьесе.

Собрание состояло из клерков нотариальной конторы Дебана и присоединившегося к ним чужака, небезызвестного господина Бофиса. Этот здоровенный детина, несмотря на обманчивую скромность его костюма селянина, играл отнюдь не второстепенную роль в описываемых событиях.

Что до собственно клерков нотариальной конторы, начнем с низших должностей, словно мы на военном совете.

Двух младших клерков, одетых, само собой разумеется, в костюмы первых любовников Готье и Филиппа д'Онэй, звали Жан Ребеф и Николя Нивер. Оба лелеяли надежду, что их когда-нибудь повысят в должности.

Далее следовал экспедитор Муанье, господин лет сорока, который когда-то управлял нотариальной конторой в провинции. Твердое жалованье в тысячу восемьсот франков плюс три тысячи франков за составление деловых бумаг. Муанье носил костюм трактирщика Орсини.

Следующую ступеньку после Муанье на иерархической лестнице, но не в табели о выдаче жалованья, занимал четвертый клерк Леон Мальвуа. Молодой человек с приятной внешностью и хорошими манерами, искусный фехтовальщик и счастливчик в любви, он частенько поговаривал о том, что пора бы остепениться, дабы заняться воспитанием младшей сестры, которая сейчас находилась в монастыре. На собрании он отсутствовал.

Далее наступает черед Жафрэ, миляги Жафрэ, как его называли, возможно, не без иронии. Ему было около тридцати лет, он был вдов, и весьма вероятно, что его жена отошла в мир иной не от хорошей жизни. Себя он называл уменьшительным именем Бенин, как Боссюэ. Дети его жили в приюте, а он кормил хлебными крошками воробьев. Лишившись жены и детей, принятых из милости в благотворительное заведение, Жафрэ завел себе семью из кошки, собаки и множества птиц. Вот где царил дух снисходительности и нежности! Благодушный Жафрэ обращался со своими кошкой и собакой вполне по-братски. Он был третьим клерком и получал жалованье в тысячу пятьсот франков в год, возможно, не заслуживая таких денег.

Второй клерк – Урбан-Огюст Летаннер имел двадцать пять лет от роду, две с половиной тысячи франков в год и артистические вкусы. Своим присутствием он заметно оживлял атмосферу в конторе. Денежных затруднений он не испытывал, единственным бременем были несколько пулярок, начиненных трюфелями, которые он, присовокупив деликатное посвящение, регулярно отправлял редактору газеты «На берегах Мезы», печатавшему его заметки. Он был словно Роже – Везунчик, воспетый Беранже, ум и образование – все было при нем. В нотариальной конторе с более строгим управляющим он играл бы роль «рабочей лошадки», но мы скоро увидим, что заведение Дебана было довольно странной лавочкой, изрядно отличавшейся от таинственных святилищ, где парижский нотариат обычно собирает своих служителей.

В нотариальной конторе Дебана царил дух непостоянства, и виной тому был ее достопочтенный мэтр. Если контора до сих пор существовала, то исключительно по привычке, которую, как известно, нелегко искоренить.

Летаннера превосходил король Комейроль, обладавший величественной осанкой, красноречием и южным акцентом. Он зарабатывал пять тысяч франков, не говоря о его частных делишках. С ним консультировались о продаже недвижимости, благодаря чему он уберег от распада немало браков.

Комейролю было лет двадцать восемь, он был невысок ростом, немного тучен, но всегда свеж и подтянут. Глаза его бархатисто блестели, выдавая в нем уроженца юга. Он охотно смеялся чужим шуткам, когда же требовалась серьезность, умело слагал выспренние фразы. Скромность нынче не в моде, как известно. С клиентами, готовыми заплатить три тысячи экю, обращаются с той же грубоватой откровенностью, как и с разносчиками воды, приобретая тем самым репутацию человека значительного.

Я знавал торговца химерами – асфальтом, американскими косилками, пневматическими устройствами и прочими калифорнийскими штучками, – который заставлял трепетать герцогов и пэров, говоря им колкости в тиши кабинетов. Подобное искусство не всякому дается. Мазарини нападал на Анну Австрийскую, а юный король Людовик XIV, бывший тому свидетелем, не смог избавиться от кардинала прежде, чем тот умер своей смертью. Прохвост, о котором я упомянул, до сих пор жив и здоров. Из Сен-Жерменского предместья ему на каторгу шлют варенье.

И последнее замечание: король Комейроль был из тех людей, которые способны произнести с невозмутимой важностью любую бессмыслицу и глазом не моргнуть при этом. Не всякому такое удается.

Когда веселая компания вернулась в «Нельскую башню», кабачок пребывал в волнении по причине убийства, совершенного в десяти шагах от двери заведения. Предусмотрительный Комейроль обратился к господину Ланселоту с трогательной речью:

– Папаша, мы собирались пойти потанцевать, но как увидели этого несчастного, ноги у нас стали ватными. Накройте нам ужин в большом кабинете.

Господин Ланселот, добряк, гордившийся тем, что весит сто пятьдесят килограммов, ни на секунду не усомнился в том, что волнение дурно воздействует на ноги клиентов, зато способствует обострению аппетита. Он поплыл к плите, на ходу бросая гневные реплики по поводу нерасторопности полиции, и раздул угли.

Ужин был подан, но никто не чувствовал голода. Ужин был лишь предлогом.

Отослав официантов и заперев дверь на засов, король Комейроль открыл бумажник и выложил на скатерть на всеобщее обозрение его содержимое – двадцать банковских билетов. Наступило молчание, за которым угадывалось возбуждение, и мы должны признать, что никто из присутствующих не выразил вслух сомнения в законности присвоения неизвестно кому принадлежавшего имущества.

– Нас восемь человек, – сказал Бофис, пересчитав сидевших за столом.

– Девять, – поправил король Комейроль, – не забудем Леона Мальвуа, если, конечно, большинство не против взять его в долю, несмотря на его отсутствие. Я должен заметить, что в предприятии, предложенном Бофисом, Леон Мальвуа нам будет весьма полезен.

– Леон Мальвуа завтра дерется на дуэли, – сказал Летаннер, – я буду его секундантом. Если говорить откровенно, я не думаю, что он захочет участвовать в подобной махинации.

– Он пуританин, – не без горечи заметил Жафрэ. – Он во всем требует порядочности. Бофис покачал головой и сказал:

– Если с нами не будет Леона Мальвуа, нас ждет верный провал. Леон Мальвуа – именно тот человек, который придется по вкусу господину Лекоку и полковнику.

– Почему так? – спросили сразу несколько голосов.

– А вот потому! – ответил Бофис, раскуривая сигару. – Господин Лекок ни перед кем не отчитывается, голубчики мои!

– Да он Великий Могол, этот господин Лекок! – рассмеялся Летаннер.

Понизив голос, Бофис произнес со значением:

– Нет… Над ним есть кое-кто повыше. После этих слов все умолкли.

– Господа, – важным тоном начал Комейроль, – нам следует прояснить ситуацию. Во имя наших общих интересов я прошу вас выслушать меня внимательно. Боюсь, моя речь займет немало времени, но я постараюсь быть предельно точным, а когда я закончу, каждый из вас сможет высказаться по существу дела Лекока, которое для нас все равно что спасательная шлюпка во время кораблекрушения. Поговорим сначала о нас, как о коллегах и товарищах по несчастью. Месье Бофис здесь ни при чем, он, строго говоря, никак не связан с нотариальной конторой Дебана. Мы же, дети мои, находимся в отчаянном положении, мы в опасности, на краю гибели. В один прекрасный день воды сомкнутся над нашими головами, и горе тем, кто не умеет плавать! От господина Дебана, нашего хозяина, я никогда не видел ничего, кроме добра, я не могу сказать о нем ни единого дурного слова. Я знаю, что вы тоже его любите, за исключением миляги Жафрэ, который никого не любит. Если нам удастся выбраться целыми и невредимыми из-под обломков его лавочки, в будущем мы можем оказаться ему полезными. Мне приятно так думать. Лично я никогда не откажу ему в сотне су.

Господин Дебан вошел в дело с парадного входа, как входит в театр знаменитый актер, которому достаточно появиться на сцене, чтобы сорвать аплодисменты. Господин Дебан был богат, обладал приятной наружностью, был вхож в блестящее общество, а главное, он был наследником своего отца, которого звали Дебаном Непогрешимым, подобно тому, как Карла величают Великим, а Людовика – Святым. Среди тех, кто когда-либо выводил на бумаге «Сим удостоверяется», папаше Дебану и его удивительному помощнику не было равных. Аминь.

Говорят, что, собравшись жениться, он спросил у своей избранницы, согласна ли она взять в мужья мэтра Дебана и его помощника. Так говорят.

Но вот в чем беда. Поколения сменяют друг друга, и дети ничем не напоминают отцов. Сыном Карла Великого был Людовик Благочестивый. Сын папаши Дебана, единственный наследник Дебана Непогрешимого, писаря именитого духовенства и богатой знати, скопившего на возмещениях убытков две трети миллиарда, – сын великого Дебана и его помощника, Илар Франсуа Дебан, родившийся, можно сказать, на ступеньках, ведущих к алтарю нотариата, оказался человеком неглупым, отличным танцором, недурственным музыкантом. Он знал толк в собаках, лошадях, и даже искусстве, особенно когда речь шла о кордебалете. Он со вкусом одевался и нравился богатым вдовушкам. Но сколько бы вы в него ни вглядывались, под какой бы лупой его ни рассматривали, вы не обнаружили бы в нем той жилки, которая зовется нотариальной или, точнее, делопроизводительной и которая ныне встречается так редко. Ни намека на нее!

Обойдем молчанием частную жизнь мадам Дебан, матушки нашего хозяина, и не будем винить ее в этом несчастье. Но факт остается фактом, молодой Дебан не родился нотариусом. Вместо того чтобы вести размеренную жизнь, подобно тому, как составляют деловую бумагу, аккуратно выводя строчки, – при этом неважно, от кого ты унаследовал твердость руки, – не залезая на поля, памятуя о месте для гербовой печати, Дебан – сын пустился во все тяжкие. Прослышав о его бесчинствах, светила нотариальных дел предрекли упадок конторы Дебана. И они не ошиблись, господа и дорогие коллеги. Как только Дебан Непогрешимый навеки смежил очи, его сын стал во главе дела. Я был тогда молод и глуп и должен сознаться, что вместе с другими клерками потирал руки в предвкушении: «Ну и посмеемся же мы!»

С тех пор минуло десять лет. Что правда, то правда, смеху было много. Думаю, никогда на свете не существовало столь удобного патрона, как мэтр Дебан. Ему все и всегда нравилось, лишь бы только с ним не говорили о делах; на что он уповал, Бог его знает! У него был небольшой особняк на улице Курсель и страстишка, которой грешат разорившиеся финансисты, – он был игроком, по преимуществу, игроком безоглядным.

Люди крепкого сложения, заболев смертельной болезнью, долго сопротивляются недугу. Здания, выстроенные на совесть, разрушаются веками, прежде чем окончательно рухнуть. Так же и нотариальная контора Дебана, это – монумент, сооруженный четырьмя поколениями трудолюбивых, умных и кристально честных людей. Я знавал лавочки, взлетавшие на воздух через полгода после того, как в них заводился вот такой хозяин-подрывник. Нотариальная контора Дебана держится вот уже десять лет. Она все еще жива. Я пока не слыхал, чтобы кто-нибудь из наших богатых клиентов из Сен-Жерменского предместья требовал вернуть деньги, к нам по-прежнему сохраняют доверие.

Если бы наш патрон был отчаянным и решительным злодеем, он мог бы сейчас прихватить самое ценное и пуститься в бега. Среди наших папок есть некое досье, которое, если его правильно использовать, обеспечило бы…

Тут господин Бофис тихонько присвистнул. Король Комейроль умолк на полуслове, а затем продолжил:

– Конечно же, что за чепуху я несу! Наш бедный хозяин ни на что толком не способен – ни на добро, ни на зло. Он так и будет гнуться под тяжестью своих грехов, уповая на счастливый случай, который залатает дыры, проделанные его долгами. Ему не убежать дальше номера сто тринадцать или дома Фраскати, он ничего не украдет и позволит себя арестовать. Он недостаточно порочен, чтобы избежать каторги.

Господа, я высказал вслух то, о чем вы все уже давно догадывались, и потому мои слова не произвели на вас слишком сильного впечатления. Добавлю лишь, что катастрофа, отныне неминуемая, будет вызвана не нашими клиентами. Они глухи к доводам рассудка и не желают снимать повязку с глаз. Взбунтуется коллегия нотариусов, а следом за дело возьмется юстиция. Скандал будет оглушительным. Ни один стряпчий еще не разорялся с таким треском. Напомню, что мэтр Дебан не мошенник, он сумасшедший. Мошенник наделал бы меньше вреда.

Я не знаю всего, я, который знает больше самого хозяина, ибо в последнее время он живет в состоянии морального опьянения. Случилась ужасная растрата, неслыханная и бессмысленная, и в настоящее время мы с вами, господа, имеем честь быть конюхами в авгиевых конюшнях. Отныне грош нам цена! Я уже вижу, как завтра клерки нотариальной конторы Дебана, с первого до последнего, будут пригвождены к позорному столбу общественного мнения…

Король Комейроль закашлялся и отпил вина из бокала.