Асфиксия

– Куда вы меня везёте?

Спрашивает без отчаяния в голосе и без страха. Скорее как жертва, которая смирилась с тем, что попалась в капкан охотника.

– Просто покатаемся. Ты мне о жизни своей непростой расскажешь.

– Зачем?

– Интересно мне это, Тонь. Так интересно, что весь прям внимание.

– В моей жизни нет ничего интересного.

– Поэтому ты лезешь к другим? Кто тебя просил Лене на мозг капать? Кто тебя, сука, просил?

Слова цежу, хотя хочется сорваться и повысить голос. Наверное, даже не потому, что зол на неё, а потому, что сам себя бешу. Вот этой реакцией своей на неё бешу, когда сорвался на другой конец города, заставил в машину сесть и допрос устроил.

Она на меня взгляд переводит – огромные серые глаза, в которых столько всего, что и понять невозможно, чего больше. Смотрит долго и пристально, так что мне не по себе становится. Мне – не по себе, б*я!

Резко выруливаю к обочине и ударяю по тормозам. Тоня вынуждена подставить руку и упереться ладонью в торпеду, чтобы её не мотнуло в кресле вперёд. Даже этот её жест, когда хрупкие пальцы кладёт на равнодушный пластик, в теле взрывается на атомы.

– Я не лезла к Лене, – чётко и как-то холодно говорит она, вперившись взглядом прямо перед собой. Только по тому, как её руки дрожат, могу понять, что она на грани. – Я поделилась с ней тем, что о вас думаю.

– Какого х*я?

– Что?

Глаза Тони округляются ещё больше, хотя казалось – куда уж? – смотрит на меня с таким страхом, что мне даже не по себе становится. Неужели я настолько страшный?

– Я спросил… зачем ты с ней делилась тем, что думаешь?

– Потому что она моя подруга.

О, за ту искренность, что проступает в чертах её лица, можно всё простить. И я бы, возможно, это сделал, не будь собой. Она подруга Лены… Чёрт, кто ей вложил в голову эти мысли? Такие, как она, не становятся подругами женщин вроде моей жены. Даже хочется пожалеть дурёху, сказать ей, что она жестоко ошибается. Хотя теперь мне становится хотя бы примерно ясно, что ей двигало.

– Тоня, запомни, пожалуйста, на будущее. Какой бы подругой она тебе ни была, лезть к Лене и рассказывать о том, какой, по твоему мнению, её муж гондон, не стоит. Это плохо кончится. И совсем не для Лены и её гондона.

Она смотрит с опаской. Да, б*я! Зачем так округлять глаза, зачем дышать вот так, будто она жертва на охоте, которую загнали в ловушку? Зачем я вообще её усадил в свою тачку и сейчас наслаждаюсь всем тем, что вижу перед собой?

– Я вас поняла, Кирилл Дмитриевич, – наконец выдыхает едва слышно. – Мне можно идти?

Эта покорность сводит с ума. Так и вижу, как раскладываю её на столе или на кровати. Как делает всё, что захочу. Как трахаю глубоко, жёстко, пока она кричать не начинает. И знаю, что кайфует от этого, как и я от всего, что происходит.

– Можно. Надеюсь, ты действительно поняла.

Тоня не отвечает, сбегает из моей машины будто из разжавшегося капкана. Оставляет желание вернуть её обратно, усадить рядом, увезти куда-нибудь и вытрахать из неё все мысли о том, что может лезть в мою жизнь. Только я знаю – подсяду как на наркоту и на её этот беззащитный вид, и на страх её. И на то, как буду брать её, зная, что она после себя ненавидеть станет за то, какое наслаждение подо мной получает.

Никогда не думал, что буду испытывать подобное. Когда каждая секунда прожитого времени – это мысли. Разные. Какие-то крышу сносят, какие-то успокаивают, когда вынужден напоминать себе, что ничего не добьюсь этим хождением по кругу. Столько всего в башке – хоть стреляйся. И неизменно в ней она, Тоня.

– Кирилл… Кир! – зовёт меня Ленка, и я понимаю, что завис посреди хоккейного матча, который мы смотрим. Я – потому что мне реально интересно, жена – потому что ей интересно то, что нравится мне.

– А?

– Скучно?

– Что скучно?

– Ну игра. Скучная?

– Нет.

Смотрю на экран, но ни черта не вижу. Просто неинтересно.

– Что с тобой?

Вот только сеанса психотерапии мне и не хватало. Перевожу взгляд на Лену, пытаюсь донести, что сейчас лезть ко мне не стоит, но она, такая понятливая обычно, начинает давить.

– Я же вижу, что-то неладно.

– Да у кого, б*я?

– Кир…

– Что – Кир? Сколько раз мне нужно тебе повторить, что у меня всё нормально? У меня всё нормально! Ох*енно! Зашибись! Довольна?

– Всё, я молчу.

Отворачивается, вперивается взглядом в экран, делает вид, что ей интересно. Хотя знаю, она буллит от проброса не отличит никогда, но ей же, мля, нужно «болеть за тех, за кого болеет Кир». Почему вдруг это стало меня настолько раздражать?

– Лен, давай так. Всё ведь просто. Если меня что-то колышет, я тебе говорю. Если нет, если считаю, что тебе нечего знать и не о чем беспокоиться – молчу.

– Я поняла, поняла! Говорю же, умолкаю.

– Только не надо из меня чудовище делать.

– А я и не смогла бы. Сам справляешься.

Она поднимается и выходит. Начинает возиться на кухне, и может, я снова испытал бы грёбаный стыд, но не испытываю. Не хочу сейчас думать о Лене. И о Тоне тоже, но последняя настойчиво лезет туда, куда не звали. И это отравляет меня, заставляет срываться, хотя я этого совсем не желаю.

Второй период досматриваю через силу. Нужно что-то делать с тем, что сводит меня с ума, иначе это плохо кончится.

На следующий день снова делаю то, чего совершенно не было в планах – приезжаю в салон в разгар рабочего дня. Приходится ждать в очереди, и это неимоверно злит. Никогда не любил быть вторым, тем более – десятым, но сейчас просто сижу на обтянутом дерматином диване и пялюсь в телефон.

Знаю, что Тоня рядом. Знаю, как она отреагирует на мой приезд, и предвкушение момента нивелирует все неудобства. Когда наконец вхожу в крохотный кабинет, успеваю довести себя ожиданием почти до предела.

Антонина застывает на месте, но быстро берёт себя в руки. Надо отдать ей должное, справляться с эмоциями она научилась гораздо лучше, чем это делаю я.

– Снова вы? – уточняет она, и на лице её появляется насмешливое выражение. Стереть бы его прямо сейчас, но мне приходится сдерживаться.

– Снова я. Успела соскучиться?