Кумир
– Алло.
– Ну что там? Ты еще не выходишь что ли?
– Еще нет.
– А почему? Уже почти 8.
Инга посмотрела на часы, стрелки показывали половину восьмого.
– Дорогой,– заулыбалась она, полвосьмого это еще не восемь.
– Пожалуйста, давай поскорее, я сижу в машине и мне становится жарко..
– Ну хорошо.
Инга расписалась в журнале, взяла свою сумочку и выпорхнула вниз. Уже подходя к машине она вспомнила, что даже не попрощалась с Ирой. В животе заурчало.
– Ох, Ив, я даже с Иринкой не простилась.
– Ничего, она простит.
– Замуж выходит скоро.
– Тогда ей тем более не до тебя. Домой?
– Ну да. Ты Лизу в садик еще не отвез?
– Элиз попросилась побыть в садике до сна. Ну хотя бы до обеда.
-Ладно, есть хочу.
– Мы делали вчера мусаку.
– Уже приучаешь ребенка к своей тяжелой, жирной, греческой кухне?
Ив повернулся к Инге и с широкой улыбкой замурлыкал:
– Угу, и я тебя люблю.
Ив на самом деле любил жену. Любил тем теплым, мягким огоньком, который никогда не обожжет пылкой страстью, но и задуть который трудно. Он прощал Инге ее работу, ее частую нехозяйственность, и , самое главное, нелюбовь к своим родителям. С тех пор, как он встретил Ингу, беззащитную, обожженную, хрупкую, он больше никогда не смел травить ее ядом сарказма и иглой ревности. Она родила ему Элиз, и он молчал, когда она называла дочку на русский манер Лиза, хотя до мозга костей видел ее в Греции и только в Греции. Поднимаясь в лифте, Ив обнял Ингу, поцеловал ее усталый лоб и холодный нос и это чувство, наполнившее их обоих – чувство единства душ и слияния сердец, разлилось по телу приятной теплотой.
– Давай свою мусаку, есть хочу!
Ив разогрел кусочек, налил Инге чаю и сел напротив. Она же, с куском во рту и кружкой в руке, примостилась на подоконнике.
– Что там делаешь?
– Смотрю билеты.
-Куда? Сердце у Инги застучало в груди бешено, потому что она знала : Ив может смотреть билеты только в одно место.
– Из Афин до дома.
– А зачем? Ты хочешь брата своего привезти к нам погостить?
-Нет. Мы улетим 10-го числа к моим родителям.
– Зачем? А как же моя работа? Я не могу сейчас уехать.
– У тебя еще целых 5 дней.
– Но я же…
– Антон Павлович в курсе, я разговаривал с ним утром, пока он поднимался к больнице. Девчонки подменят тебя.
Инге почему– то стало неприятно от этой новости. Она не очень-то ладила с родителями мужа, да и те невзлюбили ее с первого взгяда, считая, что она хитрая и коварная медсестричка, окрутившая их сына-добряка. От давящих воспоминаний прошлых встреч у Инги возникло ощущение горечи, а не сюрприза. Она незаметно выкинула оставшийся кусочек мусаки в мусорку и сказала:
– Поезжай за Лизой.
– Так ведь рано еще, пусть побудет еще часок?
– Пожалуйста, поезжай.
Ив взял ключи от машины, чмокнул жену в дверях и вышел.
Инга же почувствовала холодок. Поездка в Грецию была ей, конечно же, неприятна, да и решение об этом принималось Ивом в одиночку. Почему? Почему он даже не спросил ее? Хотя, зачем задавать вопрос, на который заранее знаешь ответ? Она взяла большую семейную фотографию, висевшую в рамке на стене. На заднем фоне крупными буквами было написано: Элиз 4 года! Как сильно дочь была похожа на своего отца. Упрямым характером, разрезом глаз, острыми губами. И как силен в ней был дух, передавшийся от Инги. Оптимизм и детская взбалмашность, вздернутый носик, светлые волосы. « Как жаль, что мои родители так и не смогли увидеть Лизу. Уверена, мама гордилась бы ей. Как жаль, что не смогли мне помочь рукой и советом, когда мне было так необходима помощь! Я помню, как впервые пыталась ввести прикорм, первый поход в детский сад, первый шаг, первый стих. Как много пришлось расхлебывать самой. Один на один, пока Ив торчал на работе» – проносилось в голове у Инги.
Ключ повернулся и в комнату вбежала дочка, а сзади нее Ив закрывал дверь.
– Мама, я пообедала в садике, папа меня подождал!
– Ты молодец! Пойдем ложиться на сон час?
– Только ты ляжь вместе со мной!
– Хорошо.
Инга прилегла рядом с дочкой на детской кроватке, гладила её по голове, улыбалась и думала:
«Какая она умница! Еще до двух лет Лиза выучила со мной весь алфавит и счет до 10. Знала все формы и цвета, некоторые слоги, сама ела ложкой под чтение сказки. Во время путешествий мы с ней каждое утро ходили кормить то куриц, то собак, то кошек, то коров. Я держу ребенка на руках, сжимаю в ее кулачке траву и мы вместе протягиваем это соседской корове, а у ребенка в глазах такая радость, такая забота сделать все правильно! Мы идем мимо филиппинских боевых петухов, у которых после драки лысые головы, а она показывает на них и кричит: «Мама, петушкам гребешки оторвали, потому что они вели себя плохо!». И столько страсти в ее глазах, столько огня! Она такая маленькая еще, такая хорошая! Обнимает меня крепко-крепко, что плакать хочется. Душа ее чистая, бескорыстная, подлости незнающая, а сердце большое и доброе, не отвердевшее еще от жизненных тяжестей. Она такая маленькая, верит еще всему, верит, что мама самая сильная, возьмет на руки и от всех защитит. Проснется после сна и зовет меня к себе в детскую кровать, а я приду, подлягу к ней и глажу ее, целую. Смотрю в ее милое личико и вижу в ней себя. В ее широких серых глазах я вижу себя. У меня есть дочь. Только вдуматься! Маленький человек, для которого я – кумир, и подвести этого человечка нельзя! Я не понимаю, как можно не любить своих детей. Дочь сделала меня добрее, она словно разбудила меня. Разбудила во мне тепло. Я столько ласки отдаю ей, столько любви! Ив говорил, что она мне на шею сядет. Мол, ребенку уже 2 с половиной, а ты все ее на руках таскаешь. И что ж? Сейчас ей 5, а на руки уже не поднимешь. Я правильно все делала. Я в ней души не чаю. Среди всех окружающих ее ребятишек она сияет и светится звездой. Я люблю дочь такой неистовой любовью, что это трудно описать. Когда мы пошли сдавать на анализ кровь, я плакала. Держала палец своему ребенку и плакала. А она совершенно без слез выдержала всю процедуру. Я помню, как и когда она впервые села, начала ходить и говорить, как начала есть сама, первое предложение из трех слов, первый поход в театр. Я смотрю, как быстро она растет и каждый день мне радостен. Тяжел, криклив, иногда с поджопниками, но радостен. И я не считаю это гиперматеринством. Другого детства у ребенка не будет.»
Незаметно обе уснули.
Ингу разбудил телефонный звонок.
– Алло?
– Ты там спишь чтоли?
– Ну вообще хотелось бы отоспаться, а что?
– Ингусь, будь другом, подмени меня завтра?
– А какой завтра день?
– Пятница. Как раз субботу-воскресенье будешь отдыхать.
– Гладко стелишь, лисица. Что у тебя стряслось?
– Да хотели съездить кое-куда, очень нужно, подмени.
– Ладно, завтра в 8 приду.
– Ой спасибочки.
– А Деду дренаж делали? Как он? Его перевели ?
– Нет еще, только гной откачали, через часик может перекатим.
– А Эд? Ну, Соколов.
– Да лежит еще, не сбежал.
– Ладно, давай.
Инга потихоньку стала приводить себя в порядок. На столе лежала записка: «Приеду к 17-00, целую.» Она перевела взгляд на календарь – 10 число наступит через 5 дней. Всего неделя…Красивые Афины. Нелюбимые Афины. Некровная,неблизкая родня. Инга потихоньку стала подогревать ужин.
***
– Ингусик, спасибо, что не отказала! Я всем, кроме Деда, уколы уже поставила, Соколов лежит надутый, как сыч, сам не знает, что ему надо, ему я только температуру измерила. Он вообще говорил, что собирается выйти отсюда под расписку.
– Какой беглец.
– Да я ему также и ответила, но он, вроде, тебя видеть хотел.
– Хм, ну ладно, зайду.
– Ну, давай, пока, завтра увидимся.
Первым делом Инга зашла к Деду.
– Здравствуйте, Виктор Степанович.
Дед повернул голову, и округлил глазища, явно не ожидая увидеть Ингу.
– Укол что ли?
– И укол тоже. Как вы чувствуете себя? Боль за грудиной спадает?
– Да. Больше только нанервничался. Вы же говорили, меня переведут.
– Да, должны перевести, но это не от меня зависит, поворачивайтесь на бочок.
После укола Инга направилась к Эду.
– Доброе утро.
– Оооо, Мур-мур-мур, не ожидал тебя сегодня увидеть. Что, не можешь покинуть больных даже на денек? Душа болит?
– Нет, меня попросили подмениться.
– Я у думал, по нам соскучилась.
Инга проглотила его сарказм, не позволяя себе ответить кумиру.
– Как самочувствие?
– Свалить отсюда хочу.
– Что, плохо кормят? Пеперони не дают?
– Ахахах, и это тоже. Нельзя мне просто так долго разлеживаться, я начинаю скучать.
– Ногу тоже напрягать нельзя, новая не вырастет.
– Я учту. Он посмотрел на Ингу глазами, полными усмешки. – Температуру мне сегодня измеряли.
– Выздоравливайте. – Инга вышла.
Да, кумиры могут себе позволить ехидничать, они могут себе позволить отпускать шпильки просто потому, что сегодня плохое настроение или недостаточно яркое солнце. Кумирам можно вытирать о людей ноги, просто потому, что они не боятся упасть вниз, так как знают, что все равно упадут. И Эд был настоящим кумиром, не взирающим ни на кого.
Инга тем временем размышляла о своем месте. Она глядела в окно, где природа играла своими дивными красками зелени. Солнце желтым соком нежно обжигало поднявшие кверху головы цветов. На небе не было ни единого облачка. Чистая ординаторская, свежие, белые халаты, знакомый больничный запах…
– Здравствуйте!
Инга вздрогнула и повернулась к двери.
– Здравствуйте.
-Я вас не отвлекаю?
– Да нет. Инга прищурила глаза и медленно процедила, – я же вас вроде, выписала? Антон Павлович помню как подписывал ваш больничный лист.
– Да – да. Я и не думала, что вы меня вспомните, – женщина засияла. Вы знаете, Антон Павлович просто, просто…у него золотые руки! Он такой умница! Я так благодарна ему, вы знаете, я первых раз встречаю такого врача, прямо от Бога, как говорится! Он здесь сейчас?
– Да, он на планерке.
– Ой как жаль, я немного спешу, знаете, вы не могли бы передать ему небольшой презент?
– Конечно, оставляйте, вот там – Инга рукой указала на стол.
– А я и вас тоже помню! Инга Вас зовут, верно.
– Да, – смутилась медсестра.
– Вы так аккуратно зашили меня! Вот это вам!
Женщина протянула небольшой пакет, в котором явно прослеживалась бутылка.
– Да не нужно, правда, я же на работе.
– Нет-нет! Я Вам тоже очень, очень благодарна!
Женщина быстренько удалилась.
Инга раскрыла пакет – бутылка красного полусладкого очень радовала ее взгляд, дешевые конфетки на закусь поднимали настроение еще больше. Не то, чтобы Инга грустила, нет, просто сердце ее томилось в ожидании, как птица в руках трепещет и ждет того мига, когда ладони раскроются. Было ей и сладко и страшно и волнительно одновременно. Она чувствовала, что грядущая поездка в Афины – первый звоночек ей.
Чая. Надо выпить горячего зеленого чая с лимончиком.
Женская натура – пленительная и кокетливая, в постоянной игре, видимой и незаметной, сейчас оставила Ингу. Она сидела с каменным, замершим взглядом, держа в руках остывающий чай. «Я бы не стал тратить жизнь на людей»…но ведь вся наша жизнь – люди. Нет того безлюдного острова, где ты не пересекался бы с людьми, а если и есть, то как там выжить? Не тратить жизнь на людей? Почему? Как можно потратить ее иначе? Эд, он, конечно, молодец, но я не смогла бы так скитаться по миру, каждую неделю меняя своё место. Так вся жизнь и пройдет в дороге, в суете. А я хочу созерцать, я хочу видеть и наслаждаться, без спешки, без погони. Как я могу не потратить свою жизнь на то, чтобы спасти человека? Ведь потом он даст новую жизнь, которая вырастет и также приумножится. А разве это не есть прекрасно – бесконечный цикл жизни? Пусть обо мне не знают миллионы, мое существование незаметно для их глаз, но я помогаю жизни.
«мир такой огромный, а люди сидят в клетках» да, пожалуй, с этим …Инга не успела додумать, как ее позвали.
– Деда перевезите с Виктором, главный вход в отделение уже открыт, поэтому закатывайте в лифт , чемоданчики с собою и вперед, поняла, Ингуша?
– Конечно, Антон Павлович, сейчас повезем. Вы историю уже передали?
– Да, ждут только человека непосредственно.
Инга вышла в коридор и буквально столкнулась с Виктором, который спешил в палату с Дедом.
– Как звать этого старика?
– Виктор Степанович, практически тезка твой.
Молодые люди улыбнулись друг другу.
– Вы не спите? – Инга входя постучала в дверь. Мы вас сейчас переведем в специальную палату, вам будет назначена другая медсестра и лечащий врач.
– Меня все устраивало и здесь.
– Наше отделение не приспособлено для лечения пневмонии. Здесь лежат немного другие пациенты. С другими диагнозами.
Инга сложила вещи в два пакета, Виктор выкатил кушетку со стариком и вместе они отправились на лифт.
На третьем этаже Инге показалось, будто старик выглядит бледновато, но, списав все на болезнь, она не придала значения бледному внешнему виду. Ввалившиеся глаза старика казались огромными на фоне худого измученного лица. Бороздки морщин испещрили лоб и щеки, бессильные руки придерживали простынь, покрывавшую тело. И сам старик выглядел настолько слабым, что казалось, у него не пневмония, а предсмертные муки последних дней.
– Принимайте! Это Виктор Степанович, карточку Антон Павлович говорит отдавал Вам
– Да, да. – Медсестра перевела взгляд на деда и добавила:: – Давайте я докачу Вас до Вашей палаты.
Инга вернулась в родные стены словно скинув груз, но в душе осталось волнение, словно тень среди бела дня. Измученное лицо Деда стояло у ней перед глазами.
***
Инга тихонько шла по коридору, погруженная в томную негу полуденной усталости. Впереди себя она катила столик с обедом для Эда. Она решила забыть утренний разговор, решила, что просто поставит укол, оставит тарелки с едой и уйдет.
– Обед.
– Давай.
– Но сначала укол, – Инга немного улыбнулась.
– Зачем?
– Затем, что так положено, давай, я соединю с катетером.
Эд протянул левую руку.
– Почему меня начали капать не с первого дня, а только сейчас?
– Потому что так Антон Павлович прописал. Это витамин.
– Подкормка типа?
– Да, – Инга улыбнулась еще шире.
– Вы мне лучше в пеперони витамины добавляйте, тогда я буду употреблять их с большим удовольствием, нежели сейчас.
Инга вытащила шприц и закрыла катетер.
– Когда надумал бежать?
– А когда у тебя отпуск? Послезавтра?
– Откуда ты знаешь?
– Врач твой сказал.
– Нет, десятого улетаю.
– Значит, вместе и сбежим.
– И куда побежишь?
– В Мексику.
– Поздравляю, всегда хотела там побывать. А я в Грецию. В Афины. У мужа там родня.
– А где же радость от предстоящего полёта?
– Ээээ…Урааа, Афины!!! – вдруг выдала Инга. Так?
– Ахахахаа, я думаю, что да. Не хочется лететь?
– Не особо.
– Так не лети.
– У мужа там родня, родители, они скучают по внучке. Надо лететь.
– Ты можешь отправить ее с мужем.
– О нет, я вся изведусь.
– Летя вместе с ней в Афины ты изведешься не меньше. Ты постоянно будешь хотеть обратно, но при этом вынуждена будешь играть роли любящей невестки и трепетной мамаши. Фу, терпеть не могу подобные сцены. Да и вообще, не думаю, что может случиться что-то плохое с ребенком при отце и бабках-дедках.
– Она будет скучать.
– Она не будет скучать, ей будет некогда, уверен, что ее начнут таскать по разным детским развлекаловкам.
– Как у тебя все просто.
– А зачем усложнять?
– А что я скажу мужу?
– Просто скажи, что не хочешь лететь. Не ври, что у тебя семинары, практиканты или куча больных, просто скажи правду. Правда всегда проста Инга, и она одна – ты не сможешь запутаться в разговоре. Главное, не запутайся в жизни. Не делай то, чего не хочется делать, что не принесет тебе счастья.
Инга посмотрела Эду в глаза и увидела в них бесконечный вихрь, глубокое, огромное и ненасытное желание жизни. Плыть, лететь, мчаться, объять необъятное – все было в этих глазах, не было в них только доброты. Это был ветер. Теплый, но быстрый, сдувающий с ног и приносящий перемены. Морской, прибрежный ветер, который треплет волосы, запутывая их, который не ласкает, и от которого хочется побыстрее укрыться. Из принципа Инга не укрылась, не отвела взгляд. Она впилась в него своими глазами. Все больше и больше расширяя зрачки, чуть наклоняя голову вперед, она подалась к Эду на шаг ближе. Как змея, что тихо подползает к добыче перед прыжком, Инга тихо подходила к больному, не отводя глаз. Между ними оставалось расстояние не более метра. Она чуть приоткрыла рот, наклонилась к самому уху Эда и прошептала ему:
– Я вспомню твой совет, когда буду загорать на греческих пляжах. После этого она залилась хохотом, глядя на его обезумевшее лицо. Инга уже собиралась выйти, как Эд, поняв шутку, закричал:
– Постой, вечером приди!
– Я тебя выкатывать опять не собираюсь.
– Нет, нет, просто поговорим.
– Неужели все комментарии прочитал, что решил поболтать с медсестрой?
– Зубастая, просто приходи и все, поняла?
Немного удивившись своей кокетливой грубости, Инга все же согласилась.
– Хорошо, приду, но только сегодня чтобы без шуточек.
Эд подмигнул Инге и она вышла. Ее настроение несказанно поднялось, ведь она легко и непринужденно болтала сейчас с кумиром! И вдумайтесь только: она ЕМУ сейчас съязвила! Тому, кто по высоте положения своего казался недосягаемым, обожаемым и окруженным «забором» из толпы поклонников, который Инга сейчас перепрыгнула. А ведь, оказывается, кумир вполне человечен. Инга шла, погруженная в приятный шелк проходящего дня, но спустя минуту она услышала голос Нэлли:
– Девчонки, скорее, тут обгорелого привезли!
Инга, Нина и Нэлли бегом кинулись к двери. На носилках двое санитаров катили кушетку с совсем молоденьким парнем. Рядом бежал заведующий отделением Антон Павлович.
– Инга, быстро готовь процедурную, ожог 35% тела, вторая степень, в теле остались осколки от взорванных бутылок.
– Нина, определи парню палату.
– Нэля, бегом…
Инга уже не слышала дальнейших указаний, она бегом метнулась к операционной, достала и пересчитала все приборы, подготовила кушетку, позвала анестезиолога. Кушетку закатывали быстро, полусонного, едва постанывающего парня перенесли на стол и повернули на неповрежденный бок, чтобы вытащить осколки. Мальчишка не слишком надышался дымом, но волосы, кожа, остатки одежды – все провоняло гарью. В местах попадания осколков кожа припеклась и покрылась кровавой коркой, на руках и ногах наливались волдыри. Медленно и аккуратно Антон Павлович пинцетом начал доставать кусочки мутно-зеленого стекла из тела несчастного. Невольно Инга вспомнила свой пожар.
***
Это случилось 8 лет назад. Она тогда как раз поступила на первый курс института и жила в городе, а мать с отцом отдыхали на даче в Березовском. Середина осени выдалась на редкость холодной и в тот вечер отец, очевидно, забыл закрыть печь заслонкой. Он подкинул на ночь дров и улегся спать. Среди ночи выскочивший уголек охватил дачу огнем мгновенно, за час весь маленький домик и пристроенный сарай сгорели дотла. Ни мать, ни отца спасти не удалось, да их особо никто и не спасал. Пожарные приехали лишь через полчаса после звонка соседей, к тому времени родители уже задохнулись. Сама же Инга приехала среди ночи, застав пепелище и ручьи воды после пожарных. Долго после случившегося она не могла прийти в себя. Проведя неделю в душащей бессоннице, в темноте она стала слышать стоны, слышать жадный треск огня, представлять его длинные, алые языки, вылизывающие крышу. А после, ложась спать, она видела один и тот же сон – как жар застилает пол, как дым поднимается по стенам, вырываясь в окна и дверь, как огонь полыхает, сжирая все на своем пути. Ей снилось, как она стоит одна у сгоревшего дома, и плечи ее содрогаются от плача. И невыносимый ком, застревает в горле, не давая вдохнуть и выкрикнуть, не давая вытечь слезам, а голосу пробиться из груди.
Она стояла сейчас посреди палаты, закрыв глаза, и запах огня навеял на нее эти страшные воспоминания. Они вылезали из прошлого и возвращали ее на пепелище, окутывали ее едким дымом, проникая в одежду, забиваясь в волосы. Гарь, царящая в воздухе, душила ее, сдавливала грудь, щипала глаза, накатывая слезы. Инга остро почувствовала горечь в горле, она вспоминала, как приехав на дачу, увидела тела родителей, лежащих на земле. Они были накрыты какими-то простынями. В доме не осталось ничего, что можно было бы отмыть и оставить. Все было покрыто черной пленкой, маслянистой сажей, копотью. Дышать было тяжело, гарь медленно въедалась в Ингу, оставляя след на пальцах при касании…
Дзынь! – о железное донышко. Инга вздрогнула и словно проснулась в этот момент.
– 24! Кажется, все, – произнес Антон Павлович. – Накладывайте повязки и укатывайте.
Инга осторожно наложила повязки на места ранений и погладила парня по голове. За каждого пострадавшего она переживала как за родную душу. Это часто становилось причиной шипения со стороны Ива, он давно уже требовал Ингу уволиться и перейти на более щадящую работу, но она не могла. Во всем отделении никто так не заботился о пациентах , как она. Частицу себя она оставляла в каждой истории болезни.
– Жалко парня, 17 лет, а тело будет уже на всю жизнь изуродовано. – произнесла она тихонько.
– Инга, какую палату Нина приготовила? – крикнул Витя.
– 6.
Виктор, анестезиолог, широкоплечий, крепкий мужик помог Инге выкатить пострадавшего паренька и переложить на больничную койку.
– Проспит еще пару часов, как проснется – на щадящую диету его.
– Вить, а что с парнем-то? – спросила Инга.
– Березовское село знаешь?
– Да.
– Там дом загорелся поутру… Так вот, в этом доме девчонка была. Ну а парень полез ее спасать. В доме бутылки какие-то стояли, вот повзрывались, да осколки парнишке в бочину полетели.
– А девочка что?
– Испугалась, надышалась.
«17 лет! 17!» – подумала Инга. Она мельком глянула историю болезни – Алекс. Вик. 17 л.
Открыв окно на проветривание, Инга вышла. Подступало время обеда. В этой суматохе с обгорельцем Инга совсем позабыла про своего кумира, которого уже пора было кормить. Получив обед на раздаче, она твердыми шагами шла по коридору с подносом, и никак не могла выкинуть из головы новоиспеченного больного с ожогами. В голове точно щелкнуло что-то, хлопнуло и поставило все на места. Кумира наверх, обгорелого к пациентам, а саму ее – на землю, вниз. Она задумалась и шла, не замечая никого вокруг. В уме всплывали картинки только что наложенных повязок на юное тело. Запеченная кровь на худых руках, бледное лицо. Видно было, что пострадавший парнишка не из богатой семьи.
Не пожалел себя. Не пожалел себя. Тонкая кожа, наполняющаяся мутной жидкостью и запах….Запах.
***
-Ну что там? Чем сегодня меня будет травить медицина?
– Котлетой и гречкой. Ну и винегретом еще. И Рисовым супом.
– Поставь на стол – кивнул голой Эд.
Вид у Инги был озадаченный, напряженный, устремленный куда-то в одну точку. Она послушно, как робот, поставила все на прикроватный столик и молча ушла , не желая даже продолжить разговор.
Медсестра направилась в 16 палату. Парень лежал с открытыми глазами и пытался оглядеть свой бок.
– Кушать будешь? – спросила Инга.
– Буду. А что дают? – едва слышно отозвался парень.
– У тебя рисовый суп.
– Давайте.
Инга пододвинула к нему столик с подносом. Оказалось, что парень не может есть самостоятельно – ожоги, полученные на локтевых сгибах не дают разогнуть руки.