Два брата, или Москва в 1812 году

Саша спешил рассказать ему все, что мельком слышал от Леоновой.

– И эти люди для забавы своей хотят растерзать ее сердце! – сказал пустынник, выслушав рассказ Саши.

– Как скоро это вам не угодно, то из предположения ничего не будет, – отвечал Саша.

– Признаюсь, друг мой, я и от тебя не ожидал подобных шуток. Ты у меня, кажется, воспитан в страхе божием, а вздумал согласиться на такую забаву. Что такое церковь? Что значит служба господня? Зачем собираются толпы христиан в храме? Разве для свиданий, для переодеваний, для наглых шуток? Входя в церковь божию, вы за порогом ее должны оставить все суетные и ложные помышления земли. Один бог, одна молитва должны быть у вас на сердце и уме. А вы, что вы делаете?..

Невольный трепет пробежал по жилам Саши. Никогда голос дяди не был так грозен. С покорностью преклонил Саша колени и, схватив руку его, с нежностию облобызал. Вид смирения тотчас же успокоил пустынника. Он взглянул на юношу с любовью, поднял его и посадил подле себя.

– Когда же назначено было ваше свидание? – спросил он его после продолжительного молчания.

– В нынешнее воскресенье… Но завтра же поутру объявлю, что никогда не соглашусь…

– Постой, друг мой… Не будь так поспешен. Я вовсе не противлюсь этому свиданию… Я бы даже желал, чтоб оно произошло… Однако не в церкви, не с ничтожным переодеванием, не в постыдном намерении забавляться изумлением и страданиями бедной женщины…

– Но почему же вид мой должен заставить ее страдать? – спросил Саша. – Я только думал, что она удивится, увидя разительное сходство мое с ее мужем…

– Если это сходство решительно существует, то и в этой одежде она увидит его…

– Ах, нет, дяденька! Полковник Сельмин, который видел меня только раз в женском наряде, почти бредит этим удивительным сходством. В этом же платье он видал меня раз двадцать и не обратил ни малейшего внимания.

– Зато она тебя гораздо лучше узнает в обыкновенном платье!..

– Узнает? Разве она знает меня?

Дядя замолчал. Видно было, что в нем боролось желание сказать всю правду и обязанность скрывать чужую тайну. Глаза его обратились к небу, – казалось, он в нем искал себе руководства и наставления.

– И дух твой наставит мя на землю праву! – сказал он наконец и, возложа руку свою на голову Саши, прибавил с восторженным видом: – Господи, да будет воля твоя!

Саша с жаром схватил благословившую его руку и поцеловал ее. Он уже не делал более вопросов, зная, что дядя сам все скажет, что нужно для его пользы.

– Вот что ты должен сделать, друг мой, – сказал ему наконец пустынник, – скажи своим Леоновым, что я запретил тебе всякое переодеванье в то время, когда ты будешь в церкви, и что даже неприлично в храме божием подстрекать любопытство или другие земные чувства, но что я дозволил тебе ждать г-жу Зембину на паперти. Там можешь ты, друг мой, подойти к этой женщине… и даже сказать ей что-нибудь…

Он не кончил речи, когда Саша с недоумением спросил его:

– Что ж мне сказать ей?

– Что хочешь… Скажи, например, что неизвестный пустынник кланяется ей.

– А она вас знает?

– Может быть, и слыхала… Только предупреждаю тебя заранее… Если сходство так поразительно… то вид твой… вероятно, изумит ее… испугает… Может быть, ей сделается дурно… О, тогда бросься к ней, помоги ей, успокой ее, облобызай ее руки, омочи их слезами и потом беги, беги скорее от нее, скройся сюда, ко мне. Я защищу, я спасу тебя от несправедливости и жестокости людей.

Саша и не понимая слов дяди, был, однако же, тронут ими до слез.

– Кого и чего я должен бояться? – спросил он у него.

– Одного бога, сын мой. Людская злость окончится вместе с ними, а божья благодать останется навеки. Предвижу, друг мой, что это свидание принесет тебе много горя и бед, но пора тебе привыкать к испытаниям. Вся человеческая жизнь не что иное, как юдоль скорби. Я уже сказал тебе однажды, что ты рожден для несчастий. Приготовься к ним. Скоро тебе нужны будут полные твердость и сила души.

С недоумением и некоторым страхом смотрел Саша на дядю. Он вовсе не чувствовал той бодрости и силы духа, которые пустынник предполагал в нем. Напротив, он трепетал от одной мысли, что счастливая и беззаботная жизнь должна кончиться. По бледности лица и смущению пустынник догадался о тайных его чувствах.

– Друг мой! Кажется, ты теряешь бодрость и не видя еще опасности? Но я уверен, что в минуту несчастия ты ободришься и вспомнишь, что лучшим и вернейшим нашим убежищем в бедах – святая вера… Теперь ступай; пора успокоиться. Молись богу. Он один твоя защита.

С искреннею любовию поцеловал Саша руку дяди.

Проведя в первый раз в жизни очень дурную ночь, Саша поутру отправился к Леоновой и объявил решение дяди. Все сильно восстали против такого решения и уговаривали его нарушить на этот раз приказание дяди и доставить всем невинное удовольствие. Но Саша пребыл тверд и непреклонен. Воля дяди была для него верховным законом, против которого всякое ослушание ему казалось совершенно невозможным. Леонова, видя упрямство Саши, надулась и сказала, что не стоит более и говорить об этом. Саша начал предлагать свидание на паперти, но Леонова сказала, что он может идти туда один, потому что ни она, ни Мария не поедут. Тем разговор и кончился. Все разошлись недовольные друг другом, а Саша, оскорбленный несправедливою холодностию всего семейства, два дня не ходил к ним. На третий за ним прислали. Это было в субботу.

– Вы, кажется, сердитесь на нас, m-r Alexandre, – сказала ему Леонова, когда он явился к ней в уборную.

– Напротив, я думал, что заслужил ваш гнев, и потому решился переносить в уединении свое несчастие.

– А, вы злопамятны! Это нехорошо. Вы, кажется, знаете, что все мы вас душевно любим. Что ж за беда, если я на вас немножко рассердилась. Может быть, вы были тогда правы, но я женщина и не привыкла к отказам. Впрочем, я в тот же день забыла свою досаду – и вот какая между нами разница. Если б вы сами пришли, то я даже, может быть, решилась бы сказать, что была не права, но теперь я должна была посылать за вами – и вы решительно виноваты.

– Признаюсь и винюсь. Простите, – отвечал Саша и поцеловал руку, которую ему протянули.

– Ну, что ваш строгий дядюшка? Все еще сердится на вас?

– Он вовсе никогда на меня не сердился. Мне кажется, что подобного несчастия я бы не перенес.

– Эти чувства делают вам обоим честь: значит, вы его любите и он заслуживает эту любовь.

– О, если б вы его знали! В природе не может быть существа выше и благороднее.

– И он очень дурно принял нашу шутку?

– Не самую шутку, но место исполнения…

– Да! понимаю. Для него, конечно, показалось это неприличным. Так наше предприятие рушилось?

– Если вам не угодно, чтоб я явился г-же Зембиной на паперти…

– В самом деле… Это не дурно. Тут же много народа… И нам не надобно будет переодеваться…

– Да, дядюшка велел мне остаться в этом платье…

– Какой он жестокий человек! Вам, я думаю, очень досадно, что он запретил такую невинную шутку?

– Совсем нет. Я привык повиноваться ему и уверен, что всякое его приказание справедливо и ведет к хорошей цели.

– Счастливый дядюшка! Я думаю, в целом свете он один дядя, умевший внушить такое повиновение племяннику.

– Я сам думаю, что я единственный племянник, имеющий такого дядю.

– А так как я вовсе не намерена склонять вас к возмущению против родных, то и надобно будет сообразоваться с волею вашего дядюшки. Завтра мы все-таки поедем к обедне в приход г-жи Зембиной. Заходите поутру к нам; мы вас будем ждать… Ну, а в понедельник дядюшка ваш тоже не позволит вам переодеваться на бал?

– О, нет! насчет бальных переодеваний он очень снисходителен. Он говорит, что там, где все забавляются и где все почти переодеты, одна лишняя маска ничего не значит.

– Вот! Да это уж сарказм. Я не воображала, чтоб он удостоил нас своими сатирическими замечаниями… Скажите, пожалуйста, ваш дядюшка с малолетства жил в монастыре или принадлежал обществу?