Горбун

– Слышите, как раскричались? Это новые квартиранты торопят строителей, – сказал Гонзаго, возвратясь к своему креслу. – Так о чем, бишь, мы с вами, дорогое дитя?

– Об имени, которое я буду носить.

– Ах, да. Да. Конечно же, о вашем настоящем имени «Аврора». Но мы говорили еще о чем-то другом. Эти шумливые наниматели меня отвлекли, и я запамятовал…

– Неужто, запамятовали, принц? – донья Круц лукаво улыбнулась. Гонзаго наморщил лоб, будто силясь вспомнить.

– Ах, да, верно. Вы говорили о какой-то девушке, вашей ровеснице, с которой вы подружились и которую тоже звали Аврора.

– Да, мсьё принц, она была очень хороша собой, и такая же, как я, сирота.

– Вот как? Вы с ней встретились в Мадриде?

– В Мадриде, мсьё.

– Она испанка?

– Нет, – француженка.

– Француженка? – переспросил принц, изо всех сил пытаясь показать, что эта тема ему не интересна. Он даже зевнул. Но похоже, однако, пока что он старался зря. С очаровательной физиономии доньи Круц не исчезала озорная усмешка.

– Кто же ее опекал? – словно из вежливости поддерживая беседу, продолжал принц.

– Одна пожилая женщина.

– Разумеется. Но кто платил дуэнье.

– Какой-то господин.

– Француз?

– Да, француз.

– Молодой, – старый?

– Молодой и очень красивый.

Она взглянула на Гонзаго. Тот весьма искусно второй раз изобразил зевоту.

– Но почему вы говорите со мной о вещах, которые вам неинтересны, принц? – донья Круц теперь открыто иронизировала. – Я никогда не подозревала, что вы так любопытны, монсиньор.

Гонзаго понял, что игру с доньей Круц нужно вести тоньше и осторожнее.

– Вы ошиблись, дитя мое, – я совершенно не любопытен. Меня не интересует сами по себе ни эта девушка, ни этот мужчина. Спрашиваю же со вполне определенной целью. Поверьте, есть на то основания. Кстати, как звали этого господина?

На сей раз юная красавица явно не желала отвечать.

– Я забыла, – сухо ответила она.

– Но возможно, если вы захотите вспомнить… – с улыбкой, словно играя, настаивал Гонзаго.

– А вы поднапрягите память… давайте будем вместе вспоминать… ну – с, итак…?

– Какое значение имеет для вас его имя?

– Когда вспомним, то поймете. Может быть, его звали…

– Монсиньор, – прервала его девушка, сколько бы я ни старалась, мне все равно не вспомнить.

Эти слова она произнесла с такой решимостью, что дальнейшие настаивания были бессмысленными.

– Хорошо, не будем больше об этом! – с подчеркнутой разочарованностью развел руками принц. – Очень грустно, что ваша память столь коротка. Могу, если угодно, объяснить, почему грустно. Француз, живущий в Испании, не может быть никем иным, как изгнанником. Вряд ли ему там хорошо. Если бы я знал его имя, то мог бы у моего друга регента выхлопотать для него амнистию, вернуть вместе с дочерью, или кем там она ему приходится, на родину, и вы, донья Круц, – прошу прощения Аврора, опять бы сошлись с любимой подругой. Ведь вам здесь одиноко, не так ли?

Эти слова принц произнес с такой неподдельной искренностью, что они попали в самое сердце его юной собеседницы.

– Ах! – воскликнула девушка. – До чего же я к вам несправедлива! Ведь вы такой… вы… вы – сама доброта!

– Ну, полно, полно. Я никогда не сержусь на человека, признавшего свою неправоту. Однако теперь, надеюсь, вы назовете имя?

– Ах, принц, если бы вы знали, сколько раз я сама хотела попросить вас о том, что сейчас вы предложили сами. Сколько раз! И все не решалась. Но теперь, монсиньор, нет нужды вам знать его имя, хлопотать за него перед регентом, посылать в Испанию письма… Дело в том, что я… я опять видела мою подругу.

– Давно?

– Совсем недавно?

– Где же?

– В Париже.

– Здесь? – не смог сдержать удивленного возгласа Гонзаго. Он сохранял улыбку, но заметно побледнел. Впрочем, донья Круц этого не видела. Ее недоверчивость исчезла и она без дальнейших расспросов сама начала рассказывать.

– О, Господи! Это произошло в день нашего прибытия. Когда мы проезжали арку Сент-Оноре, я заспорила с мсьё де Пейролем, требуя, чтобы тот приоткрыл штору. Но он упрямо не пожелал этого сделать, из-за чего я не смогла увидеть Пале-Рояль. Никогда ему не прощу. Совсем недалеко от того места, объезжая какой-то дворик, карета едва не задела за угол дома. Я услышала, как из его нижней комнаты доносилось чье-то пение. Такой знакомый голос, что я вздрогнула. Пейроль, пронеся надо мной руку, придерживал занавеску. В отчаянии я хлестнула по ней веером. Рука отпрянула, я приоткрыла штору и сквозь окно в нижней комнате увидела мою милую маленькую Аврору. Конечно, это была она. Нисколько не изменилась, – разве еще похорошела.

Гонзаго вынул из кармана записную книжку.

– Я закричала, как безумная, – продолжала донья Круц. – То ли испугавшись моего крика, лошади пустились вскачь, – Аврора осталась позади. Я хотела остановить, хотела выпрыгнуть на ходу, плакала и сквернословила, как только умеют сквернословить испанские гитаны. Если бы у меня было чуть побольше сил, я бы задушила вашего фактотума.

– Это произошло, вы говорите, на некой улице в окрестностях Пале-Рояля?

– Совсем близко.

– И вы смогли бы эту улицу узнать?

– Господи! Я знаю ее название, – первым делом спросила об этом у Пейроля.

– И как же?

– Улица Певчих. Что это вы там у себя пишете, принц?