Доктор из Этампа

– Эй, парень, не строй из себя святошу. Если твой папаша был сеньор, это не повод корчить из себя благородного рыцаря. Все наши знают, что подохнут рано или поздно, и вовсе не под тёплой периной. Бьюсь об заклад, Щепка уже смирился со своей участью. Но твои проповеди вызывают лишние мысли. А это ни к чему. Так что не мели языком, сопляк. И не забывай, кто здесь главный.

Руссо промолчал, но, укладываясь спать, старался поделиться тряпьём с больным, который отваживался лишь бросать в его сторону благодарный взгляд.

Марсель умер в полном одиночестве на барже, едва на город посыпался первый снег. Явившись вечером, компания равнодушно перекрестилась и выжидательно уставилась на атамана.

– Скинем мертвяка в воду, и дело с концом, – пожал плечами Симон. – Или вы думаете, что я закажу мессу?

– Не обернуть ли его попоной? – робко проронил Эжен.

– Ещё чего! Щепка помер, холодней ему уже не станет, а попона сгодится нам самим.

Доминику было не по себе. Он не мог заснуть до самого рассвета, в ушах стоял всплеск воды, когда мальчишки столкнули с баржи покойника. Силы небесные, неужели если с ним, Руссо, приключится беда, товарищи так же равнодушно избавятся и от него? Дурак он был, что связался с ними! Но возвращаться домой Доминик не хотел. И погрузился в тягостные раздумья. Меж тем отношения между ним и Симоном становились всё более натянутыми. Коротконожка привык повелевать своими подручными, и парнишка, который отваживался высказывать собственное мнение, изрядно его раздражал. Атаман с радостью выставил бы его прочь или вовсе пристукнул в укромном уголке, но жаль было потерять такого ловкача. Что ни говори, но кроме отменного здоровья, которым Доминика наградил Господь, он был куда расторопнее и умнее остальных.

К лету компания малолетних воришек изрядно поредела. Пьер оступился в потёмках и свалился в ледяную воду. Стуча зубами, он так и лёг в насквозь промокшей одежде. Доминик ничем не мог помочь, хотя и предложил Пьеру поменяться одеждой. Руссо тщетно пытался раздобыть вина, чтобы напоить хворого. Спустя всего три дня бедняга отдал Богу душу. Следующим обитателей баржи оставил Мишель. Удирая от погони, он повредил ногу. Несмотря на примочки, которые делал Руссо, нога несчастного распухла и посинела, его начал бить озноб, хотя тело пылало огнём. Мишель промучился больше недели. А белобрысого Гуго здорово избили воришки и попрошайки постарше за то, что он посмел сунуться на их территорию. И вновь Доминик оказался бессилен. Должно быть, Гуго отбили потроха. Кровь шла горлом, стоило бедолаге раскрыть сомкнутые губы.

Каждую смерть Симон Коротконожка воспринимал с полнейшим равнодушием. Экая беда, да на улицах полным-полно голодных оборванцев, и ничего не стоит найти новых. Атамана бесило поведение Руссо. Да что он о себе возомнил? Ни дать ни взять монах францисканец, что норовит исцелить страждущих. У Коротконожки хватило ума понять, что власть уплывает из его рук. Среди мальчишек пошёл шепоток, что Доминик куда справедливей и по крайности сочувствует попавшим в беду. Пусть ему не удалось их исцелить, но хотя бы он попытался это сделать. Вечно ложился с краю, чтобы уступить своё место хворому. Ухаживал за Мишелем, смачивая его пылающее лицо водой. И уж если начистоту, то ворует Руссо намного ловчее атамана. Юркий, гибкий и сильный, он с лёгкостью перемахивал через ограду или растворялся в толпе словно тень.

Симон твёрдо решил расправиться с выскочкой, но для всей братии ему хотелось остаться ни при чём. Словом, убрать Доминика надо чужими руками и выждать подходящего момента.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Летняя ярмарка собрала на площади такую толпу, что жулики и воришки радостно потирали руки. Людской гомон было слышно за два квартала. Конечно, мальчишкам хотелось поглазеть на чудеса, что устраивали бродячие фокусники, на представления актёров и кукольников, подивиться на силачей, на пёстро одетых цыганок, предсказывающих судьбу. На цирюльников, что продавали чудо-средства от всех болезней или рвали больные зубы прямо на грязном помосте, окружённые толпой зевак. Но никто из подручных Симона не смел ослушаться его приказа и явиться на баржу с пустыми руками. Дело шло к полудню, когда Доминик опустошил свои карманы, выложив очередную добычу атаману – тот прогуливался по рыночной площади, зорко поглядывая за своими подопечными, – и вновь принялся за работу. Он так увлёкся, следуя по пятам за грузной дамой с увесистым кошелем на поясе, что даже не заметил, как появились гвардейцы. Рванув кошель, он бросился наутёк. Внезапно Руссо услышал вопли и женский визг, топот копыт и мигом смекнул, что дело плохо. Он бежал без оглядки и тут, споткнувшись о чью-то ногу, полетел кувырком. Краем глаза он успел заметить Симона, что растянул узкие губы в победной ухмылке, и тотчас Доминика схватили за шиворот и приподняли над землёй.

– Эй, старшина, вот ещё один гадёныш! – крикнул дюжий гвардеец.

От сильнейшей оплеухи в глазах Доминика потемнело. Напрасно он пытался выскользнуть из цепких рук. В первую минуту он не почувствовал страха, что попался. Мысль, что Симон подставил ему подножку, вызвала у Доминика приступ ярости. Со связанными грубой верёвкой руками он оказался в повозке с такими же бедолагами. И заполнившись до отказа, повозка двинулась прочь.

К вечеру Руссо очутился в Шатле[2 - Замок в Париже, охранявший в Средние века подходы к мосту Гран-Пон через Сену, позднее – известнейшая парижская тюрьма.], страшном месте, о котором столько слышал, но никогда не решался даже из любопытства посмотреть хотя бы издали.

Зловещее мрачное здание – от него веяло холодом даже в летний вечер – вызвало у Доминика озноб. Не желая разбираться с арестантами на ночь глядя, гвардейцы попросту развели их по камерам. Ноги мальчика заплетались, голова гудела от удара, и он еле тащился в самом конце бредущей гуськом толпы.

– Вот чёрт! – Грузный гвардеец хмуро оглядел Доминика. – Везде битком набито, куда девать этого щенка?

– Брось, Купо, тоже ещё нежности. Пусть идёт сверх положенного.

– Ну уж нет, Ростан. Там и так ногу поставить негде. Кто ему помешает ускользнуть, когда мы станем выводить остальных? Пусть посидит один, по крайности будет на глазах. Эй, недоумок, шевели ногами.

Доминика впихнули в пустую камеру с сырыми каменными стенами и ледяным полом.

– Сиди тихо, щенок. Надеюсь, до утра тебя не сожрут крысы.

Лязг запираемого замка прозвучал для Руссо как стук гробовой крышки. Впервые у него на глазах выступили слёзы и дрогнули губы. Он совершенно не знал, как вершится правосудие, и вообразил, что завтра утром его повесят на площади. Забившись в угол и подстелив под себя жалкую кучку прелой соломы, он уставился в пустоту. Экая досада, что жизнь его оказалась такой короткой. Хотя она была безрадостной с самого детства, но расставаться с ней у него не было никакого желания. Обхватив себя руками за плечи в надежде согреться, он прикрыл глаза. Скрежет замка заставил его вздрогнуть. Должно быть, он задремал и теперь никак не мог сообразить, где очутился. Сумрак камеры озарил свет факела, в проёме мелькнул силуэт, и Купо рявкнул:

– Добро пожаловать в ад, скотина ты эдакая!

Гвардеец грубо пихнул внутрь незнакомца, и вновь раздался знакомый скрежет. Арестант приник к двери и некоторое время прислушивался, а затем, неловко хромая, прошёл к стене и тяжело опустился на пол. Лунный свет слабо освещал мрачную камеру, и Доминик, насколько было возможно, рассмотрел товарища по несчастью. Это был грузный человек в потёртом камзоле и высоких сапогах. Поля шляпы с щегольским пером скрывали его лицо. Он поднял голову и, оглядевшись, шепнул:

– Эй, соплячок, ты здесь один?

– Да.

– Хм, я бы предпочёл соседа постарше, но может, оно к лучшему. Иди сюда, соплячок, поболтаем о том о сём.

Заинтригованный Доминик подошёл ближе и уселся рядом.

– Как твоё имя, малец?

– Доминик Руссо, месье.

– А меня зовут Эдмон, хотя дружки кличут Полторы Ноги.

Руссо хихикнул, прикрывая ладонью рот.

– Ну что ж, думаю, ты не прочь покинуть сие славное местечко, парень.

– Легко вам говорить, месье, но я пока не научился оборачиваться крысой или птицей.

– Тебе и не придётся, недоумок, – хмыкнул Эдмон. – Вообрази только, солдафон Купо туп как дерево, упрятал меня в самую неподходящую камеру. Ну теперь пусть пеняет на себя. Ладно, соплячок. Сделаешь как я скажу и на рассвете очутишься на свободе.

– Ха! Так я и поверил! Какой вам резон вытаскивать незнакомого? Тем более отплатить вам я не сумею.

– Вот дурак! – скривился Полторы Ноги. – На кой чёрт мне твоя благодарность? И, скажу откровенно, я вовсе не питаю любви к ближнему и ничего не делаю без корысти. – С этими словами, к искреннему ужасу Руссо, Эдмон повернул левую ноги вокруг своей оси, и послышался хруст. В сапоге лежала деревяшка со штырём.

Доминик громко сглотнул и уставился на мужлана. Чуть ниже колена вместо ноги зияла пустота.

– Ну что, понял, недоумок ты эдакий? – подмигнул Эдмон. – Мне попросту тяжеловато идти одному. Мою славную трость сломал Купо. Вот ты и будешь моей подпоркой. А теперь слушай и не вздумай оплошать. Судя по твоей роже, ты неплохо соображаешь. Во всяком случае не хотелось бы, чтобы ты оказался тупицей.

Доминик с вниманием слушал нового знакомого, и несмотря на сырость и холод ему стало жарко. Вот дьявол, если всё получится, тогда ему точно повезло с соседом.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Спустя час, когда тюрьма полностью погрузилась в тяжёлую дрёму, нарушаемую лишь бормотанием умалишённых узников и храпом охранников, Доминик отчаянно заколотил в дверь, призывая на помощь. Раздражённый Купо приоткрыл окошко и грубо рявкнул:

– Какого чёрта?! Сейчас всыплю тебе, щенок, что своих не узнаешь.

– Господин! – Руссо пошире раскрыл глаза и скривил лицо. – Умоляю вас, позвольте мне сидеть в другой камере. Ради всего святого, я готов спать стоя в тесноте, только заберите меня отсюда!

– Ты ума лишился, щенок паршивый? С какой стати?

– Кажется… кажется, тот человек помер. Я и впрямь ума лишусь, если проведу ночь рядом с мертвяком.

– Вот лжец проклятый! С чего это Полторы Ноги помер? Накануне был здоровей здорового. Сиди смирно и заткнись.

– Ах, господин! – Доминик зашмыгал носом, выдавливая слёзы. – Молю вас! Этот человек внезапно захрипел и повалился на бок, изо рта у него пена так и хлынула. Я забился в угол и едва не обмочился со страху. А теперь он и вовсе затих и, кажется, не дышит.

– Проклятье, то ещё удовольствие таращиться на всякую падаль. Сдох и сдох, воздух чище будет. Ладно, взгляну, но сдаётся мне, что паршивый Полторы Ноги попросту притворщик. Эй, Эдмон, хватит валяться, твой единственный зритель уже намочил штаны, так что представление окончено.

Он подошёл к лежащему на полу узнику и пнул его мыском сапога. Но арестант не пошевелился. Купо склонился над ним и проворчал: