Отчаянная мудрость. Людологические записки

Но есть исключения. Бывает только один род людей, которые знают все так, как они должны это знать – дети. И, если ребенок сталкивается с тем, что он смертен, сталкивается с данной мыслью лицом к лицу, в одиночестве познания своего мира, преодолевает страх и переворачивает в своей душе историю человеческого заново, нанося на нее новые вехи, рождается то, что потом в одном шансе из миллиона назовут гениальностью. Творческое возникает под копирку генезиса всего мира; все то, что создало человечество, чтобы уберечь человека от сознания своей конечности, остается по ту сторону для нашего ребенка, он понимает фальшь убеждения, что существует жизнь. Он находится в кругу враждебности, как и первобытный человек, он заново создает мир вокруг себя, не цепляясь за предлагаемые гарантированные схемы отсутствия смерти. Он понимает бессмысленность защитного механизма, он понимает ужас способности к познанию. И он цепляется за жизнь. Очень быстро сознание, отрешенное от форм общественного бытия в возможности, приходит к Декарту и находит удовлетворение в мысли, мысль в выражении, выражение в сохранении. Самая простая и самая примитивная форма сохранения была основой для нашей культуры- красота, то прекрасное, что должно нравиться созвучием, всем тем, что отдаляет нас от звуков смерти. Красивая речь в своей форме и в форме того, что она доносит до нас – первая форма сохранения себя как бытия мысли. Смерть как мысль, мысль как средство избежать смерти, человек структурирует собственное бытие в возможности в надежде оставить его вне смерти и вопреки смерти. Находясь в вечно враждебной ему среде.

Здесь же он понимает жизнь как игру со смертью, с целью избежать смерти. Адское занятие, наверное. Хорошо когда это ребенок. Жизнь становится для него всего лишь борьбой, сопряженной с легкостью отношения к своим истинам, формообразовывающим окружающее. Намного тяжелее, когда человек в зрелом возрасте сталкивается с пониманием своей конечности и пустоты жизни, тогда приходится бороться с самим собой, уничтожая в себе все, что есть в нем от общественного сознания, общественного бытия в возможности.

Рано или поздно вместо того содержания бытия в возможности, которое предложено общественным БВВ субъект приходит к своему бытию в возможности, которое он и воспринимает как истинное, как защитный механизм от смерти, от реализации смерти в своей жизни. Усмешка судьбы состоит в том, что какое бы бытие в возможности не было выбрано нашим фигурантом, оно всегда будет им воспринято как личное и как истинное. Человек – это копия без оригинала, и поэтому он копирует в себя все, что кажется ему в достаточной степени убедительным, чтобы доказать жизнь. Экзистенция как таковая возможна для него только в рамках понимания, в рамках знания. Собственное бытие в возможности, сохраняющее в себе от общественного всего лишь формы и способы выражения, имеет такую убеждающую силу только потому, что субъект не находит ему аналогов в окружающем и потому воспринимает его именно с точки зрения единственно неповторимого и наиболее ему подобного. Как смерть познается в своем подобии, так и наиболее подобное для человека – лучшая форма защиты от смерти. Реализуя свое бытие в возможности в рамках общественных парадигм циркуляции БВВ, человек стремится достичь результатов в области встречного. Это вторая форма по сравнению с подобностью, но так же весьма эффективная с точки зрения убеждения и успокоения себя самого в том, что жизнь не есть вечный путь к смерти, простая парадигма реализации простого бытия в возможности, к тому же еще страдающая однородностью элементов. И, если народ или нация в своем стремлении к абсолютной встречности идет на экспансию, на войну и прочее, то человек определяет свою агрессию вербальными рамками. Существует, правда, и обратный вариант, когда не создано индивидуального собственно – уникального бытия в возможности, но экзистенциальные страхи достаточно велики, тогда отсутствие своего подобия, отсутствие внутренней согласованности компенсируется неуемной жаждой к встречности, проявляется так называемая «порочная воля». Данное явление в одинаковой степени проявляется как у малых детей, так и у самых опасных социальных субъектов – тиранов, матерых преступников и прочих «волевых личностей». Все это во многом проявления организационного дисбаланса по парадигме бытия, то есть когда все четыре причины неуравновешенны, как по силе своего воздействия, так и по объему содержания. В случае с творческой гениальностью явно преобладает целевая причина (самореализованное относительно самое себя бытие в возможности), в случае с тираном – движущая, но поскольку целевая не замещена общественным бытием в возможности, а равно своим собственным, в круг «должной реализации» попадает все, что опосредуется мыслью в процессе формирования парадигмы. В принципе парадигма, расширяющая вселенную. Хотя общество здесь всегда пытается бороться с такими разрушителями собственного отдельного бытия в действительности, через признание подобных форм организации социальной материи преступлениями, девиациями.

В принципе, творчество, в части замены бытия в возможности, является высшей формой организации человека перед угрозой такого бытия как смерть. Оно генетически заложено в человеке, первобытный человек именно так создавал наш мир, – уничтожая форму внешнего, превращая посредством своего участия мир в собственную парадигму, изменяя его с целью доказать себе, что он уже не несет в себе смерти, не является бытием в действительности возможности смерти. Все, что создано живыми, несет в себе жизнь, так рождается ценность культуры. И до сих пор все, что связано с умершим, как правило, инстинктивно исключается из жизни живых, все, что не обезличено все той же культурой.

Мир природы для человека всегда был враждебен, поэтому, естественно, что механизмы опосредования мира и первичного формирования бытия в возможности связывали сам мир со смертью, видели в мире враждебность и смерть, реальную возможность реализации смерти здесь и сейчас. Появлялась необходимость создать анти- враждебную среду, в которой были бы циклы, исключающие смерть как следствие обращения к ним, персонификации в них. Нетрудно проследить, что любое начинание в этом отношении приводило к созданию предметности, вещности мира, а соответственно, и управляемости мира, мира уже знакомого и потому возможного для жизни. Философские системы мира в качестве обязательного признака приобщения к миру истины, к миру собственно индивидуального бытия в возможности одним из условий ставили именно отрешение от мира предметности, от мира вещности, видя в нем имманентное продолжение ложно – общественного начала. Этот слепой механический прием в целом достаточно эффективен, но не разумен. Образ жизни общественного – это гарантированность, причем гарантированность, прошедшая многократную шлифовку и «тест контроль» на эффективность. Разбрасывание камней здесь явно лишнее. Но необходимо помнить, что в свое время, в начальные периоды истории, когда само мышление было приковано к формам организации бытия в действительности и было практически первичным (мышление, которое не знало о своей относительности), это был действенный способ освободиться от общественной формы репродуктивности по бытию в возможности. Стоит вспомнить насколько был устойчив античный мир по сравнению с нашими представлениями о прогрессе в сторону улучшения.

Здесь необходимо так же отметить, что сама смерть, продуцируя время, корреспондирует форме восприятия любого бытия в возможности понятие авторитетности. Неизбежность смерти и время рождают понятие авторитетности и проверенности. Отсюда уважение к старшим и авторитет всего того, что дошло до нас сквозь века. Время в этом случае – лучший копир для неискушенного сознания. Мир античности, соответственно, тот мир, который не знал другого мира и жил в идеальных условиях известности, был обязан следовать традиционности в том смысле, в котором он знал преемственность. Желание стоиков и киников и прочих «нищих» отойти хотя бы внешне от этой преемственности, наполненной самой высочайшей алеантностью был вполне оправдан.

Однако сегодня рождение нового сознания в индивидууме всегда сопряжено не с отказом от внешнего, а скорее с модернизацией последнего.

3. Вообще же сегодня в мире равенства и силы мысли общества, следует проводить различия между людьми не на основе внешнего сравнения, функционального, тяготеющего к структурализму, а на основе того, как человек, как система самоорганизуется в отношении того, что он есть перед неизбежностью реализации тех или иных форм общественного бытия в возможности. Как мы уже говорили, смерть хотя и является завуалированной формой такого ОБВВ, но в то же время это наиболее эффективный, а главное первичный показатель и основа формообразования человеческого. Если и определять условия генезиса человека их можно определить так: смерть от всего, мысль, защита, желание безопасности.

Поэтому в принципе, что бы ни происходило, какие бы формы экономического, государственного устройства не сменяли друг друга, бытие смерти всегда будет определяющим фактором в самоорганизации человека, суммы человеков.

Первая группа индивидуумов – слуги общественного бытия в возможности. Эти люди не приоткрывают значение тех понятий, которыми живут. Везде видна согласованность и некоторая логичность. Детализация во времени и пространстве так же носит точный и верный характер. Индивидуальность ограничивается знанием собственного имени, анкетными данными, суммой желаний, потребностей, удовлетворение которых приносит удовольствие. Сфера убеждений так же носит общественный характер. Сфера ценностей ориентирована на общественные формы организации социальной материи, расположена в сфере общественных различий.

Это рабы. С той лишь разницей, что современность установила особый вид рабства – рабство мысли. Когда правящие подсчитали с экономической точки зрения сколько стоит рабство в его чистом виде, рабство обеспеченное телесными наказаниями, надсмотрщиками, кандалами и прочее, были созданы ценностные ориентиры, формы парадигм, ориентирующие на исполнение определенного алгоритма, рабского алгоритма. В то же время наблюдается рост сил полиции, сил внешнего контроля по замерным показателям. У раба нет ничего кроме его программы, у рабовладельца есть все, кроме возможности определять жизнь раба в рамках ежеминутного, непрерывного контроля. Стоит отметить, что полицейские функции государства нигде не были так развиты как в свободных демократиях последних трех столетий.

По сути, данная категория людей этнографический материал, лишенный не только самостоятельного определения себя как существ, способных формировать и изменять что – либо, но так же не способных толком объяснить кто они такие вообще. Субъекты, которые полностью защищены от понятия смерти, от какой – либо возможности соприкоснуться с данным понятием, бытием в возможности. Здесь же следует отметить, что это самая счастливая категория людей, которая реализует в действительности, или точнее обладает возможностью реализовать в действительности, почти все содержание бытия в возможности, которым обладает. Если и верно сказано «если у тебя все получается, значит ты слишком малого хочешь», то именно про данную группу.

Экзистенциальные страхи почти не обнаруживают себя непосредственно, заменены формами восприятия времени, социальной ответственностью, конгломератом игр с различной степенью алеантности. Это и есть общество в сумме своих представителей как сумма своих представителей.

Качественные характеристики, как правило, однотипны и носят характер «среднего человека», всецело детерминированы общественными парадигмами бытия. Отформатированность и унифицированность носят в срезе общих замеров абсолютный характер. Жизнь проходит в рамках чисто человеческого, некоторые даже на природе не бывают сами по себе. Лишь в сопровождении атрибутов цивилизации.

Вторая группа состоит из субъектов, осознающих относительность понятий определенного круга и хоть раз участвовавших в смене привычного значения привычных предметов. Здесь уже нет качественной однородности, есть виды и подвиды, характеризующиеся определенными признаками и функциями, как в части проявления своего «я», так и в части его формирования. Единым признаком является то, что смерть здесь воспринимается как опасность, связанная с социальной действительностью, источником смерти является опять же социум, формы социального бытия. Отсутствует способность к обобщению суммы фактов и универсализм мышления. Как правило, подобное восприятие смерти рождается в силу занятости в социально – опасных не до конца детализированных сферах социума, которые наряду с этим предполагают значительный элемент индивидуальности в принятии решений по поведению, профессиональной деятельности и прочее. Отличительная черта данных «философов действия» – замещение в рамках целевой причины парадигмы бытия части элементов последней собственным представлением о том, каким должно быть бытие в возможности. Таким образом, появляется возможность видоизменения общественного бытия в возможности, что приводит к уходу от гарантированных схем, степень алеантности перехода возможности в действительность возрастает, появляется возможность творческого моделирования, последнее в свою очередь хоть и в замкнутом цикле, но ставит человека перед неизвестностью и опасностью по признаку «все враждебно», он возвращается в своем цикле к первичному сознанию первобытного человека. Последнее некоторым образом вносит коррективы в его понимание и себя, и ценностей общества. Появляется проблема личной судьбы, вопрос индивидуализма и прочее. В зависимости от того, как происходят ответы на данные вопросы, можно говорить о степени социальной опасности данной группы субъектов.

Отличительный пресекательный признак в том, что индивидуальное сознание, продуцируемое неурегулированной (кстати сказать, неурегулированной с точки зрения самого субъекта) деятельностью дальше вспышки не уходит. Мысль так сказать мелькает и не более. Приходит осознание, которое воспринимается либо как отрицательная эмоция, либо как «старая истина» (механизм противодействия общественного бытия в возможности). Таким образом, субъект со временем, привыкает именно к такому осознанию и персонифицирует его исключительно с формой своей деятельности, которой занимается, каждый раз переживая его и погашая силу его действия общественными средствами (начиная от религии, и заканчивая бытовым пьянством).

Следует так же отметить, что само по себе общественное бытие в возможности содержит достаточно большой арсенал компенсационных механизмов для данной группы, начиная от понятий социального престижа, и заканчивая формами персонификации с растворением в определенных статусах. Качественный механизм погашения не отличается, отличаются формы структурирования субъекта.

Поскольку возможность собственного БВВ возникает только в результате деятельности, то субъект однозначно приписывает данные вспышки не своей имманентной способности, а виду деятельности, дистанцируется от них, стараясь в них не персонифицироваться. Плюс действует механизм сдерживания индивидуальности (никому почему – то не нравится звездная болезнь, когда человек растворяется в том, чему может быть сопоставлен).

Данная группа абсолютно бесплодна в части продуцирования бытия в возможности. Каждый индивидуум управляем общественными парадигмами, но вместе, в целом, эта группа составляет социально – активные элементы, брожение которых может являться закваской для продуцирования нового социального устройства. Наиболее типичные узнаваемые признаки данной группировки – власть (по большей части судебная и законодательная), принуждение, силовое воздействие, то, что называется организованной преступностью. Следует отметить, что группа данных субъектов обретает себя именно в рамках общественных институтов и поэтому не воспринимает данные вспышки сознания как то, от чего следует отказаться, как несерьезность.

Иными словами, они понимают, что то, чем обладает первая группа далеко не сокровище и не единственная ценность, но альтернативы этому не знают. В то же время за последние века власть везде и повсюду ставит себе задачей улучшение, что вполне может дать право говорить об обратном. Но здесь проблемы решаются в рамках самой проблемы (в границах общественного «круга человека»), поэтому кроме эффекта мультипликатора ничего не получается, положение только ухудшается.

В целом данная группа субъектов может быть отнесена нами к надсмотрщикам над рабами общественных парадигм бытия. Знают, что не рабы, знают кто рабы, но не знают как возможно быть без рабов, не знают даже что охраняют. Узники страха познания.

4. Экзистенциально вопросы смерти всегда решаются с точки зрения подобного в степени отношения к самое себя. Так, нас не волнует смерть других людей так, как смерть наших близких. Это подобие, которое характеризуется, как общность по целевой причине, а так же по целостной парадигме реализации. В природе человека – все прощать своим близким (приближенным). Подобие в отношениях с не – родственным так же может быть продиктовано сферой движущих причин (единый статус) в той или иной парадигме бытия. Единая сфера реализации и прочее. Все это в той или иной степени обеспечивает подобность организации перехода, а, следовательно, и восприятия людей.

Понятие рождается, прежде всего, как форма защиты перед миром чувственного, перед миром пугающего и озвучивающего во всем и вся. Понятие смерти не исключение. Смерть общественное понятие, продуцированное общественным бытием возможности, и потому само по себе находится вне формы влияния личности. Не будучи прочувствованно ни одним человеком в рамках тех парадигм, которые и создают личную уверенность (многократное повторение, изменение по бытию в возможности в процессе реализации и прочее), оно остается неизменным для любого индивидуума на протяжении осуществления им функции приобщения, реализации, восприятия БВВ любого уровня.

Удивительна так же общность реагирования на понятие смерти любой эпохи и любой формации. Смерть центральная тема религий, верований, страхов, социальных устремлений, отношение к смерти является побуждающим мотивом и прочее. Даже при поверхностном анализе смерть предстает как форма движущей причины любого действия и стремления человека. Не говоря уже о физиологических реакциях ощущения смерти. Начиная от форм сексуальной активности и заканчивая проблемой личной судьбы, обозначенной Карлом Юнгом.

Понимание смерти выступает как меритель меры, и как самая острая форма спекуляций на тему человеческой жизни. Как некоторый ценностный ориентир.

Можно выделить следующие признаки, анализ которых неизбежен при столкновении с данным понятием.

1. Имманентность сознанию. Человек становится именно тогда человеком, когда он осознает конечность существования того, что он понимает как собственное «я», того, с чем он себя персонифицирует. Изначально понимаю, что «что – то существует», затем знаю что существует, затем понимаю что я существую, затем понимаю, что не существует, и одновременно понимаю качество существования- ограниченность, предельность и так далее, в том числе и самого себя.

2. Имманентность любым неизменяемым формам БВВ (априорность). Смерть как форма понятия, как бытие в возможности рождает необходимость времени, необходимость поведения, необходимость совершения целого ряда ритуалов, обеспечивающих не наступление первичных признаков того, что принимают за смерть (питание, здоровый образ жизни, мирное поведение и так далее, вплоть до организации государства).

Подобное рождает подобное. Ничто из того, что связано со смертью не во власти человека. Все гарантии от смерти находятся за пределами власти человека, они расположены в кругу того, что не может зависеть от отдельно взятого смертного человека. Иначе они теряют смысл, человек внезапно смертен. Все, что служит формой защиты от смерти, помещается в область недосягаемого, становится антивстречным и антиподобным человеку, требует от него служения и не участия, не персонификации ни под каким предлогом. По сути, любое понятие, которое неподвластно личному сознанию в своем генезисе принадлежит функциональности защиты от смерти.

Чем меньше человек боится смерти, тем меньше степень защиты этих общих понятий, гарантирующих не наступление смерти (сначала уходит божественность и сакрализация, затем стираются образы неизвестного, затем и мир вещей приобретает совершенно другой вид), тем больше индивидуальность беззащитна перед враждебностью общественного.

3. Абсолютная верификация бытия. Наличие смерти может быть проверено человеком в любой момент его существования. При этом знание о смерти в индивидуальном переходе БВВ в БВД приобретено быть не может. Человек лишь достоверно знает о том, что есть смерть, исходя из соответствующего подобия и встречности в отношении тех, кто уже умер.

Чем меньше, уровень подобия и встречности, чем дальше смерть от познающего субъекта в отношении него самого, тем меньше участие его личного «я» в познании того, что есть смерть. Смерть животного сегодня нас абсолютно не страшит, мы вытеснили ее кухнями, кулинарией и холодильниками за пределы подобия и встречности самое себя, смерть не – человека, выродка и изверга, «врага народа», «не гражданина Рима», так же не встречна и не подобна нашему «я», – не одна «Империя зла» была построена на этом.

Верификация существования смерти проходит именно в рамках логического незнания и чувственного стопроцентного знания. Пока есть человек нет смерти, когда есть смерть – уже нет человека (Эпикур). Сравните: энтелехия отличается тем, что пока есть становление нет ставшего, когда есть ставшее нет уже становления (Стагирит). Это обратная парадигма, которая отражает и обратную картину времени в отношении индивидуального и общественного.

Новорожденный ребенок наиболее далек от смерти, чем старик. Соответственно, расцвет и сила жизни в рождении (античные софисты). С точки зрения общественной парадигмы бытия время представляется как «прошлое- настоящее – будущее», с точки зрения парадигмы индивидуума «будущее- настоящее – прошлое». То есть образ – реализация в форме энтелехии – ставшее. При этом время как необратимое движение, как в прошлое, так и в будущее, в зависимости от того участвуешь или не участвуешь в реализации какого – либо бытия в возможности.

Соответственно, для человека бытие в возможности смерти является единственной формой существования, смерть существует для человека только как бытие в возможности, пока человек способен воспринимать БВВ, персонифицироваться в нем, осознавать его.

Существование данного бытия в возможности для человека – будущее, он знает, что ему предстоит умереть. То есть бытие в возможности определенно реализуется в отношении него с необходимостью. Доказанность данной схемы абсолютна, как благодаря общественному бытию в действительности, так и отчасти слабости познавательной способности человека (за исключением гениев преодолевающих, хоть и неосознанно знание о смерти, возможны так же варианты приобщенности к действию, но это аномалии выключенности сознания, которые не сохраняют своей жизнеспособности). Жизнь человека это вечный приход к смерти, движение к тому, что должно быть, реализация идеи, бытия в возможности, реализация смерти. Безумная идея, неправда ли? Может запросто свести с ума. И здесь подробнее. Ни одна вечность не длится больше жизни человека? Это правда. Но человек именно потому и создал себя, создал цивилизацию и прочий сонм игр, ибо, как только он осознал свою конечность, как он живет и к чему стремится с той же необходимостью, что и река в море, – существование его стало невыносимо, оно стало обреченным, оно стало смертельным. И, наконец, завершение – факт смерти. Пока есть становление, нет ставшего, когда есть ставшее- нет становления. Пока нет ставшего (реализация бытия в возможности под названием смерть) есть становление- жизнь человека, его бытие, когда есть…

Смерть как вечное будущее как вечная форма осуществления. По сути, у человека в этом отрезке есть нетерпимое настоящее. Будущее (смерть) – настоящее (от рождения и до смерти) – прошлое (для человека ничего, для общественной парадигмы именно прошлое). Именно здесь и происходит сцепление общественной парадигмы времени и личной – в области прошлого для человека. То что, в индивидуальной парадигме есть прошлое, для общества всегда будущее. На примере смерти это прекрасно видно. И именно эта перевернутая парадигма, как нельзя лучше, скрепляет абсурдность мира, превращая ее в логику абсурда.

4. Абсолютная универсальность. Смерть не является относимым бытием в возможности, оно не меняется в зависимости от того или иного сочетания в парадигме познающего субъекта. Существование в рамках общественного бытия в возможности носит абсолютно необходимый характер и применяется к абсолютно любым формам познания. Фактически смерть как понятие, как бытие в возможности, синкретично познающему субъекту. Более того, является некоторым критерием чистоты самого познания. Иными словами, то знание, которое не содержит в себе предела абсолютной конечности или бесконечности (противовес, исключающий сами условия возможности бытия смерти – защитный механизм) не воспринимается как полное и достоверное.

Нет ничего, что исключало бы ограниченность, предельность при помещении в схему субъекта познания.

Само по себе БВВ корреспондированно абсолютно неперсонифицированному кругу лиц. Отсутствие данного БВВ в сознании индивидуума воспринимается как ущербность, автоматически исключает его из круга человеческого (психически больные люди и прочие, пользующиеся только внешними формально – юридическими правами).

5. Абсолютно самореализующееся БВВ в части перехода в действительность. Сила игры такова, что человек уже давно символизировал смерть. Смерть – это уже символ, который воспринимается помимо сознания, по факту элементарной перцепции. Именно данные ошибки перцепций и создали необходимость медицинского освидетельствования на предмет смерти (об этом же и производство в суде о признании умершим). Человек видит смерть себе подобных и знает что это смерть, восприятие является уже самореализованным, смерть предстает именно как самореализующееся бытие в возможности в рамках бытия в возможности отдельного человека. Но для этой реализации достаточно полной утраты того функционального набора, который может позволить быть встречным и подобным тем, кто еще жив. Отсюда, пожалуй все наши мифы и призраки – от большого желания отнять у смерти конец встречности и подобия.

Сознание однозначно идентифицирует что – то как смерть и сделать с этим сегодня уже практически ничего нельзя, это мульти – биллионами раз отшлифованная перцепция, которая именно так формообразует бытие того, кого мы называем умершим. Персонификация, как по общественному бытию в возможности, так и по индивидуальному ничем не отличаются друг от друга, это тот случай, когда индивидуальное сознание полностью замещается общественным бытием в возможности.

Христианству удалось сломить данную структуру реализации смерти, расширив бытие в возможности самой жизни, уникальность результатов подобной парадигмы организации материи известна каждому.

5. Смерть – вещь в себе для человека, природа не терпит пустот, для бытия в возможности это верно вдвойне. Сама структура нашего сознания, нашей парадигмы бытия обязана этой пустоте подлинного сознания, всему мы обязаны этой вещи в себе. Все наши поиски истины, все наши стремления к достоверности, все то, что вечно и всегда остается без удовлетворения, но при этом всегда желанно в своем стремлении быть достигнутым, – все это от желания знать, знать лично, а не с чужих и согласованных слов, что же такое смерть. Человек наполняет это понятие в действительности всем, что обретает в самое себя, всем тем, что он есть, лишь бы сделать это бытие в возможности известным до того, как оно реализуется в отношении него самого. Каждому, кто стоял у черты познания известно, что спасения от вопросов нет, однажды узнав, что эта сумма вопросов существует относительно тебя и для тебя, остановиться уже невозможно.

Смерть остается пределом познания, неразрешимостью. Поэтому защитные механизмы срабатывают по принципу подобия и встречности, человек ищет всего, что подобно ему, всего, что утверждает и доказывает его существование. Существует только то, что названо, что есть для меня и созвучно мне как познающему субъекту. Вне этого нет ничего, вне этого узкого круга известного и апробированного мной, – нет ничего, кроме тождественной смерти неизвестности. Так рождается право на борьбу за жизнь, так рождается социально действующий субъект, который начинает спасать себя от бытия в возможности, раз им увиденного. Человек как вид животного появляется незащищенным и ужасно слабым, смерть преследует его всюду, она не могла не сделать из него человека. Он постоянно находится в страхе быть съеденным, тем самым ужасным способом каким это делают другие животные, ужасно, сжевывать живую плоть такого же как и я. Смерть как БВВ, как необходимость была рождена задолго до коммуникативного, до того как можно было мыслить вне себя, мыслить звуками, мыслить речью.

Цивилизация как форма защиты развивается стремительно, не менее стремительно развивается и внутренние способности человека. Это именно лихорадка жизни, желание быть, желание доказать, что это жизнь может быть стабильной, может быть лишена смерти. Смерть играет роль необходимости известности, начинается включение внешнего мира в орбиту известности, в орбиту управляемости, в орбиту воли к власти над вестниками смерти, начинается гонка за право выжить, пережить и обмануть. Знание о том, что существуешь ставит вопрос о качественном существование, появляется желание перенести себя за грань этой Необходимости.

Как только смерть превращается не в факт, а в возможность, которая к тому же может произойти внезапно… начинается формирование системы ценностей, где стоимостным ориентиром является все то, что отдаляет от смерти, гарантирует ее отсутствие, это и убежища, и орудия защиты, и сегодняшний комфорт и уют дома. Все начинает оцениваться как форма защиты, и так далее. Ценности становятся многоуровневыми, обслуживающее- параллельными. Начинается развитие.

Интересно так же и то, что когда человек понимает причинно-следственную связь со смертью (увечья, болезни и прочее) зарождается медицина. Формируется негативная форма возможности, появляется необходимость в том, чтобы знать…

То, что мир устроен так, как устроен – прекрасно, но это было прекрасно раньше, до того как произошла смена понятий и утрата первичного смысла формообразованного бытия в возможности. Сегодня – много лишнего в наших знаниях и представлениях – пора бриться.

Общество с успехом преодолело смерть. Все то, что составляет государственные и прочие институты полностью лишено фактора случайного влияния, человек ничего не знает, для общества, он бесценен. Человек всегда искал то, что неподвластно смерти- символы океана, звезд, богов и прочее. Нашел же он вечное только в создании системы общества, государства. Во всем том сознательном, что эксплуатирует вынесенность смерти за пределы действительного, в забывании области разумного…