Благодать
Саундпост говорит, нехватка продовольствия – не моего ума дело.
Клэктон говорит, дело это вы же и проворачиваете.
Саундпост говорит, не кажется мне, что сами вы не при деньгах.
Берет почернелый котелок с водой, роняет на огонь, усаживается на валуне и отвертывается от них. Клэктон продолжает чесаться. Пытается дотянуться до удаленных мест у себя на спине. Задирает рубаху, а там сыпь красноты, будто во сне его заборол и подрал какой-нибудь бес. Христе в хлеве, говорит он. Вы, люди, с прошлой ночи не чешетесь?
Уилсон похохатывает и показывает большой палец. Говорит, похоже, кто-то зверков подцепил в соломе.
Саундпост таращится на Клэктона и говорит, у меня есть притирание в сумке. Мать готовила.
Клэктон кивает на костер. Говорит, скажите мамаше, чтоб и чай заварила.
Едят свои припасы, курят, пьют чай. После она лежит с теплом в животе, глаза закрыты, слушает всех. Клэктон тихонько храпит. Саундпост бормочет в тетрадку. Уилсон вытянулся на болотной траве со своими колли, что разлапились рядом. Шарканье и мычанье стада. Ветер трется о долгие шеи травы несметностью голосов, шепотом каждого человека на земле.
Колли говорит, скажи-ка, откуда берутся всевозможные ветра, – я думал, они все прилетают с залива, где б он ни был, залив четырех ветров, здоровенная дыра, должно быть, наверное…
Шаги, а затем она смаргивает, глядя на перевернутого Уилсона.
Он склоняется к ней и шепчет. Ты с кем это болтаешь? Затем зовет ее, чтобы шла за ним, и забираются они за горку, находят, где сесть на пружинистом вереске. Он смотрит через плечо и шепчет. Бают, братец твой попался.
Колли? думает она. И быстро ловит себя за язык.
Говорит, горазд он был трепаться, это уж точно.
Глянь-ка.
Вытаскивает из сумки тяжелый на вид пистоль.
Хе! вскрикивает Колли.
Уилсон пытается ей всучить его, но она отшатывается даже от прикосновения.
Говорит, тебе на что эта штука?
Уилсон говорит, это кремневый кавалерийский пистолет, идиёт. Настоящий убой.
Колли говорит, дай попробовать.
Уилсон говорит, он не заряжен, по крайней мере сейчас нет. У него есть пара. Кабы у меня был второй, я б тебе дал.
Вновь глядит через плечо, в глазах у него насмешка, затем опускает оружие к себе в сумку.
Она говорит, что ты собираешься с ним делать?
Он говорит, у остальных есть оружие, верно? Точно как у «Белых ребят».
Клэктон опорожняет оловянную кружку и убирает ее во вьюк на муле. Прищуривается вдаль и сплевывает. Похоже на крепкий дождь, ребятки, говорит он.
Саундпост оглядывает Клэктона одним глазом. Интересный у вас кисет на шее, мистер Клэктон. У вас табак разве не сохнет в нем? Такая материя, видите ли, не очень желательна.
Она замечает, как торс у Клэктона вроде бы напрягается. Стоит, поджав губы. Затем роняет руки и говорит. Этот кисет сделала моя мать, очень давно. Уилсон, передай-ка ту кружку.
Вам, мистер Клэктон, нужно что-нибудь вот такое…
Она не знает почему, но выплескивает опивки из своей кружки близко от головы Саундпоста. Он тотчас умолкает, таращится на нее, она таращится в ответ, видит островок синевы, затерянный в буро-морском глазу.
Говорит, вы сказали, похоже, дождь на весь день, мистер Клэктон?
Клэктон повертывается и вперяется в нее. На весь день? говорит. Трудно понять. Может, просто ливень.
Саундпост обращается к благосклонному вниманию Уилсона, извлекающего колючку из коровьей бабки. Помахивает своим кисетом, кожа красная, как сушеная оленина. Взгляни, как обит он промасленным шелком, говорит Саундпост. Я читал о такой выделке в какой-то газете. Это венгерский манер, называется «капошвар». В Лондоне такое у всех. Промасленный шелк позволяет сохранять должную влажность. Взгляните, Клэктон. Видите…
Она наблюдает, как Клэктон чешется, как будто Саундпост докука, слепень, кусающий за шею. Едва не кричит. Уилсон, кружку.
И опять у Уилсона эта хитрая улыбка на лице. Тянет рыжую руку к кисету Саундпоста. Дайте пощупать, дайте пощупать.
Свят милуй, ты со своими грязными руками. Если хочешь себе такой, дам тебе адрес, когда окажемся в Ньютаунбатлере.
О городе этом она от Саундпоста уже слышала, раза три или четыре. Ньютаунбатлер. Должно быть, туда они и направляются, думает она. Спрашивать, что это за место, она опасается. Вроде отменный город, со слов Саундпоста, хотя Колли говорит, это небось дыра какая-то. Брат Саундпоста именитый лекарь. Сам он теперь станет городским стряпчим, так он сказал. Двоюродным его принадлежит половина лавок на Главной улице. А еще упоминал он молодую женщину. Некую Мэри Блэк или, может, Уайт, он собирается на ней вскоре жениться, как только доучится, а ферма начнет себя окупать. Она воображает себе эту молодую женщину, волосы лежат ладно, темны и вьются локонами. Как по-особенному она сидит, скрестив ноги, щиколотки в модных чулках, и томно улыбается Саундпосту, подается к нему в кружевном платье – нет, в белой тафте, – рукава кружевные, улыбается мягко, мягкие перчатки добираются до запястья, и молодые люди приглашают тебя на танец, и сам танец, и как они пахнут и шепчут тебе, и запах их ты вдыхаешь, прежде чем отстраниться…
Уилсон встает и выкликает. Ну так, ребята, писькомерка на дальность. Спорим, я отсюда затушу костер.
Она смотрит, как он расстегивает портки, и не знает, куда спрятать глаза, Уилсон извлекает его рукой – хер свой, говорит Колли, и не смей глядеть. Она резко отвертывается, всматривается в камень и лишайник на нем.
Уилсон откидывается назад и выдыхает из себя дугу желтой мочи, что долетает до кромки костра.
Клэктон говорит, да ты этой штукой и маргаритку б не сбил.
Уилсон стоит, рьяно тряся своим органом. Упирается взглядом в Клэктона. Ну давай тогда ты, раз так.
Клэктон с этой своей почти улыбкой, но не говорит ничего.
Уилсон повертывается к ней. Твоя очередь, Тим. У этого мужика обвеска все равно что у младенца. Он и портки-то себе обоссать не сможет.
Саундпост сидит, бормоча что-то себе в тетрадку, и взгляд поднимать отказывается.
Колли говорит, я б мог отсюда на сапоги ему нассать.
Покряхтывая, направляет голос на Уилсона. И не надоест тебе. Я поссал пять минут назад.
Клэктон глотает из фляжки, горло у него дергается.
Сборище недохерков, говорит он.
Горб холма высится в совершенном ладу с самим собою. Ветер словно бы дует со всех сторон, однако ж мало что слышно, кроме их движения. Вьюки на муле поскрипывают ему под шаг. Шлеп по шкурам да бух-бух коровьих копыт. Взмет рогов. Она смотрит, как свешивает Уилсон трубку из уголка рта. Напевает сам себе, перебирает пальцами правой руки незримый мелодеон. За гребнем холма тропа сбегает вниз, к мелкой реке, что пересекает тропу крестом. Клэктон ведет ближе к воде, и тут вдруг она чует некую невысказанную тревогу, и язык ее устремляется крикнуть, да только стадо уже расщепилось. Внезапный порыв, и вот уж грохот копыт во все стороны, и мужчины орут и бросаются вдогонку, и она слышит, как вырывается у Саундпоста проклятье. Он мчится за остальными вниз с холма, тело его странно расхлябанно на бегу, и она следом, задыхаясь, видит: Уилсон и Клэктон не всполошились и спокойно кричат, Уилсон со своими «тпру» и охотничьими посвистами, собаки кружат вокруг стада. Пошли! Пошли! Клэктон спотыкается по болоту, чтоб перехватить двух коров. А ну! А ну! Чтоб вас, мерзавки.
Несмысленными стопами надвигается она прямиком на трех животных, руки раскинуты, слышит, как ревет на них. Глаза в глаза встречаются они, она смотрит в коровьи глаза, а там первоосновной страх, свойственный таким животным, и она чует свою над ними власть. До чего легко этим зверям было б затоптать тебя, думает она, вмять твою голову в болото. Однако ж ты побежала на них без страха. Она машет руками и успокаивает их, гонит к остальному стаду. Выискивает взглядом, что ж так напугало скотину, быть может, некий звук, какого мы, остальные, не услышали, или вид какой-нибудь птицы, бо и у скота имеются свои суеверия.
Щеки у Саундпоста ошкурены смятеньем. Выпучив глаза, таращится он на стадо и дергает себя за волосы. На то, чтобы согнать коров воедино, уходит двадцать минут, и теперь, по словам Клэктона, их надлежит оставить на добрые полчаса, чтоб успокоились. Саундпост потерял в кутерьме свою перьевую ручку и шляпу, желает, чтобы все об этом знали. Винит Клэктона и в этом, хотя он-то как может быть виноват? думает она. Клэктону хватает хлопот с перегоном, чтоб еще следить за чьими бы то ни было карманами.
Колли говорит, тошнит от его нытья – идиёт лошажьи зубы, вот он кто, ничего-то не знает о скотине, а будь у меня то перо, я б тебе сказал, что б я с ним сделал.
Саундпост на четвереньках прочесывает вереск, и тут Уилсон подбирает его шляпу и приносит ее хозяину. Саундпост встает, отряхивает шляпу. Я обязан перед всеми вами извиниться, говорит он. Стыд и срам что за речи прозвучали из моих уст. Но вы должны были вести их через реку, Клэктон, по одной. Не знаю, чем вы там внизу занимались. Так и знал я, надо было прихватить лошадей. И где же тот дождь, о котором вы сообщали?
Уилсон держит Саундпоста в прищуре. Подается к ней. Лошадей? О чем он, нахер, толкует?
Клэктон кивает на Саундпоста. Бросайте орать, а не то опять животных распугаете. Уилсон, угомони собак. Никаких свистов и окриков.
Небо старая ветошь, пятном на нем солнце. После такого-то распугалова держать стадо кучно работа медленная. Вместе с собаками они выписывают широкие петли вокруг скотины, та теперь движется не как единый ум. Когда какая-то корова забредает глубоко в рытвину, чтоб ее оттуда вызволить, Саундпосту приходится тянуть за веревку, а остальным троим приподнимать. Притих даже Уилсон. Черной болотной водою он лоснится от сапог до бедер.
Но вот Клэктон окриком приводит стадо в неподвижность, стоит, почесывая шею. Саундпост топает мимо, болтая руками. Она идет вперед вместе с Уилсоном, пока не видят, что там. Узкая дорога, проложенная телегами и протоптанная, полностью глохнет в осоке. До чего странно, думает она. Эк дорога без всякой причины дальше никуда не идет. Она щурится на далекую даль, но там вроде бы ничего, кроме болот, низких бурых холмов и, быть может, смутной зелени, не разобрать.
Саундпост чуть ли не кричит на Клэктона. Я думал, вы знали, куда шли.
Клэктон говорит, эта дорога, которой мы держались, должна была пересечься с главной на Петтиго. Я ее знаю в голове у себя.
И где же мы, в таком случае?
Мы рядом с Петтиго, сдается мне.
Насколько рядом?
Не знаю. Сколько-то миль.
Свят милуй. Двигайтесь дальше, значит, в общем направлении.
В общем направлении чего?
Того, куда дорога должна была вести.
Но дорога не ведет никуда, мистер Саундпост. Судя по всему, не той дорогой мы исходно двинулись.
Свят милуй! Милуй!
Видимо, придется идти через болото, как мы и шли.
Матерь всего страстотерпия. Я это и сказал.
Сказали вы вот что…
Свят милуй! Милуй! Оставьте уже.
В долине близ Петтиго ожидалась хижина були, но долины нет, и надежды на нее теперь тоже. Саундпост бубнит себе под нос обо всех этих заминках. Она смотрит в небо и видит, как день влачится к темноте своей. Цвета болота затеняются до слияния.
Клэктон говорит, что скажете, мистер Саундпост, насчет того, чтоб заночевать тут под открытым небом? Будем поочередно не спать, чтоб приглядывать за скотиной.
Она всматривается Саундпосту в лицо. Тот бормочет и топает ногой. Интересно, бывают ли лица красней этого? Мул, чтец мыслей, притоптывает и громко взревывает.
Колли говорит, слышишь, как оно начинается по-лошадиному, а потом делается ослиным «и-а»?
Он принимается иакать и на одном дыхании еще и ржет, и продолжает это, пока она не стукает себя кулаком по голове и не выкрикивает «хватит». Уилсон бросает на нее странный взгляд. Ты это кому? спрашивает он.
Саундпост все еще вперяется в Клэктона. Говорит, давайте поступим здраво и доберемся вон к тем деревьям. Он показывает на рощицу далеких елей, что уже объемлют тьму. Здесь мы на милости холода и ветра. Животные разбредутся.
Уилсон говорит, это умней всего, что за сегодня было сказано.
Клэктон оборачивается и качает головой. До тех деревьев мили три, по моим прикидкам. Когда мы там окажемся, будет полная темнота. Да и в любом случае тут родник рядом. Прислушайтесь.
И-а, говорит Колли.
В последнем свете разбивают они стоянку, каждый выскоблен до безмолвия. Их тени, раскиданные неверными очерками в трепете ветром прокопченных фонарей. Гляди, говорит Колли. Тучи похожи на ветхую грудную клетку какого-нибудь стародавнего великана. Но недосуг ей глядеть. Уилсон рубит болотный валежник. Клэктон возится с огнивом, лицо его вспыхивает во тьме. Оно как лицо, зримое во сне, думает она, лицо мертвеца, о котором вспомнили. Задается вопросом, как так получается, что во сне можно увидеть кого-то давно забытого. Иногда думает вот так о своем отце. О том, что она никогда не знала его так, чтоб помнить, и все-таки во сне есть тени, до которых можно дотянуться. Ловит себя на том, что зачарованно смотрит на Клэктона, на еще одну вспышку его лица: мог бы такой человек быть ее отцом?
Вскоре все они вчетвером обняты сиянием малютки-костра. Саундпост кажется взбудораженным, топчется вокруг своей скотины. Они слышат, как он вздыхает сам с собою, вновь и вновь, словно скорбящая старуха, пока Клэктон не выговаривает себе под нос, вы послушайте эту Дейрдре, дочь печалей[25]. Троица смеется, как заговорщики, однако странное чувство возникает в ней от собственного смеха. Вроде и смеяться над этим глупым вздыхающим человеком хочется, и вместе с тем и утешить его.
Воздух вскоре уж густ от подгорающих Клэктоновых толоконных лепешек. Саундпост ворошит костер. Уилсон услаждает стадо какой-то самодельной песней, горестный напев, думает она. Жалеет, что не утопить в этой песне Коллину болтовню. Наблюдает, как Саундпост снимает шляпу и щурится, прислушиваясь к пению, словно слух его теперь в глазах. Свят милуй мя, говорит он. И впрямь умеет же Уилсон этот свой мелодеон удавить.
Клэктон пробует пальцем воду в котелке, затем выпрямляется и трет колени. Кивает на Уилсона.
Говорит, этот парняга утверждает, что скотину можно обучить музыке. Бродячий цирк из нас сделать хочет.
Одна колли исторгает вой, и все они соскальзывают в смех.
Она говорит, это даже не музыка, а какой-то слух о скверной песне.
Колли говорит, то песенка, от которой старая корова сдохла.
Все впадают в безмолвие, едят, пьют, а затем каждый расслабляется в созерцанье. Огонь бросает на ветер мириады лиц. Она подносит горящую деревяшку к своей трубке.
Колли говорит, дай мне подержать Саундпостов мушкетон. Хочу глянуть, как он устроен.
Ты вообще дашь моей голове покою?
Ну-ка спроси его, а.
Уилсон говорит, слушайте.
Она слышит далекий звук церковного колокола.
Клэктон говорит, как я и сказал, мы всего в нескольких милях от Петтиго. Кто хочет первую стражу стоять?
Она чувствует, как Саундпост разглядывает ее, хотя темны лучи его глаз. Что ты там спрашиваешь? говорит он.
Она возвышает голос. Дайте глянуть на мушкетон.
Он говорит, милуй-милуй! Это ружье моего брата.
Клэктон говорит, а ну прикину. Того самого именитого лекаря из Ньютаунбатлера.
Долгий миг Саундпост вперяется в нее, а затем тянется к ружью, но Клэктон подается вперед и Саундпоста останавливает.
Говорит, ружье это заряжено, негоже ему в руки всяким малолетним бестолочам попадать. Дурацкие происшествия нам ни к чему. Ни к чему, чтоб какой-нибудь дурак споткнулся о ружье.
В рябь-свете можно разглядеть, что Клэктон Саундпосту улыбается.
Ей на колени падает ружье со всей его внезапной тяжестью. Саундпост вроде как доволен собою. Клэктон бормочет что-то и вновь принимается чесаться.
Колли говорит, как прикидываешь, смогу я это ружье разобрать?.. Спорим, я…
Саундпост забирает у нее ружье. Постанывая, Уилсон встает и растирает себе колени. Тихонько подходит к корове, пристраивает ее голову к себе на руки, пальцами трет ей щеку. Как по волшебству, голова животного поникает, словно его мгновенно усыпили, думает она. Корова вздыхает и ложится.
Саундпост вскакивает. Милуй! Милуй! Как тебе это удалось?
Уилсон стоит, наполовину затененный, очерченный светом костра. Когда заговаривает, она слышит в голосе у него тьму. Говорит, этой уловке таких, как вы, не обучишь.
Первую стражу стоит она, но жалеет об этом. Будь у ночи глаза, что бы она увидела? Очертания ее сидящей фигуры. Фонарь, преданный темноте. Глаза, как слепец, вперяются в то, чего не увидеть. Думает, будь у ночи уши, услышала б она шум моего сердца? В ушах продолжает отзвучивать рассказ Клэктона о болотных мертвяках. Убитые, говорил он. Упавшие к погибели своей, пьяницы и дураки, забредшие в болотные рытвины и не выбравшиеся оттуда, язычники, затонувшие в топях, юные девицы с церемониально перерезанным горлом, брошенные богам, женщины, выкраденные у возлюбленных разбойниками и привезенные сюда, чтоб над ними зверствовать, великие воины, павшие и забытые, убитые вожди, дети, рожденные не с той рукой, или с хворым плечом, или не у той женщины, или чересчур рано без благословенья Божьего, или не с тем близнецом, увечные и немощные, забитые камнем за кустом, потерянные и забытые во всей истории, лежат там в той тьме. Болота эти полны таких мертвецов, покоятся они, выжидают, пальцы их долги и буры, ногти крученые продолжают расти тысячи лет, выжидают, чтобы выбраться наружу.
Глаза одного лишь Клэктона видны ей в проблеск-свете. А затем рот его, широко распахнутый, застывший смех, словно не смеется он вовсе, а подает знак о некой угрозе зверства, словно стал он одним из тех давних мертвых с раззявленными ртами. Уилсон рядом с ним корчится со смеху.
Колли говорит, они тебя попросту морочат – это просто шутка такая, то, что он рассказал, – будь сейчас Саунь, другое дело, но ты же знаешь правила: никакому бесу выход в обычную ночь, как теперешняя, не дозволен.
Трое эти все скудоумные, говорит она. Даже Саундпост. Гордый и скудоумный, как глупая курица, при этих его замашках. Хорошо, что он перо свое потерял. И я знаю, что ничего там нету, одно только болото. И одна скотина. Большинство еще не спит. Темнота такая же, как в Блэкмаунтин. Если вдуматься, при всех тех годах тишины на холме нам всегда было хоть бы хны.
Колли говорит, а если скотокрады придут угнать стадо, разве ж не потому вся эта охрана?
Никто не знает, что мы здесь.
Тогда зачем сторожить, зачем Клэктон лежит с ружьем на груди – вряд ли мы по тем холмам прошли незамеченными: как скотина ревет, слышно за мили.
Мы здесь, чтоб скотина не разбрелась. Вот и все. Оставь-ка голову мою в покое.
Позже она думает, может, он и прав. Болота обширны, как море во тьме. Что там старик Чарли говорил? Всегда держись того, чтоб видеть море, а если не видишь его – выбирайся из него. Она представляет себе, как могут выглядеть скотокрады. Фигуры, тихонько крадущиеся по болоту, ватага мужчин, лица скрыты под крепом. Видны лишь белки глаз. Наверняка шли бы с фонарем. Будь оно даже в миле отсюда, фонари видать будет, они ж мерцают, как звезды. Она вновь вперяется во тьму. В любом разе, шепчет она. Как они отыщут нас в этой черноте?
Я тебе скажу как, – ты только послушай, как коровы шаркают да вздыхают.
Веки у ней словно камни, уж так она устала. И вместе с тем удивительно, как остальные могут спать притом, что Клэктон чешется да храпит. Ты обязана бдеть. Ты обязана бодрствовать. Ты обязана быть готовой, если что-то случится. Воображает себе пуку в облике того Ослолицего парняги Бойда, блуждающего по болоту впотьмах. Его зловещий смех. Замышляет, какие б сыграть с ними шутки. Если идет к ним пука, фонарь не понадобится. Пука задует свечку луны, просто чтоб запутать их ко всем бесам. Она вновь вспоминает, что рассказывал Клэктон, о тех мертвых язычниках, принесенных в жертву богам. Упирается, не дает уму соскользнуть в сон. Принимается воображать себя молодой женщиной и каково это, остаться брошенной на болоте как подношенье. Воображает себя болотным мертвяком – мертвой… каково это, когда больше не можешь говорить или пошевелиться хоть как-то, не язык, а струйка-вода у тебя во рту, молчанье земли на покинутом месте сердца твоего – вкус торфа, вкус дождя, даже вкус улитки, вкус десяти тысяч дней и ночей и звук ручья в твоих волосах держит их в чистоте… сон-скольз-сон… и вот уж она поет птицам – трясогузкам и каменкам, грачам и воронам… и тут слышит – звук едва различимый, как сама мысль, слышит громче – звук других голосов, женщин, кого-то зовущих, и она сама откликается песней, похожей на крик, и лишь тогда слышит голос женщины самой ближней к ней, женщина зовет ее по имени – Грейс, поет она, Грейс, – и начинает рассказывать ей о девочке, потерявшейся на семь лет, на семь лет в глухомани, семь лет с мертвецами, где превратишься в старуху, а когда вернешься, никто не поймет, кто ты такая, – и знает она голос этой женщины, этой женщины, которая просит ее дать слово… останься сейчас со мной на семь дней и семь ночей, останься со мной вот так, и я тебя вознагражу, я спасу тебя от семи лет в адском узилище, где превратишься в старуху ты, я возвращу тебя в Блэкмаунтин, словно не минуло нисколько времени… и пытается она ответить, сказать той женщине, что останется, но слова остаются несказанными и никак не выходят у ней изо рта, и она кричит немо по-над безмолвьем земли, по-над горами и полями болотными, бо никому не услышать, бо некому слушать, и вот уж та женщина у ней за спиной, руки кладет ей на плечо, женщина говорит шепотом, и теперь ее слышно, руки дрожат у нее на плече, и голос говорит вслух… ты там не спишь, парнишка? Ты уснул на посту? И видит она котоглавую женщину. Видит мужчину с двенадцатью пальцами. Видит пуку, что сидит рядом с ней, тяжко дышит. Это Клэктон с его смрадом джина, и по́том, и масляными волосами.
Она моргает ему.
Конечно ж, не сплю. Просто думаю, вот и все.
После своей стражи она изможденно падает спать, а потом и еще глубже, за пределы сна, в отмену себя, чтоб то, что есть ночь, проникнуть внутрь не могло. Когда просыпается без сновидений к первому свету дня, она как лесина, не тронутая там, где упала. Топот Уилсоновых сапог, вот что будит ее. Она буркает на него, чтоб шел нахер. Он опускается на колени и шепчет. Что-то ночью случилось. Саундпост все равно как сбесился. С ума сходит от подозрений. Говорит, нас выследили.
Она помаргивает, глядя туда, где должно быть солнце, и видит, что костер догорел. Клэктон разговаривает с Саундпостом, покашливая в кулак. Она встает, охлопывает себе плечи, чтоб согреться. Говорит, если что-то не так, почему нас не разбудили?
Наблюдает, как Саундпост пересчитывает стадо.
Уилсон говорит, я ничего не знаю. Мне Клэктон сказал, когда я проснулся. Говорит, слышал ночью что-то странное, когда была его стража, но что именно, не говорит, ничего вообще не объясняет. Но курок взвел, и не успел взвести, как Саундпост тут как тут, седалище портков своих умащивает. Саундпост хотел всех нас будить и зажечь фонари, но Клэктон сказал, если сейчас опасаетесь за сохранность своего стада, это последнее, что стоит делать. Они поэтому вот так ждали до рассвета, и теперь оба два уставшие, и я спросил Клэктона, что он видел, когда солнце встало, а он мне говорит, ничего они не видели, вообще нечего было видеть, кроме нас двоих, спавших, да коров несколько чуток разбрелось, но недалеко, и…
Саундпост топочет к ним. Лицо у него сморщено от ярости, насасывает зубы свои. Милуй! Милуй! говорит он. Я так и знал. Нас обокрали. Одной коровы не хватает.
Уилсон встает и хмурится, быстро пересчитывает пальцем. Вы ошиблись, мистер Саундпост, говорит он. Я насчитываю тридцать четыре коровы, и ровно столько было у нас вчера вечером.
Нет, говорю тебе, нет. Одного животного не хватает.
Колли говорит, они что, вообще дураки, пересчитать коров по головам, что ли, не могут?
Она говорит, я насчитала тридцать три коровы.
Уилсон поглядывает на нее. Я так и сказал.
Нет, не так, говорит она.
Саундпост яростно чешет нос кулаком. Милуй! Мы вышли с тридцатью четырьмя коровами. Взгляните сюда. Показывает им тетрадку, и ей, чтобы прочесть его мелкий почерк, приходится щуриться. Палец постукивает по странице. Тридцать четыре. Видите. У меня записано было.
Возможно, скотокрады все же случились, говорит Колли. И попросту увели одну корову.
Она говорит, словно болото разверзлось и заглотило.
Все смотрят на Клэктона, но тот говорить не торопится. Стоит очень неподвижно и вглядывается в просторы болот, глаза красны и тяжелы от недосыпа. Наконец произносит, есть болотные омуты такие большие, что и человека заглотят. Может, стоит еще раз осмотреться.
Саундпост вдруг разворачивается и наставляет палец Клэктону в лицо. Закупочная стоимость той коровы, говорит он. То была ваша ответственность. Заблудились мы из-за вас. Я вам плачу, чтоб этого не было. Предстоят вычеты.
