Каюсь, что я не ангел

Железо сильнее плоти, а время сильней железа. Но вечность сильнее времени, а человек будет-таки жить вечно.

Человек сделал мир железным, когда совсем потерялся и заблудился вдали от дома Отца. Он ощутил себя маленьким и никому не нужным. В это же самое время он сжал в руке пистолет, потому что почувствовал: весь мир с ним воюет. Но все это временно и хрупко. И даже стук тяжелых колес, и дым из трубы, и свист на полустанке в конце концов умещаются в слово «поэзия» и дают человеку ощущение странничества.

Кронос пожирает детей. Только такой метафорой время, несущее распад, изображалось античностью. Это было тогда, когда воздух из опустевшего Христова гроба еще не смешался с воздухом остального мира. Сейчас по-иному. Всегда есть место элегии, но уже не должно быть места отчаянию.

Время проходит, пролетает, проносится, и его не нужно ловить. Пусть движется и старит человеческую кожу, крошит металл и измельчает скалы. И пусть не только движется, как нечто холодное и пустое, но идет к цели, как идет в бухту корабль на море и к станции – поезд по рельсам. Раз во времени все еще живет человек, пусть оно движется, наполняясь положительным смыслом. Оно будет течь и течь, сколько Бог прикажет, а затем кончится, и наступит пора поставить точку в конце пути. Ту самую точку, которая вполне конкретна, но которой геометрия не дает определения.

Что впереди?

Есть эпохи, устремленные вдаль, словно стрела, выпущенная из лука. Мы не боимся преград. Если мы умрем, то другие пойдут дальше. Мы смело идем вперед, ибо там, впереди, – счастье. Не столько даже счастье, сколько цель. Цель важнее. Цель и есть счастье. По Гегелю. Достигни цели и обомлеешь. Так жили внутри общеевропейской мифологемы многие поколения. Французы, американцы, немцы, мы (естественно). Все смотрели вдаль и ничего кроме счастья от дали не ожидали.

Гляньте теперь на скульптуру Мухиной у ВДНХ. Чистое воплощение смелого и бескомпромиссного движения вперед. Вперед, ибо там, впереди – цель. Отсюда этот мускулистый и тяжелый широкий шаг, как в атлетике; и это орудие труда, словно оружие, выброшенное по диагонали вверх. Смейтесь не смейтесь, а это знак целой эпохи, сделанный гениально. Это не примитив и не глупость, но характерный шедевр. Кто хочет плевать в советское прошлое, пусть так же смело плюет во всю Европу с 18-го столетия, как минимум, и доныне. Это именно Европа сблудила с идеей о земном счастье, зачала миф об абсолютно справедливом обществе и родила затем все новейшие войны и революции. Вплоть до сексуальных, гендерных и прочих. Так что любитель плевать в СССР пусть плюет во всю европейскую и американскую историю. Болезни ведь общие. Рывок к счастью, вперед – это художественно выраженное мировоззрение масс. Это Гоголь с его «птицей-тройкой», это Блок с его летящей «степной кобылицей». Эпоха мчалась. Оптимистически мчалась, уверенная, что впереди только счастье, одно лишь счастье и ничего кроме счастья. А задолго до этого весь европейский воздух был пропитан криками «На штурм!», «Марш, марш вперед!» и так далее. Здесь есть место и Марсельезе, и немецкому национальному возрождению, и американской мечте. Все рвались, как танки Гудериана – в Москву, вперед, опьяненные слепой верой в будущее непеременное (!) счастье.

Когда на земле с прочным счастьем не шибко заладилось, а вектор стремления к будущему счастью сберегся, то энергический бред перенесся в космос. Космические одиссеи Лукаса, наши «Москва – Кассиопея» и прочие подобные фильмы – это грезы одной и той же цивилизации, которая не нашла счастья на земле и перенесла свои болячки в надзвездное пространство. Но быстро стало ясно, что человек уносит все того же себя хоть на Альфа-Центавра, хоть в иную галактику. А раз себя, то и грех свой, и порочность свою. Космические киноистории ничем, кроме земных дрязг, разве что на орбите, не являлись. На кораблях, бороздящих космический холод, нечего было изображать, кроме тех же похотей, споров, страстей, что и на земле – в любом офисе или квартире. Бунт матросни на деревянном галеоне при Колумбе никак не отличался от бунта на космическом корабле будущего. Человек оказался замкнут (даже в фантазиях) внутри своего собственного мира, а будущее скисло со всеми яркими обещаниями. Скисло мифологическое будущее, понимаете?!

Теперь о космосе никто не мечтает. Космос коммерциализован. Плюс – милитаризирован. Романтиков просят на выход. А на земле подавно есть смутные сомнения о возможности построить унифицированный рай для всех наций и рас. Нации не хотят смешиваться, и расы размываться не хотят. Будущее больше не вдохновляет. На этой мысли и остановимся.

Будущее не вдохновляет. Оно не зовет и не манит. Оно пугает. Весь наивный лепет прошедших столетий о том, что впереди всякое торжество и триумфы, отлетел внезапно. Впереди лишь новое переселение народов, локальные (не дай Бог!) ядерные конфликты, войны за чистую воду, а не за нефть, дробление монолитных ныне государств, повсеместный терроризм, распад семьи с вытекающими последствиями, волны самоубийств и прочее, прочее. Будущее стало страшным почти в одночасье. И это потому, что человек внутри себя расщепился и раскололся. А болтуны о неминуемом счастье стали вдруг гадкими в глазах даже тех, кто верил им еще вчера. Прошу заметить этот серьезный маркер ближайшей истории: будущее уже не манит. Оно пугает. Такого не было в Европе и Америке никогда, со времен последнего массового ожидания конца света.

Что такое обычный человек гуманистической эпохи? В чем его идеи? Очень просто: «Впереди у всех счастье. Прошлое для меня темно во всех смыслах. Оно глупо, и жестоко, и непонятно. Да я его и не знаю толком. Ныне же я борюсь за будущее». Вот так. Позади темно, сегодня – борьба, а завтра – счастье. А что такое сознание современного человека, сидящего на обломках гуманистической эпохи? Вот что: «Впереди у меня неопределенный кошмар, ныне я в растерянности, а то, что было вчера, я уже успел забыть». Жуткое состояние. Состояние человека, которому в безлунную ночь нужно войти в подворотню в незнакомом городе, при том, что там, в подворотне (по звукам) кто-есть, а ни фонаря, ни спичек, ни пистолета у человека нет. Таково будущее человечества в момент агонии европейского гуманизма.

И подобно ему состояние души отдельно взятого грешника. Ведь что такое его, грешника, жизнь? «Прошлое – это стыд, будущее – это страх, а сегодняшнее – это мелкое повседневное мучение». Такова формула. За спиной – стыд, перед носом – тьма и пугающая неизвестность, а ныне – тошнота. Почти по Сартру. А ведь как нужно? Как хорошо бы? Как должно было бы быть? «Прошлое я забыл и с ним распрощался (это о греховном личном прошлом); ныне я тружусь для Бога, а на будущее надеюсь. Будущее у меня светлое. Там – Христос во славе». Найдите себя в двух очерченных вариантах или обозначьте свой третий. Но систему координат все равно нужно выстраивать. Прошлая вера, унаследованная от утопистов и энциклопедистов, да еще гегельянцев, – вера в неизбежное счастье – буквально на наших глазах умерла и засмерделась. Будущее перестало манить и стало пугать. Всех сразу перестало манить и всех стало пугать. В будущем теперь предстоит рассмотреть не очертания «Города-Солнце» и не всеобщего (на американский манер) торжества демократии, а Христа, Грядущего на Суд, посреди полной вакханалии греха и безумия. К этому Суду Христа предстоит приготовиться. В этом и состоят великие уроки сегодняшних теле- и радио новостей, сочащихся кровью терактов и удивляющих тупостью и цинизмом повсюду в «благополучном мире» проигрывающих элит. Многовековые фантазии Европы кончаются в муках. И пусть будущее пугает неверующих. Верующим сказано возрадоваться, когда они услышат о бранех военных и о восстании народов и царств друг на друга. Тогда, сказано, приближается избавление ваше. Распрямитесь и не бойтесь.

Во Христе и только во Христе, в Его Личности и Его словах нужно искать выхода из нынешних очевидных лабиринтов. Мир уже никогда не будет таким, каким он был раньше. Свобода превращается в тоталитаризм. Равенство давно стало избирательным. Братство стало таким, как у Каина и Авеля. Изолгавшиеся запутались. Рывшие ямы для других, сами в них попадали. То ли еще будет? А каким он будет, мир, и будет ли вообще. Есть ли у него будущее, это зависит от нашего с вами ко Христу отношения.

Глава 2

Новые искушения современного времени

Шекели, тугрики, фунты стерлингов

Корень всех зол есть сребролюбие.

    Апостол Павел

Милостыня есть царица добродетелей.

    Святитель Иоанн Златоуст

– Как же я люблю деньги, – говорил святой Косма Этолийский, проповедуя грекам в селах и городах покоренной турками бывшей Византии. – Ах, как я люблю высыпать монеты из кошелька и их пересчитывать. И как мило для сердца они звенят, когда засыпаешь их обратно! Как греют душу, когда положишь их за пазуху!

Люди слушали, поднимая брови и вытаращивая глаза. Те, что поглупее, думали: «Надо же! И у святого то же, что у меня!» Те, что поумнее, думали: «Как же он глубоко мне в душу глянул! А рассказал все про меня так, словно бы про себя. Хитрец, однако. Святой хитрец».

Признаваться в сребролюбии неприятно. Да никто особо и не признается. Есть мысленная ловушка: любишь деньги, значит жадный. А не жадный, так, значит, добрый. Но я же добрый! Это все знают. Значит, сребролюбие – не про меня!

Какое топорное лукавство. Доброта и сребролюбие – это «синее» и «кислое». Это – с разных полей ягоды.

Сребролюбие обитает в сердце. Оно там живет внутри и наружу выбрасывает усики всякие, щупальца. По щупальцам его присутствие и узнается. Вот я вижу чужую яхту (автомобиль, etc.[1 - Et cetera (лат.) и так далее.]). Вид чужой дорогой вещи вызывает во мне грустное чувство и философские вопросы. «Это же сколько надо работать или красть, чтобы такое купить?» Или: «Зачем ему (ей/им) такие дорогие вещи? Это же заботы, лишняя трата, суета. Можно было бы столько добра на эти деньги сделать».

Прошу внимания! Философская грусть при виде чужого богатства – это явный признак живущего конкретно во мне сребролюбия. Того самого, из-за которого Иуда Господа продал! Иуда тоже философствовал по поводу пролитого мирра: «Зачем такие траты? Можно продать было и раздать нищим». А ведь не о нищих тревожился. Вор был.

Как видим, сребролюбие владеет мастерством макияжа, переодевания и прочей маскировки. Кроме ложной тревоги на тему «что бы можно было купить для бедных за чужие деньги» оно, сребролюбие, может изображать из себя борца за справедливость. Корыстный человек с претензиями будет активно расследовать чужие грешки, настырно совать нос всюду, шуметь на весь мир о попранной справедливости и потрясать в воздухе собранными материалами. Но «ларчик просто открывался». Как правило, ему уже заплатили за активность некие бенефициары поднятого шума. Или он ждет, что заплатят те, под кого он копает. Или там еще что-то, но не без денег. Правдолюбцы информационной эпохи очень любят денежные переводы из неафишируемых источников.

Так. Две маски повертели в руках. Тревога о бедных и праведный гнев на власть имущих. Что там еще? Там еще «бережливость». Почему бы скряжничеству не притвориться экономностью? Плюшкин плесневелый пряник ножиком скоблил и гостю предлагал. Если гость отказывался, он затверделое угощение не выбрасывал, а для других гостей оставлял. Эту патологию охотно можно загримировать в «экономность». Захламить дом ненужными вещами. Отказывать себе в необходимом и в чулок по ночам что-то совать. Это грешно. Если копейка вправду рубль бережет, то это не повод, чтоб за копейку удавиться.

Человек попроще скажет: «Всех денег не заработаешь». А несытая душа будет надрываться до наступления катастрофы. Один таксист, например, чувствует, что глаза слипаются, закрывает маршрут и едет отдыхать. Потому что здоровье дороже, а всех денег не заработаешь. А другой спит сутками в машине, из-за баранки только в туалет выходит. Даже ест за рулем. И счет на карточке вроде растет. Но лишь до тех пор, пока он не разобьет свою машину и (или) еще чью-то. Тогда карточка опустеет, а он еще должен останется.

Еще можно вспомнить тех людей, у которых на личных счетах сгорели тысячи накопленных рублей при крахе советской системы и перемене валюты. Их не только система жестоко обманула. Их еще более жестоко обманула мысль «скопить деньжат на черный день». «Черный день» оказался днем, когда сами «деньжата» сгорели.

Я лично знал одного чудака, жившего с семьей в жуткой лачуге. Дядя Том бы его хижине не позавидовал. А на книжке у него втайне от жены лежали деньги на две с лишним кооперативные квартиры. Был патологически работящим и столь же патологически жадным. Потерю денег не пережил. Помер. Когда жена, уже после его смерти, нашла бесполезную книжку и увидела нули после цифр, туда – за гроб к мужу – из ветхой лачуги полетели проклятия.

Но тот бедолага не один такой. Кто не знает это чувство – банковские билеты в кармане, и на душе спокойно, как у Бога за пазухой. В кармане пусто, и на душе тревога. Мысли всякие. «Что будем есть и пить? Во что оденемся?» Паника.

Очевидно, Господь от нас не отлучается, но надеемся мы не на Него, а на наличие купюр. Очень стыдно в этом признаться. И ведь в Бога-то мы верим. Но как-то хочется перевести эту фразу на английский – In God we trust[2 - «Мы верим в Бога» – фраза печатается на оборотной стороне долларовых банкнот.]. Потом записать ее на доллары, а уже потом, имея доллары в кармане, носить с собой повсюду свою надежду.

Не по сущности, но по человеческому к ним отношению, деньги, действительно, соперничают с Богом. Им (деньгам) приписывают всемогущество. На них полагают надежду. Верят, что они не подведут. Они, а не Он. Их продавцы целуют на базаре после первой удачной продажи. Их шелест волнует кровь круче, чем любовный шепот. Это уже какое-то поклонение и служение. Иначе не назовешь. И это поклонение, несомненно, мешает поклоняться Богу в Духе и истине.

Так что же делать? В самый раз озаботить совесть и Небо таким вопросом. С этим же вопросом обращались ко Христу многие. Некоторым, зная их душу, Господь говорил: раздай все и следуй за Мной. Это некоторым. Всем такое нельзя говорить. Повеление превышает силы среднего человека. А вот фарисеям, которые были сребролюбивы, Христос велел давать милостыню из того, что у них есть. Тогда, говорил, «все будет у вас чисто». То есть не только внешняя жизнь очистится, но и внутренняя просветлеет.

Надо делиться, жертвовать и помогать. Даже малые копейки, вложенные в руки бедных при входе в храм, делают молитву доходнее к Богу и дерзновеннее.

В современной жизни по деньгам и отношению к ним можно многое узнать. Последнюю рубашку, например, отдать легче, чем отдать последние деньги.

И мы ничего толком не знаем о себе. Питая некие иллюзии о своей относительной нравственной чистоте, человек может быть вполне порабощен господствующим духом падшего мира. Имя этому духу – сребролюбие. Вся деятельность человека, не только откровенно греховная – как воровство – но и внешне позитивная, как беспримерное трудолюбие или борьба за справедливость, могут быть этим духом тайно питаемы и продвигаемы.

А между тем спасать душу надо. Ничто оскверненное в Небесный Иерусалим воротами не войдет. Вот я и говорю: «Господи, помилуй!»

Боль внутри

Молодой человек сыт и здоров, но ему мучительно грустно. Молодой человек хорошо одет и неплохо образован, но в глазах его столько боли, что смотреть страшно.

Что это такое? Что за новые беды? Это значит «беситься от жира» или это нечто иное?

Это, именно, нечто иное, доказывающее, что сытость, помноженная на здоровую и мирную жизнь, вовсе не дает в результате счастье.

Счастье не равно сытости, а иногда даже ей противоположно.

И это не апология голода. Это просто еще один из парадоксальных фактов.

Тотальный мировоззренческий материализм отказывается в это верить, но жизнь смело залазит в окно, если ее вытолкали в двери.

Сытые и здоровые повсеместно грустны и несчастны. Потому что ни разу не крикнули в отчаянии: «Где, Ты, Господи?»

Потому что ничьи слезы не вытирают. Потому что никакому делу себя не посвятили, и никак не могут найти или выбрать это самое дело. Потому что жизнь, в конечном итоге, кажется им бессмысленной и вряд ли стоящей того, чтобы ее прожить.

«Настоящие проблемы у человека начнутся тогда, когда у него будет гарантированный хлеб на каждый день», – примерно так говорил незабвенный Федор Михайлович и был, как обычно, пронзительно прав.

Нельзя пренебрегать душой. Нельзя все тревоги о человеке сводить только к человеческой плоти.