Ребёнок для бывшей

– Ну, я же верила тебе, когда ты списывал всё на аврал на работе, – растянула я губы в ответной «милой» улыбочке. – Так что теперь твоя очередь.

Мы стояли и смотрели друг на друга с такой палитрой, чувств, написанных на лицах, что у меня по позвоночнику бежала ледяная змейка ужаса. Какие эмоции в этот момент испытывал Серебров, я не знала, но подозревала, что не самые приятные.

– Ясно, – проговорил он тоном, в котором сквозили разочарование и усталость.

А потом Серебров ушёл. Просто направился в прихожую, где через пару минут за ним закрылась входная дверь.

Я же разревелась. Горько, но без рыданий. На этот раз я оплакивала не чужую смерть, а свою собственную. Потому что мне казалось, что в момент, когда вскрылись тайны Яна, какая-то часть меня погибла навсегда.

Часть 4

Ночью меня разбудил судорожный всхлип-вздох из темноты:

– Ма-а-ам! Мне плохо…

Я подскочила, как ужаленная, а сердце тут же застучало в висках. Казалось, только недавно забылась беспокойным сном, и вот стряслось что-то ужасное.

На пороге стоял Кирилл. Я намеренно не выключала ночник – отчего-то совсем не хотелось оставаться в темноте – поэтому в его свете сразу стало заметно, насколько сын бледный.

Бросившись к нему, я тут же приложила руку к его лбу. Он был горячим и липким от пота.

– Что случилось? – хрипло выдохнула, подхватывая Кира на руки и укладывая на нашу с Яном постель.

– Плохо, – повторил сын и прикрыл глаза.

Я начала метаться по квартире. Вроде бы ничего страшного не случилось – простыл, ну или подхватил что-то в садике, но почему-то именно сейчас я испугалась. Наверное, всему виной было понимание – я осталась одна, чего те разы, когда сын болел до этого, ни разу не случалось. Мы всегда с Серебровым дежурили по очереди у его кровати. Ян зачастую даже мог не прилечь ни на минуту, давая мне возможность поспать ночью.

– Да где же эта аптечка? – выдохнула хрипло.

Конечно же, я знала, где у нас лежат лекарства, регулярно перебирала их, просматривала на предмет истекшего срока годности, дополняла чем-то… Но именно сейчас, когда ни с того, ни с сего начали трястись руки, а паника схватила за горло когтистой ладонью, я не помнила и не понимала ровным счётом ничего.

– На кухне, мам, – сказал Кир и я, слабо улыбнувшись сыну, бросилась за градусником и лекарствами.

Ожидаемые тридцать восемь и три сделали со мной прямо противоположное тому, что сотворил вулкан тревоги – я пришла в себя. Нужно было действовать, как я делала это обычно. Быстро, спокойно, собранно. Дав лекарство сыну, я села рядом и принялась наблюдать за ним. Минуты потекли медленно, словно ленивцы, карабкающиеся по дереву во время зимней спячки.

И вот Кир начал засыпать. Сначала его веки подрагивали, потом на личике появилась безмятежность, и сын провалился в крепкий сон.

Я осторожно, чтобы не разбудить его, прилегла рядом, обняв одной рукой. Смежила веки, борясь с новыми слезами, что уже подступали к горлу спазмами. Мне нельзя плакать, особенно сейчас. Но вдруг стало так жалко себя… так невыносимо жалко…

Я вновь провалилась в полудрёму, полную жутких кошмаров, в которых за мной бегала пузатая женщина с седыми космами, жутко смеялась и вызывала такую оторопь, что у меня ноги прирастали к земле. Я пыталась вырваться, пыталась двигаться дальше, но ничего не происходило.

– Мам… кажется, я горю, – раздался голосок Кира, и я опять подорвалась с кровати и схватила телефон, лежащий на прикроватной тумбочке.

– Алло… Ян… приезжай, пожалуйста, – прохрипела в трубку, как только муж ответил. – Кирилл приболел.

Глупо… я не вызвала врача первым делом. Не стала давать сыну новую порцию лекарств. Я позвонила мужу, и в этот момент мне было плевать, с кем он и где.

– Сейчас буду, – заверил муж, после чего отключил связь.

Прибыл он в составе со своими родителями и врачом, вызванным из частной клиники. Учитывая, что доктор приехал довольно быстро, имелась вероятность, что Ян ночевал в получасе езды от нас, а именно – у Марины Алексеевны и Владлена Борисовича.

– Как ты? – шагнул ко мне Серебров.

Конечно, я не раз представала перед ним ещё и не в таком виде, но сейчас отшатнулась. Даже не от обиды – в данный момент ей не было места, – а от того, что не хотела, чтобы в те минуты, когда я переживала одно из худших своих падений, муж лицезрел меня настолько жалкой.

– Иди к Киру. Он спрашивал о тебе, – мотнула головой, и когда Серебров, кивнув, быстро удалился в нашу комнату следом за врачом, услышала от свёкра:

– Пойдём, доченька, хочу поговорить.

Я застыла на месте, а в голове, одна за одной, начали появляться мысли – не услышу ли я ещё что-то, что станет последней каплей? Не приготовили ли мне близкие люди те новости, с которыми не смогу справиться? Особенно сейчас, когда я была настолько вымотана случившимся и внезапной болезнью сына.

– Владлен Борисович… – начала я, но свёкор, взяв меня под локоть, повёл в сторону кухни.

Я шла за ним, словно овца на заклание, еле переставляя ноги. Хотелось вырваться и сбежать, но я этого отчего-то не сделала.

– Ариш… хочу, чтобы ты знала – мы полностью на твоей стороне, – сказал Владлен Борисович, стоило нам оказаться на кухне.

Я обессилено опустилась на стул и почувствовала себя так, словно из меня разом выпустили воздух. Во-первых, от облегчения, во-вторых, – и это было совершенно контрастным ощущением – что мы будем говорить о том, что сотворил Ян.

– Мне Марина всё рассказала… Ума не приложу, как он на такое решился!

Рука свёкра рубанула воздух. Несмотря на то, что Владлен Борисович старался говорить тихо, я слышала в его голосе те нотки, от которых по спине моей побежали мурашки.

– Он у нас ночевал, ты не думай! – вступила в разговор Марина Алексеевна, и я горько усмехнулась.

Пожалуй, в сложившихся обстоятельствах, это последнее, в чём нужно было адвокатничать передо мной за сына. Хотя, надо сказать, новости о том, что хотя бы в эту ночь Серебров не помчался к своей прекрасной Вике, меня отчасти успокоили.

– Я и не думаю, Марина Алексеевна, – посмотрев на свекровь, сказала в ответ.

Она присела рядом со мной и сейчас смотрела так, словно не понимала, о чём именно она должна говорить. Попытаться успокоить ещё хоть как-то? Просто поинтересоваться, не сдыхаю ли я от боли и горечи, пылающих в душе?