Молодежь Русского Зарубежья. Воспоминания 1941–1951

– Чем больше у нас будет беспорядка в картотеках, тем будет лучше для всех нас. Я, во всяком случае, стараюсь побольше запутать все наши дела так, чтобы не только немцы, но и сам черт не разобрался. Берите с меня пример.

В новых условиях нам надо было вести торговлю по-новому. Когда приходили немцы, то разговор был коротким. Я им говорил, что из-за военного положения я не отвечаю за точность данных моей картотеки, и советовал ехать на склад и там оформлять заказ. Мы оформляли только счета, по которым немцы платили, не торгуясь.

С местными торговцами дела делались иначе. Помню, как к нам приехал агент от фабрики мыла за гвоздями и железными лентами для упаковки ящиков с мылом. Разговор был такой: привезите нам мыло для стирки, а мы вам дадим гвозди и железо. Конечно, не даром, но зато по твердым ценам.

Я привык к желтому твердому мылу, а это было недостаточно просушенным, белым и мягким. Я не скрыл своего удивления. «Младичу (молодой человек), – сказали мне, – привыкайте к войне».

Я начал привыкать и чуть не каждый день носил домой то мыло, то постное масло, то мясо, то муку или крупу. Получал я это не даром, но зато платил по твердым ценам. В магазинах по карточкам давали тоже по твердым ценам, но в зависимости от того, что было на складах. Никто не мог сказать, чего нам и сколько полагается. На карточках были одни буквы, и надо было следить по объявлениям, что и когда по ним будут давать.

Фабрика железа оказалась в военное время делом хлебным.

В конце 1941 г. немцы начали набор в Германию рабочих из Хорватии и для этого открыли свою биржу труда, но почему-то только в Загребе. На работу в Германию могли ехать только невоеннообязанные (по возрасту) и бесподданные. Хотя все мы были подданными, но получить удостоверение от Русского комитета, что мы русские бесподанные, не представляло труда. Мартино и я так и сделали. Мы предложили это же сделать и Игорю Москаленко и Клавдию Цыганову, которым вскоре должно было бы исполниться 20–21 год и которых тоже могли вскоре призвать в хорватскую армию. Оба решили ехать с нами вместе в Загреб и дальше в Германию, а там, если Бог поможет, то и в Россию. В Загребе к нам примкнул Жорж Богатырев, а Мулич решил поступить в университет.

Покидая Хорватию в январе 1942 г., Мартино обратился снова с полным чувств письмом к руководителям. Вот отрывок из этого письма:

«Да, была вера в правду и будущее. Но вера еще не действие. Любовью. Да, безграничной любовью вот уже десятилетиями собираются дети в лагерях, у елок, воспитываются для России, часто при равнодушии – и даже противлении недостойных русского имени родителей. Но любовью одной не могли бы мы бороться в подполье и в сетях интриганов. И дело молодых, девиз “За Россию!”, новое слово руководителей победило лишь тогда, когда они твердо решили ни в коем случае не уходить, не бросать дела».

До войны в Сараеве была дружина скаутов-разведчиков, но начальник стаи волчат куда-то уехал, и пришлось прекратить работу с малышами. Работу с остальными я, уезжая в Германию, поручил местному мусульманину Эшрефу Смайовичу, который еще до войны стал русским разведчиком. Он ее оформил как работу с детьми при русской колонии. Так же поступить я посоветовал и Вове Зараховичу, которого я назначил начальником Хорватского отдела, а его сестру Надю – секретарем отдела. Надо было скрывать не саму работу с детьми, а ее разведческое содержание, скрывать, что организация продолжает существовать и что мы сохраняем прежние связи. Для посторонних все должно было выглядеть невинно, «на лужайке детский крик» и не более.

Целью всей подпольной разведческой работы было, с одной стороны, сохранение руководительских кадров, а с другой стороны, подготовка новых руководителей. Работа с детьми была нужна сама по себе, и это признавали все, включая и хорватских пронацистских усташей. Но работа с детьми нужна была и для сохранения организации как таковой, чтобы руководители оставались в организации и не искали себе иного применения сил. В общерусском зарубежном плане тоже нужна была хоть какая-то организация молодежи, чтобы в случае надобности иметь готовые и проверенные кадры.

6. В Баня-Луке

1941–1945 гг

В январе 1940 г. я посетил Баня-Луку, основал там звено разведчиц «Василек» и назначил вожаком Таню Балабанову. Звено работало до отъезда Тани к родителям в Мрконич-Град на летние каникулы. С осени 1940 г. сборы возобновились, но прервались в апреле 1941 из-за начала войны. Таня снова уехала в Мрконич-Град.

В августе 1941 г. в Баня-Луку приехал Юра Лукин, который до этого был вожаком звена в Мостаре. Он договорился с председателем Русской колонии Евгением Владимировичем Антоневичем о работе с молодежью. Согласно моей инструкции, работа должна была вестись под названием «Русская национальная молодежь при Русской колонии», но Юра Лукин предпочел название НОРМ – Национальная Организация Русской Молодежи, под которым уже велась работа в Германии.

Профашистская хорватская партия усташей, придя к власти, создала обязательную организацию – Усташка младеж. C ней правление Русской колонии договорилось, что русские не должны быть членами Усташкой младежи, но должны будут состоять в НОРМ и участвовать в хорватской «радной службе» (службе труда). Была также достигнута договоренность, что мальчики будут работать у русского предпринимателя, а девочки – в библиотеке русской колонии и убирать два раза в неделю помещение. Помещением была одноэтажная пристройка – большая комната и две небольших. Находилось оно в центре города, недалеко от железнодорожной станции. Кроме Русской колонии, до войны там помещались общества «Русская матица» и «Русский Сокол», основанное, кажется, в 1936 г. и запрещенное усташами в апреле 1941 г. С августа 1941 г. там велась работа НОРМ, единственной русской организации, разрешенной усташами, не считая Русской колонии, которая была и общественной организацией и в то же время правительственным учреждением по русским делам.

В НОРМ была строгая дисциплина. Родителям тех, кто пропускал сборы, посылали повестки с напоминанием, что «Ввиду того, что Ваш … обязан состоять в НОРМ, то, следовательно, должен принимать участие в жизни и работе этой организации. <…> НОРМ должна оповещать штаб «Усташкой младежи» о тех, кто не принимает участия в работе, и исключать таких членов из своих рядов. Во избежание этого нежелательного явления просим Вас принять меры…». Русской молодежи приходилось принимать участие в парадах 10 апреля по случаю провозглашения Независимой Державы Хорватии, но этим, кажется, ее обязательства перед властью ограничивались. Власти не очень интересовались, что делают русские, зная, что они антикоммунисты и помогать партизанам не будут.

Все это было внешней стороной работы. Но была и внутренняя. Подпольный отряд имени св. Владимира был разделен на звенья разведчиц – «Василек» и разведчиков «Иван Сусанин» (старшие) и «Рысь» (младшие), вожаком последнего был Саша Александрович. Проходились разряды, в 1942 г. с 5 по 13 августа был даже устроен лагерь в Гайгеровом Гаю («гай» по-русски – роща), в 3–4 км на северо-запад от Баня-Луки.

В лагере были палатки, в которых спали разведчики. Разведчицы ночевали дома, но весь день проводили в лагере. На них была кухня. Печь была примитивной. Был прорыт небольшой ров, на который была положена железная решетка. На нее ставился небольшой котел для варки густого супа, который был и первым, и вторым блюдом. На последнем костре всем лагерникам прожигалась на галстуках дырочка веткой от костра.

В ноябре 1941 г. мне удалось посетить Баня-Луку. Юра Лукин устроил сбор отряда. К сожалению, я не смог тогда встретиться с Сергеем Антоновым, моим бывшим одиночкой из Куманова, который был там начальником или одним из главных руководителей местной скаутской дружины. Осенью 1938 г. он переехал в Белград учиться в университете, где тоже показал себя хорошим руководителем. Оказавшись в 1941 г. в Баня-Луке и будучи призванным в хорватскую армию, он находил время принимать участие в работе отряда и вместе со своим младшим братом Бобом быть душой всей разведческой работы.

Звено «Василек» выпустило в 1942 г. первый, и, увы, единственный номер журнала «Василек», отпечатанный на шапирографе в 9 экземплярах с красивой, сделанной от руки обложкой. Были и другие звеновые журналы, которые тоже печатались на шапирографе: «Иван Сусанин», который выходил с 1941 г., и «Рысь».

C. С. Антоновым разведческая работа продолжалась и после отъезда Ю. Лукина в сентябре 1942 г. в Германию. Продолжали выходить звеновые журналы «Иван Сусанин» (сохранился № 5 (17) за март 1943 г.) и «Рысь» (сохранились № 3 и 4 за февраль 1943 г.). Председатель колонии поручил руководить молодежью Виталию Макаровичу Рыбкину (1897–1973), который разведческую работу не запрещал, но и не поощрял.

Работа продолжалась до прихода в город красных партизан в ночь с 22 на 23 апреля 1945 г. После прихода коммунистов к власти начались аресты русских. Е. В. Антоневич и В. М. Рыбкин были арестованы и приговорены к двум годам тюремного заключения. О русской общественной работе при коммунистах не могло быть и речи.

Благодарю за помощь в работе над этой статьей Александра Александровича и Татьяну Рыбкину (в замужестве Пушкадия).

7. Русский православный приход в Сараеве

До 5 сентября 1929 г., пока в Сараеве находился Первый русский великого князя Константина Константиновича кадетский корпус, русские сараевцы могли посещать корпусную домовую церковь, но после отъезда корпуса в Белую Церковь перед ними встал вопрос создания собственного прихода.

Русский церковный быт отличался от сербского. Мы, русские, например, после всенощной в Великий четверг шли домой с горящими свечами, вызывая недоумение у жителей города любого вероисповедания; Светлую Заутреню служили не утром, как было принято у сербов, а в полночь, и русские песнопения отличались от сербских. Рождественские и некоторые другие обычаи тоже отличались от сербских.

К нашей великой радости, в Сараево в городскую больницу был назначен протоиерей Алексей Крыжко (1885–1976), о чем вскоре стало известно русским сараевцам. Как мне помнится, уже в 1932 г. был создан русский приход, который для богослужений снял помещение бывшей мастерской на улице Деспича, 6. По данным переписи 1931 г. в Сараеве проживало 616 русских, но в приход записалось не более ста семей, а на богослужениях обычно присутствовало 60– 70 человек.

Про русских можно было сказать, что они были не только лояльны, но и искренно преданы Югославии, особенно королю Александру. После его трагической гибели в церкви на пожертвования был установлен большой киот до самого потолка с двумя иконами – св. Александру Невскому, в честь которого был назван король Александр, и св. Николаю, в честь которого был назван русский царь-мученик Николай II. Киот был с двумя резными дубовыми колоннами, увенчанными двуглавыми орлами России и Югославии, и вензелями. В 1941 г., когда Босния и Герцеговина были присоединены к Независимой Державе Хорватии, югославянский герб и вензель короля Александра были скрыты за широкой траурной черной тесьмой.

Усташи закрыли все православные храмы Сараева, убили почти всех священников, включая и престарелого Петра – митрополита Дабро-Босанского, a сараевский православный собор передали специально для этого приехавшему униатскому священнику. В Сараеве до войны было 15–20 семей украинцев-галичан, и к ним раз в месяц приезжал униатский священник – отец Биляк. Так как униатское богослужение мало чем отличалось от православного, то многие сербы не считали за грех ходить на богослужение к «усташскому попу». Большинство сербов и не знало, что «усташский поп», как они его называли, не православный, а униат.

Ни русской церкви, ни русского священника усташи не тронули, так как было соответствующее распоряжение. Слышал, что о. Алексей ходил в лес к четникам совершать богослужения, исповедовать и причащать борцов против нацистов и усташей. Четники были в основном сербы-монархисты, хотя в их четах можно было встретить и мусульман, и даже хорватов-католиков.

Протоиерей Алексей как до войны, так и во время войны молился о «христолюбивом воинстве нашем», и ни Гитлера, ни главу усташей Павелича не поминал, да и подобных молитв не было. Никто из власть имущих за это к о. Алексею не придирался. Положение изменилось после того, как 3 апреля 1942 г. указом «поглавника» Анте Павелича была разрешена Хорватская автокефальная православная церковь. По требованию властей в православных церквах, во время великого входа, стали читать следующую молитву: «О пресветлог Великоименитог Државног Поглавника Нашега Господина Анту сое всею палатую его да поменит Господ Бог во Царствии Своем…» Настоятель русской церкви не входил в состав Хорватской автокефальной церкви и не считал себя обязанным возносить подобную молитву.

У о. Алексея Крыжко были какие-то личные трения с настоятелем православного хорватского прихода в Сараеве о. Б. Поповичем, который 3 июля 1943 г. обратился к коменданту города с жалобой на о. Алексея:

«Этот приход имеет сведения о том, что в русской православной домовой церкви в Сараеве во время богослужения не оказывается почет молитвой главе государства и митрополиту Хорватской православной церкви, как это предвидено циркуляром Хорватской православной митрополии № 55/43, которая полностью относится на русскую домовую церковь в Сараеве, по той причине, что она на территории НДХ и не имеет экстерриториального права, потому что не относится к категории дипломатических домовых церквей при посольстве. Кроме того, упомянутая домовая церковь не совершает богослужений на государственные праздники, тогда как во время б. Югославии отдавала почести молитвами и королю, и Патриарху сербскому, а после создания НДХ и до сегодняшнего дня не сняла государственный герб, который находился под черной повязкой на иконе в честь короля Александра I Карагеоргиевича. На основании вышесказанного этот приход просит запретить всем военнослужащим в Сараеве вход в русскую домовую церковь как церковь, которая не соблюдает законов НДХ, и о вышесказанном прошу уведомить приход» (перевод с хорв. наш. – Р. П.).

19 июля 1943 г. герб Югославии был удален из русской домовой церкви, но это не остановило Владимира Нащекина снова обратиться с жалобой к хорватским властям на о. Алексея Крыжко. В. Нащекин был одним из тех редких русских, кто вступил в организацию усташей и сделал там карьеру.

В начале октября 1943 г. о. Алексею Крыжко было сообщено, что он должен во время богослужений поминать и поглавника, и хорватского митрополита. Неизвестно, подчинился ли он этому требованию или нет, но известно, что совершал и дальше богослужения[39 - Рыбкина-Пушкадия Т. Русско-православные церкви в Земуне и Сараеве. Рукопись (по-хорватски).].

Из русских сараевцев в Германию уехали считаные единицы. Большинство было уверено, что после высадки союзнических сил в Италии на очереди будет Югославия. Там было все готово: и вооруженная поддержка населения, и аэродромы, и пилоты, знакомые с местностью, не раз летавшие вывозить раненых и снабжать оружием партизан. Никто не думал, что Рузвельт вместо легко осуществимого десанта в Югославию пошлет на верную смерть тысячи своих солдат штурмовать неприступный Атлантический вал.

Кроме того, многие боялись ехать в Германию из-за бомбардировок союзниками поездов и железнодорожных станций. К тому же немцы в августе 1944 г. разрешили уезжавшим брать с собой только ручной багаж. Моя мать, покинувшая Сараево в это время, написала мне: «Почти все знакомые против моей поездки и говорят, что это безумие». В том же письме она писала, как русский летчик, служивший в хорватской авиации, поехал за женой и сыном в Сараево, как его поезд налетел на мину, как все его вещи пропали, а он, получив ранения, был отправлен в госпиталь. Кроме того, покинуть Сараево было не так просто. Моя мать должна была получить сперва разрешение из Берлина, а затем хорватский паспорт с немецкой визой из Загреба.

По свидетельству Эшрефа Смайовича, местного мусульманина, члена Сараевской дружины русских скаутов-разведчиков, в начале 1946 (или 1947) г. группа русских эмигрантов была арестована по требованию СССР и передана в Белграде представителям советской власти. Все арестованные были отправлены в СССР. По моим сведениям, в эту группу входили только члены НТС и старшие офицерские чины белой армии, в том числе председатель отделения НТС в Сараеве Доне (кажется, Александр), скончавшийся после отбытия срока в пересыльном лагере Потьма; член НТС Борис Иванович Мартино (скончавшийся в пути), бывший в 1930-х годах председателем Русской колонии и отделения РОВС генерал Запольский, военный юрист, правовед Николай Иванович Чарторыжский; председатель отделения Союза военных инвалидов Буяченко; специалист по борьбе с комарами Скворцов, арестованный как нужный специалист и работавший по специальности, будучи заключенным, в Средней Азии; полковник Александр Красильников, служивший, как мне говорили, в царское время в тайной полиции; директор британского рудника пирита и серебра Сергей Арефьев и другие.

Богослужения в русской церкви в Сараеве продолжались и после прихода коммунистов, но уже при меньшем количестве молящихся. В алтаре прислуживали братья Невструевы – Володя (р. 1931) и Жорж (р. 1933), а также Миша Жуков, а у свечного ящика стояла Оля Огнева.

Русская церковь была закрыта только после ареста настоятеля о. Алексея, вскоре после конфликта между Тито и Сталиным, а ее имущество было передано сербским церковным властям. Киот с иконами св. кн. Александра Невского и св. Николая был передан русской церкви в Белграде, где и находится поныне.

Был уничтожен и русский участок на военном кладбище. По одним сведениям, коммунисты решили расширить городскую больницу за счет военного кладбища, но В. C. Невструев писал в письме от 30 октября 2001 г., что на месте военного кладбища было построено два здания, в одном из которых разместился строительно-архитектурный факультет. Так или иначе, но русским было предложено перенести останки родных и знакомых далеко за черту города. Слышал, что там, в отдельной могиле, был похоронен директор кадетского корпуса генерал-лейтенант Б. В. Адамович, в другой, братской, могиле – кадеты, и в третьей, тоже братской, все прочие русские. Скромный памятник на далекой загородной поляне указывал на место погребения «русской семьи». После этого русских стали хоронить на новом кладбище «Баре», где хоронили всех сараевцев, невзирая на национальную или религиозную принадлежность.

Сперва на русских в Югославии, в том числе и на о. Алексея Крыжко, оказывался нажим, чтобы они принимали советское подданство, а затем, после исключения Югославии в 1948 г. из Коминформа, его, регентшу К. П. Комад, прислужника Петра Соколова, Владимира Огнева, отца Оли, стоявшей в церкви у свечного ящика, и еще ряд других арестовали, обвинили в шпионаже в пользу СССР и устроили в ноябре–декабре 1949 г. громкий показательный Сараевский процесс. Протоиерей Алексей Крыжко получил 11 с половиной лет принудительного труда, К. П. Комад – 3 года, П. Соколов – 4 года, бывший капитан царской армии и председатель Русской колонии в годы войны В. Огнев – 6 лет, инженер Анатолий Поляков – 10 лет, медик Василий Кострюков – 5 лет, служащий Советского информбюро Илия Жеребков – 6 лет, студент-юрист Вадим Геслер – 5 лет и студент-юрист Георгий Ольшевский – 4 года. С группой русских судили и местного жителя Арсения Боремовича. Он был осужден на 20 лет. Судебное дело против белградского настоятеля о. Владислава Неклюдова было прекращено, так как несчастный якобы повесился в камере в ночь с 29 на 30 ноября. Что о. Владислав был священником, в газетах не было сказано, а о. Алексей был назван «бывшим священником в штабе царской и Деникинской белой армии»[40 - Политика. Белград. 2 и 10 декабря 1949 г. (а также 18, 14, 16 ноября, 3, 4 и 5 декабря 1949 г.)].

В «Новом русском слове» от 3 февраля 1956 г. говорилось: «Прошлой осенью в Югославию приехала первая партия советских туристов. Среди других был в этой группе и молодой инженер-химик из Ленинграда. Узнав, что его отец, протоиерей Алексей Крышко (надо Крыжко. – Р. П.), осужден на Сараевском процессе на 12 лет, и не имея возможности повидаться с ним, Крышко обратился к советскому посольству в Белграде с просьбой предпринять соответствующие шаги и убедить югославские власти вернуть ему отца, которого он хочет взять с собой в Ленинград. Вмешательство его не осталось без последствий. По указаниям из Москвы советское посольство обратилось к Югославии с просьбой передать советскому правительству всех советских граждан, находящихся в югославянских тюрьмах и лагерях. Посольство полагало, что советские граждане, о которых оно просило, будут амнистированы и выпущены на свободу, т. е. что их коснется та большая политическая амнистия, которая была дана 29 ноября 1955 г. в связи с десятилетием Югославянской Республики. Но никто выпущен не был. И только 12 января группа эта была выслана в Советский Союз»[41 - Новое русское слово // Спектатор: Новая высылка русских эмигрантов из Югославии. Нью-Йорк. 3 февраля 1956 г.]. С этой группой в СССР уехал и о. Алексей Крыжко, который получил небольшой приход под Ленинградом. Он переписывался со своими бывшими прихожанами, и в 1976 г. от него были получены последние письма.

Вопрос об отношении Югославии к русским эмигрантам обсуждался на четвертой сессии Генеральной Ассамблеи ООН в ноябре 1949 г. Советский министр иностранных дел А. Я. Вышинский обвинил Югославию в том, что она относится к местным русским плохо не из-за того, что они «белоэмигранты», а из-за того, что ныне они искренние приверженцы дружбы с СССР. Однако советский дипломат не смог ответить на реплику: почему в таком случае его правительство не желает этих граждан репатриировать из Югославии[42 - Политика. Белград. 7 декабря 1949 г.].

Считаю своим долгом поблагодарить Алексея Борисовича Арсеньева, Георгия Алексеевича Богатырева, Анну Николаевну Григорьеву (ур. Вдовкину), ее супруга Юрия Григорьева, Владимира Сергеевича Невструева и Татьяну Витальевну Рыбкину-Пушкадия за помощь в работе над этой статьей.

8. Подпольный журнал «Ярославна»

Сотрудничая с Михаилом Васильевичем Шатовым (наст. Петром Васильевичем Каштановым, 1920–1980) в составлении его библиографии Half a Century of Russian Serials 1917–1968 (Полвека российской периодики), я сообщил ему и о журнале «Ярославна». Он поместил ссылку на него в том III – в отдел Дополнений[43 - «Supplement of Additional Entries»: S-3096 laroslavna; zhurnal razvedchits / Underground publication of NORS / Published by the Molodezh’ russkoi kolonii Zagreb. Ed / N.Zarakhovich, Zagreb (Croatia) / German-occupied territory of Yugoslavia / /1942/ 1942–3; no. 1–8.]. Эта информация стала известна Иоанну Николаевичу Качаки (р. 1939), составителю «Библиографии русских беженцев в королевстве С.Х.C. (Югославии) 1920–1945 гг.», а от него проф. Загребского университета И. Лукшич, которая включила это название в свою статью о русской эмигрантской периодике.

В это время скаутмастер Александр Карлович Таурке (р. 1934), разбирая архив покойного Б. Мартино, нашел № 4–5 от 1 августа 1942 г. и № 6 без указания даты и прислал мне ксерокопии этих единственных сохранившихся экземпляров. Я послал их проф. И. Лукшич и постараюсь ответить на ее вопросы относительно этого журнала.

Покидая Хорватию, я договорился с Надей Зарахович, что она будет издавать для Хорватии орган связи подпольной организации разведчиков под названием «Ярославна. Mjesecnik za rusku zensku mladez Izdanje nacionalne mladezi ruske kolonije». Я ей сказал, что все должно выглядеть невинно, как литературные упражнения девочек, хроника их жизни и сообщения с мест под видом «писем в редакцию». Распространять журнал следовало среди существующих отрядов в Сараеве и Баня-Луке и одиночек в Осеке, Суне, Карловце, Сплите, Славонском Броде, Варцар-Вакуфе (ныне Мрконичград), Яйце, Турбе и Земуне и в чужие руки не давать.