Падший

Дурманящий запах меня зачаровывает. Он затмевает все остальные мысли. Я словно Моисей в пустыне. Пророк Иона, которого проглотил кит. Нет, мне вовсе не нужно отпущение грехов. Потерянные души не ищут прощения.

Мой рот наполняется слюной. Нечеловеческая сила горит у меня под кожей. Что-то внутри меня начинает пробуждаться – чудовище, которое я не могу больше сдерживать. Бороться с ним так же нелепо, как перестать дышать. Каждая секунда внезапно на счету, как в момент, когда тонешь и изо всех сил стремишься к поверхности. Мои зубы удлиняются во рту, превращаясь в клыки и пронзая нижнюю губу. Мои челюсти сжимаются, а пальцы каменеют, точно сделаны из бронзы. Если бы у меня был пульс, то уверен, мое сердце стучало бы в груди как Гатлинг[43 - Гатлинг, или картечница Гатлинга – скорострельное стрелковое оружие, прототип пулемета, названное в честь запатентовавшего его доктора Гатлинга.].

Я прижимаю ладони к оконному стеклу. Оно начинает трещать под натиском моих рук, трещины бегут в разные стороны, точно нити паутины.

В следующее мгновение Бун подскакивает ко мне и хватает меня за руку. Я рычу на него, как дикий зверь. Со слабой улыбкой Бун сжимает пальцы вокруг моего бицепса, чтобы удержать меня.

– Брат, – говорит он успокаивающим тоном. – Ты должен обуздать голод до того, как он тебя поглотит.

Я освобождаю свою руку от хватки Буна с такой силой, что сам отшатываюсь в изумлении. Он делает полшага назад, но суровое недовольство тут же появляется на его лице. И снова он тянется ко мне, однако я хватаю брата за глотку и отшвыриваю к стене у окна, отчего портреты вокруг падают на пол.

Темная кровь выступает на затылке у Буна, две капли пачкают белоснежный воротничок, прежде чем рана заживает со звуком рвущейся бумаги. И несмотря на то что Бун остается внешне невозмутимым, я не могу не заметить испуга на его лице, который появляется и тут же исчезает.

Да и я сам сбит с толку. Покалечить бессмертного, вроде Буна, практически невозможно. Я… и правда силен. Даже сильнее, чем полагал раньше. Моя злость стала внезапно слишком большим чудовищем, я не могу ее контролировать. Мне следует его отпустить. Извиниться.

Но вместо этого я лишь сжимаю это чудовище внутри себя, и гнев разливается по моему телу, покрывая меня точно вторая кожа.

Извиняются овечки. Пусть они увидят, во что я превратился. Пусть они меня боятся.

Что-то движется у меня за спиной.

– Нет, – требует Мэделин. – Стой на месте, Арджун. Если он бросится на тебя, то точно убьет.

– Я могу помочь, – осторожно возражает Арджун. – Или по крайней меня выиграть время.

– Можешь попробовать, – шепчу я, косясь на полукровку.

Глупо с моей стороны задирать этириала. Прикосновение Арджуна может меня обездвижить, парализовать. Сделать меня беспомощным, оставив на милость моих родных. Однако меня больше беспокоит то, что может последовать за прикосновением.

Они не могут держать меня в клетке вечно.

– Я знаю, тебе сейчас кажется, что ты ничего не боишься, – говорит Арджун, обращаясь теперь ко мне. – Что это мы должны тебя бояться.

Я ничего не отвечаю, хотя чувство вины охватывает меня целиком.

– Мой смертный отец любил говорить, что гнев и страх – две стороны одной монеты, – продолжает Арджун. – И то, и другое заставляет нас поступать вопреки нашей природе.

– Или, быть может, они просто растворяют все лишнее, оставляя лишь то, чем мы на самом деле являемся. Может, в этом теперь и заключается моя природа. – Я сердито смотрю на Буна, который расставил руки, как «Витрувианский человек» Леонардо да Винчи.

– Я так себя не веду. – голос Буна низкий, но добрый. – Никогда.

Мэделин осторожно подходит ближе и замирает слева от меня.

– Себастьян. – в ее голосе звучат предостерегающие нотки. Ее клыки начинают удлиняться, без слов приказывая мне подчиниться. – Не веди себя так, mon enfant.

«Mon enfant». Дитя мое. Мэделин стала для меня почти что матерью, когда моя настоящая мать погибла десять лет назад. И все же я ее игнорирую, ведь жажда крови бежит по моим венам, требуя действовать. Мое стремление убить кого-нибудь и уничтожить что-нибудь сейчас превыше всего.

Тюль у окна, справа от Мэделин, шуршит.

– Ecoute-moi, mon petit diable. – Ее сестра, Гортензия, приказывает, говоря нараспев, точно со мной разговаривает гипнотизер или медиум, призывающий духов на спиритическом сеансе. – Nous ne sommes pas vos ennemis[44 - Послушай меня, мой маленький чертенок. Мы тебе не враги (фр.).].

– Послушай ее, Бастьян, – говорит Бун, его руки тянутся к вискам. – Наши враги реальны как никогда. Если мы будем тратить время на распри, от нас ничего не останется, когда придет час решающей битвы.

Та часть меня, что все еще сохраняет здравомыслие, понимает, что Бун абсолютно прав. Однако в ответ я лишь сдавливаю его глотку сильнее, так что он уже не может разговаривать. Ошметки штукатурки, упавшие ему на голову, начинают рассыпаться, и белая пыль оседает на его ангельских локонах.

Снова мелькает чье-то быстрое движение.

– Отпусти его, – требует Джей, хватая меня за правое плечо. Каждое его слово – как кинжал в спину. – Сейчас же.

– Ты все еще полагаешь, что я испуган? – Я холодно смотрю прямо в глаза наемнику. В моем взгляде, надеюсь, он не видит ничего, кроме презрения.

Он хмурится сильнее.

Все это ложь и вранье. Все, что я сделал и сказал до этого момента, полная чушь. Показуха.

Я действительно испуган. Испуган до смерти. С того самого момента, как понял, что со мной произошло. Но ведь я не могу позволить себе чувствовать только страх. «Я не позволю страху завладеть мной».

Джей продолжает молчать. Мой страх угрожает затмить все другие эмоции. И поэтому я держусь за свой гнев, пока тот не начинает выжигать все остальное. Последний румянец исчезает с лица Буна, его чернильно-черные зрачки разрастаются, пока даже белки глаз не превращаются в черную бездну. Его руки сжимаются в кулаки.

Я знаю, что это означает – он готовится к схватке. Мне следует его отпустить, пока все не стало еще хуже, пока все не зашло слишком далеко. Однако ненависть продолжает наполнять меня с силой, которую не с чем сравнить, она наполняет мой желудок и гнездится глубоко в костях. От этого я чувствую себя лишь сильнее. Как будто я и правда держу все под контролем. Мне не хочется отпускать это чувство. Я не могу позволить себе бояться. Я не могу быть слабым.

Какой зверь поддается инстинктам?

Тот, которому нечего бояться.

Да будет так.

Я стискиваю шею Буна крепче, ощущая, как кости на его шее начинают ломаться у меня под пальцами.

Я не замечаю, как движется Мэделин, пока она не ломает мне запястье одним взмахом руки. Я кричу и отскакиваю назад, врезаясь в дальнюю стену. Мое тело тут же принимает оборонительную позу, спина выгибается, как у пантеры. Туссен вьется у меня под ногами, обнажая свои клыки, показывая, что никому не позволит ко мне приблизиться.

Я сжимаю поврежденную руку, ощущая, как быстро сломанные кости собираются воедино, срастаются, наполняя меня теплом, точно огонек, бегущий по дорожке из пороха. Это чувство должно быть волшебным, ведь оно является очередным доказательством того, что я непобедим, однако вместо этого я осознаю себя еще большим чудовищем. Еще одно напоминание о том, что во мне больше нет ничего человеческого.

Никто не двигается. Мэделин стоит, словно страж, рядом с рухнувшим на пол Буном, который держится за свое горло и кашляет, кровь капает с его губ. Его глаза злобно сверкают, когда Мэделин обнажает клыки, глядя на меня и шипя сквозь стиснутые зубы.

Рядом с ней стоит Арджун, он молча ждет, засунув руки в карманы, а его монокль болтается на золотой цепочке под подбородком. Гортензия ерзает за спиной Мэделин, на ее губах застыло подобие усмешки. Джей просто смотрит на меня в упор с выражением отца, расстроенного поведением своего непутевого сына. Одетта, глядя на меня, кажется… печальной.

– Все как я предполагал, – говорит Никодим. Со стороны можно подумать, что его тревожит такой поворот событий, однако я знаю своего дядю слишком хорошо. Он не сделал ничего, чтобы помешать мне покалечить Буна, и даже не попытался вмешаться, когда остальные выступили против меня. Его янтарные глаза блестят. Блестят с невыразимым удовольствием.

Никодим хотел увидеть, что может произойти. Подозреваю, его теперь распирает от восторга – он увидел мою силу. Увидел, во что меня превратила его бессмертная кровь.

Для Никодима Сен-Жермена все это не больше чем очередной эксперимент.

Я игнорирую все вокруг, зажмуривая глаза.

Вдох через нос. Выдох через рот.

И опять запах крови снаружи меня зовет. Окруженный со всех сторон вампирами, моими братьями и сестрами, я знаю, что не смогу вырваться и утолить свой голод. И хотя я напал на одного из своих, они все равно будут винить себя в моей беспечности. Все равно будут бороться за то, чтобы спасти меня от самого себя, несмотря на то что я почти сломал Буну шею голыми руками несколько секунд назад.