Золото Дункеля

Круглов поднял глаза на балагура:

– Это ты, Пыреев…

– Я, Григорий Михайлович.

– А сам что же?

– Ел уже.

Круглов взял котелок, помешал ложкой варево и попробовал на вкус.

– Съедобна? – усмехнулся Пыреев.

– Ничего вроде…

– Петька стряпал Корчемный… Вон тот, у котлов который. Он завсегда хорошо варит, из «топора», как говорится. Раньше у барев поваром служил.

Круглов не спеша поел, опустил ложку в котелок и принялся за кипяток, слабо напоминавший чай, поданный в обжигающей кружке вместе с сухарем.

– Как же ты, Васька, здесь оказался, в чекистах? – поинтересовался он, дуя на кружку.

Пыреев присел рядом.

– Так вот и стал. – Он подбросил в костер хвороста. – Как ты ушел на фронт в пятнадцатом годе, так вскорости и меня на германскую забрали. Там земляка нашего и встретил – дядьку Воротилу. Помнишь такого?

– Как же, помню бунтаря.

– Погиб недавно. Здесь, в городе…

– Жаль… не знал. – Круглов опустил кружку.

– Полтора года назад, в начале восемнадцатого, послали его по партейной линии сюда, в Чека. Здесь и убили бандиты. Хоронили его вот они. – Василий показал глазами на бойцов. – А я, значит, в конце восемнадцатого домой подался. Пока доехал – мобилизацию объявили, Колчака бить. И вдруг – Петр Петрович! Во второй раз, получается, встретил его. Он и забрал к себе. Рекомендовал, выходит, перед самой своей погибели…

Они помолчали. Круглов закурил.

– Дома-то был? – спросил он, затягиваясь.

– Был разок, удалось.

– Я вот ни разу. Уж четыре года будет. Как там мои?

– Не знаю. Полгода прошло. А тогда тяжело жилось матери твоей. Думаю, и сейчас не слаще. Как твой средний брат Иван в тайге сгинул, сдала Марфа Петровна. Не узнаешь ее… Ты хоть про Ивана-то знал?

– Знал, – глухо ответил Круглов и едва слышно, словно самого себя, спросил: – На что живут?

– На что? Колька теперь за кормильца – младшой ваш. Пристроился к Чалому, по дому его батрачит – так и живут…

– К Чалому! – вырвалось из груди Григория. – К бандиту этому!

– А чего удивляешься? – пожал плечами Пыреев. – Голод не тетка! Все на него работают. Он по пушнине у нас один хозяин, сам знаешь. В такое время попасть к нему на хозяйство – считай, повезло…

Василий тоскливо взглянул на Круглова:

– Мой-то брательник единоутробный – Евдоким, говорят, тоже у него в холуях теперь. Чуть ли не пятки Чалому лижет… Хочу вот повстречать, спросить по-братски, в глаза посмотреть…

Пыреев смолк. Молча, не мигая, глядел на костер и Григорий. Молчали и окружавшие их бойцы, видимо, также от нахлынувших воспоминаний…

Василий качнулся:

– А ты как же, Григорий Михайлович? Сказывают – командир эскадрона?

– Командир, матросы-папиросы, – согласился Круглов.

– В пехотной дивизии?

– В пехотной. Воевал – сам знаешь: где прореха – там завсегда мы, дивизионная кавалерия… Где жарко, одним словом…

– Это понятно… – протянул Пыреев и оглядел прислушивающихся к разговору чекистов. – Ты лучше вот что скажи: одолеем мы Колчака али нет?

Стало совсем тихо. Слышно было лишь потрескивание костра. Круглов огляделся и только сейчас заметил, что со всех сторон на него глядят лица затаивших дыхание бойцов. Он прокашлялся и сказал громко, чтобы слышно было всем:

– Одолеем черта, не сомневайтесь! Бьем эту сволочь – одни портки сверкают, матросы-папиросы! Через месяц-другой – сотрем адмирала в порошок, вот мой сказ!

У костра одобрительно зашумели:

– Так его в дышло!

Круглов подождал.

– Здесь, в тайге, и мы Колчака добивать будем! Спаймаем Дункеля, разыщем золотой груз – честь и хвала каждому из нас! Это и будет наш вклад!

Комэск вновь провел взглядом по лицам:

– Так достанем беляка, товарищи чекисты?

Вокруг загалдели:

– Достанем, товарищ командир!

– Смерть ему, беляку!

Круглов заулыбался:

– А коли так – завтра надо быть в Глуховке!

* * *

К пяти часам вечера следующего дня небольшой отряд, поднявшись на вершину крутого холма, вышел наконец из лесу. Внизу, далеко у подножия, вытянувшись неровными полосками вдоль крутого берега величавой реки, показались ряды покосившихся изб. Окруженные со всех сторон водой и лесом, они казались серыми мазками живописца, искусно нанесенными им на огромном полотне таежной природы – столь живописной, знакомой и близкой сердцу показалась открывшаяся взору картина. Круглов остановил коня, стянув с головы фуражку, обтер лицо и, прищурясь, посмотрел на скупое осеннее солнце.