Курсант. Назад в СССР

Я даже не успел схватиться за оконную раму с окурком в руке. В голове мелькнула последняя мысль: «Ох ты Бл*ть!.. Ну, и г**дон». Меня убил собственный друг!

* * *

– Он живой? Что с ним? – будто сквозь сон слышал я голоса.

Попробовал разлепить веки, но ничего не получилось.

– Скорее, вызовите скорую! – надрывно звучал раскатистый женский голос. – Кто-нибудь, вызовите скорую!

Каждый её вопль отдавал в голове ударом молота. Да что ж ты так орешь? Возьми мобильник и сама набери 103, делов-то. И всё-таки я живой… Но я боялся пошевелиться. Боялся, что не смогу даже согнуть палец.

После падения с такой высоты, наверняка вместо костей и суставов – месиво. Позвоночник по-любому переломан. Но я ещё мыслю… Меня подлечат, и я приду за Олегом, пусть даже на каталке. Я сам возьму своего бывшего друга. Он убил этих женщин и меня. Надеюсь, красный поясок не повязал…

Я, наконец, собрался с силами и открыл глаза. Надо мной склонилась полная холёная тетка с «праздничной» ракушкой на голове.

– Петров! – воскликнула она, тормоша мое лицо пухлыми руками. – Ты как? Сможешь встать?

– Да сможет, что этому дистрофику будет? – насмешливо проговорил голос подростка.

– А ты, Быков! – тётка гневно бросила на него взгляд. – Если узнаю, что причастен к этому, – пойдешь во взрослую жизнь с такой характеристикой, что тебя даже на слесаря не возьмут учиться.

– Да я-то, что? Марь Андревна? – оправдывался всё тот же голос. – Он сам с лестницы грохнулся. Я наоборот, пытался поймать его…

– Что-то слабо верится, Быков. Знаю я, как ты Петрова достаешь. И сегодня, даже в такой день. Это же ваш последний вечер в школе. Выпускной. Он на всю жизнь запомнится.

– Ну ему-то точно запомнится, – скривился в гаденькой улыбке парень в кремпленовом костюме цвета мышиных ушей.

Я с удивлением разглядывал его. Где ж ты откопал такую одежду? У дедушки в чулане? Хотя костюмчик сохранился хорошо для чулана. Непомерно толстая шея парня еле умещалась в воротнике белой рубашки. Цветастый галстук смотрелся на его шее тонкой веревочкой. Здоровый старшеклассник. Только какого хрена я здесь делаю?

Я встал при помощи Марь Андревны. Директриса оказалась раза в три шире меня. Голова кружилась, а ноги подкашивались. Стоп! Откуда я знаю, что это директриса? И почему я такой худой? Будто из Освенцима только сбежал. И где двор, в который меня выбросил из окна Олег? А я вообще кто?

Я огляделся. Крашенная бетонная лестница. Стены казённого здания зеленого цвета немного облупились. Побеленный потолок с серыми разводами и выпуклостями штукатурка. Всё такое совдеповское и простое, как мой родной РОВД лет двадцать назад. Пол и перила выкрашены в один цвет. Пюрешно-коричневый.

– Ты как, Петров? – директриса участливо заглянула мне в глаза, чуть подперев мое тельце огромной грудью, утянутой в белую кружевную блузку. Пахло от неё приторными духами с гвоздикой. Сейчас такие явно не делают.

А-а-а… Всё ясно! Я сплю… Ну или в коме. Лежу в реанимации и под действием препаратов смотрю киношные глюки. Но какой правдоподобный сон. Аж самому интересно.

Я опустил глаза вниз и осмотрел себя. Серый мешковатый костюм не первой свежести явно с чужого плеча. Белая хэбэшная рубашка и странный галстук из скользкой на ощупь ткани в незатейливый ромбик.

Затылок горел огнем, в моем сне я упал с лестницы и приложился им о бетон. Я пощупал голову. Шишка знатная будет.

– Всё нормально, Марь Андревна, – выпалил вдруг неожиданно я и охренел от своего молодого и незнакомого голоса. – Не надо скорую, я себя чувствую отлично.

Собравшиеся вокруг старшеклассники, наряженные в костюмы с широкими брючинами и нелепыми галстуками, потеряли интерес к происходящему и стали расходиться.

– Ты уверен, Петров? Может домой пойдёшь? – директриса заботливо потрогала мой лоб. – Взгляд у тебя какой-то странный. Словно пустой. Будто не ты это.

– Да нормально всё со мной, – уже с раздражением поморщился я. – Подумаешь, упал.

– Ладно, – кивнула женщина. – Если что, я в столовой. И не подходи сегодня к Быкову. Я, конечно, понимаю, что ты не скажешь правду, но уверена, что это он тебя с лестницы толкнул. Опять Косичкину поделить не можете?

– Какую Косичкину? – пытался соображать я.

Но директриса вздохнула и пошла по длинному коридору в сторону зала, где гремела музыка. Там, наверное, была школьная столовка – место, где праздновали все выпускные когда-то. Но когда это было? Сейчас без ресторана, салюта, фаер-шоу и прочих кавер-групп ни один выпускной не обходится. Это раньше в столовках, да спортзалах отплясывали под бобины с Антоновым. Однако, далеко меня закинуло. Такие сны мне еще не снились. Ну максимум девяностые снились, тогда время было поярче и в память много чего врезалось. А детство, которое прошло в семидесятые, вспоминалось, как в тумане. Давно это было.

А ещё этот голос и тело задохлика. Тембр мой вроде ничего, но подростковые нотки ещё проскальзывают. Не заматерели связки. Вот бляха! Почему в своем сне я подросток? Не мог в Халка превратиться, или в другого могучего чебурашку из Марвела. Ну или в мужика взрослого, на худой конец… Что мне в школе делать? Я ж не педофил какой…

Но сожаление моё тут же улетучилось. Мимо пропорхнула стайка выпускниц в разнокалиберных длинных платьях со старомодными оборками и кружевами. Их стройность и наливные формы не смогла скрыть даже несуразная одежда. Под балахонами угадывалась девичья стать. Я провожал их задумчивым взглядом. Они спешили по коридору туда, откуда громыхала странная музыка.

Нет, песня, конечно, классная, но сейчас такое никто не слушает. Самоцветы тянули свой хит семидесятых: «Не повторяется такое никогда». Ретро-сон какой-то… А что? Мне нравится. Не Макдональдсом единым… Похоже на то время, когда все Советское было, и даже еда и музыка.

– Повезло, тебе Петров, – лыбился на меня бык (черт, откуда я знаю его погоняло? Хотя сон же мой, как хочу, так и придумываю). – Живучий ты. Только смотри… К Катьке на пушечный выстрел не подходи. А то в следующий раз лестницу повыше найду.

Глаза Быкова на квадратном, словно вырубленном из камня лице, сузились. Не сказать, что в новом теле я был маленький, где-то роста среднего или даже чуть выше, но по сравнению с быком я смотрелся ребенком. Широкий скуластый мордоворот никак не выглядел на возраст выпускника школы. Раньше быстрее взрослели что ли? Или второгодник? Хотя таких до десятого класса не держат. А я точно знал, что закончил десятый.

Катька, Катька… Что за Катька? Мысли роились в голове, как мухи на свежей нетонущей субстанции: беспорядочно и не продуктивно. В мозгу вплыл неясный образ одноклассницы. Улыбчивое лицо, смуглая кожа и небесного цвета глаза. Красивая, даже без косметики и прочего ботокса.

Чуть пошатываясь, я направился туда, где орал из динамиков Антонов старую песню, которая почему-то не смотрелась здесь чуждо. Никто не удивлялся, почему воет не Крид или другой Билан. Судя по всему, молодой Антонов заходил всем на ура.

Я поднялся по затертым до полированного блеска бетонным ступенькам и очутился в школьной столовой. Пахнуло пирожками и компотом. Но сейчас это была не столовая, а школьный ночной клуб. Стулья и столы сдвинуты в сторону и составлены друг на друга, вытаращившись вверх рогами ножек. На крашеных стенах надувные шары и плакаты, нарисованные подвыцветшей гуашью. Над огромной импровизированной сценой (сколоченной из досок и обтянутой черной тканью) висит длиннющий плакат: «Выпускники 1978 года, в добрый путь!»

Чего? Блин! Я перенёсся во сне в семидесятые? Так вот почему я одет, как жених на деревенской свадьбе. Так вот почему музыка такая нормальная играет.

Нарядные выпускники зажигали и веселились под музыку. На их трезвых лицах светилось безудержное веселье. Я вот так скакать без пива и текилы не умею. Мне сначала разогреться нужно.

Девушки в широких платьях. У кого-то гнездо на голове, у других замысловатая корзинка с ленточками. Простых косичек я не увидел. Каждая заморочилась и создала шедевр, на который я не мог смотреть без улыбки. Парни все в мешковатых костюмах, цвета детдомовской жизни и в отцовских галстуках в разный горошек и другие ромбики.

Музыка стихла. Выпускники недовольно загудели.

– Минуту, пожалуйста! – из-за шторки на сцене высунулся местный ди-джей. – Мне надо бобину переставить!

Из всех присутствующих он выглядел самым модным. Цветастая рубаха в индийский огурец, и никак не сочетающиеся с ней джинсы.

Пара девиц нырнули к нему за шторку и о чем-то его просили. Ага. Песенку заказывают. Через некоторое время из вегавских динамиков, расставленных по углам, полились мелодичные слова: «Там, где клён шумит над речной волной…»

Парни поспешили расхватать самых статных девушек. Парочки закружились в медляке, который был смесью вальса и обычного перешагивания вокруг оси на пионерском расстоянии друг от друга.

Я стоял и хлопал глазами, с интересом разглядывая обстановку. В зале учителей почти не было. Они, наверное, уединились где-нибудь в учительской и праздновали по-взрослому, оставив для порядка в столовке пузатого мужика в синей олимпийке и свистком на шее. Но судя по его красному носу и осоловелым глазкам, физруку уже и так было хорошо. Он стоял у прохода и наблюдал за танцующими девушками, то и дело смахивая с лысинки выступающие капли мятым клетчатым платком.

– А ты почему меня не приглашаешь? – передо мной неожиданно выросла миловидная смуглолицая девушка в белом, как у невесты платье.

– Катя? – с интересом уставился на нее я.

– Ну а кто же ещё? – хохотнула она, и схватив меня за руку, потащила в гущу зала.

Я приобнял её немного сильнее, чем по-пионерски. Она уткнулась в меня упругой грудью, чуть залилась краской и немного отодвинулась, чтобы не смущать народ и себя. «Как легко краснеют девушки» – подумал я. – «Будто в старом кино».

Мы медленно кружились под напевы «Синей птицы». От ее накрученных бигудями волос пахло сиренью. Я с наслаждением вдыхал аромат и готов был вот так кружиться целую вечность. Но песня кончилась. Катя нехотя от меня отцепилась, и глядя в глаза, проговорила: