Два брата, или Москва в 1812 году

– Что с вами? – спросил я.

Она покачала головою и не отвечала. Я стал настаивать, просить, умолять.

– Послушайте, – сказала она наконец. – Вы просто ребенок, ребенок избалованный и совершенно беспечный. Я гораздо лучше вас знаю сердце человеческое. Знаете ли, что вы до сих пор не любили? Да, не любили. Не возражайте мне. Вы не поймете, не убедите меня в противном. Но скоро пробьет и ваш час. К лучшему ли это будет для вас, не знаю, но какое-то предчувствие говорит мне, что первая ваша страсть будет и последнею. Вы будете несчастны.

– Боже мой! вы меня пугаете, – отвечал я с притворным смехом, чувствуя, что какой-то холод пробежал по жилам моим.

– Вы смеетесь, – сказала она и устремила на меня проницательные свои взоры. – О! вы меня очень хорошо понимаете. Все это еще неясно, сбивчиво в нашем воображении. Это еще тлеющая искра. Но скоро из нее вспыхнет огонь, который охватит все ваше существо, всю жизнь, всю будущность. Бедный молодой человек, теперь вы побледнели…

– Что значат слова ваши? Растолкуйте мне, ради бога!..

– Нет, оставим этот разговор!.. Указать вам эту бездну – значит ускорить ваше падение… А может быть, я и ошибаюсь…

Что было отвечать? Я расцеловал руки этой несравненной женщины, а она, глядя на меня, улыбалась. Долго я думал о значении слов ее и предсказаний. Она говорит, что я еще не любил… Но если я в самом деле так неопытен! Это, правда, не очень лестно для моего самолюбия, однако же я принужден сознаться, что все эти люди беспрестанно угадывают мои самые сокровенные мысли, а я никогда не мог узнать. Я не любил! Эта мысль волнует меня и беспокоит… Что, если они правы! А я уж однажды думал об этом… У меня нет друга. Меня никто не любит.

10-го июля.

Со мною делается что-то странное, а все это княгиня! Все ее слова, ее предсказания! Я с тех пор часто задумываюсь, а сам не знаю о чем… Я начинаю сам себя испытывать и ежеминутно сам собою недоволен. Я вспомнил о Варе Зоровой. Она мне так нравилась. Я ее больше месяца не видал. И что ж? Отыскавши ее нарочно и проведя вместе с нею больше двух часов, мне показалось очень скучно… Я не мог ни любезничать с нею, ни быть по-прежнему веселым и говорливым. Она даже заметила это и сказала мне:

– Вот видите ли, M. Zembine, – как мои предсказания сбываются. Я ведь говорила, что, вступя в большой свет, вы о нас забудете. Теперь вы стали так важны, степенны; бывало, все шутите и смеетесь.

– Поверьте, что я ничуть не переменился. Я нахожу, что вы так же прелестны. Мои чувства тоже не изменились…

Однако же, сколько я ни пускался в высокие фразы, я чувствовал некоторую неловкость. Мне как будто было совестно говорить вздор… Отчего это? Ведь прежде я по целым часам говорил без умолку. Или я стал глупее, а все прочие умнее, или в самом деле во мне произошла какая-нибудь перемена. Перемена? Какая?

11-го июля.

Только у Турова я и доволен самим собою… Не глуп ли я? жалуюсь, что у меня нет друга, а Туров разве не искренно меня любит… Правда, он стар, а мне кажется, для дружбы нужно равенство лет… Но все-таки он лучший мой друг… которому могу я все рассказать, все доверить… Вот его Верочка, так совсем другое дело. О ней я не знаю, что и подумать. Ни от нее слова не добьешься, ни ей, разумеется, ничего не скажешь. Все молчит, все прячется… Что с ней делается?.. Право, жаль!.. В ней много доброго… Только эта странность, эта дикость… непостижимо!

12-го июля.

Прекрасное открытие! Да неужто в самом деле я просто глуп. Что ни вздумаю, все выйдет вздор.

Сегодня придумал я самый дипломатический разговор с Туровым, чтобы узнать, отчего тоскует Верочка. Самым тонким образом завел я разговор на нее, потом на брата и как будто нечаянно рассказал ему, что на городе говорили тогда о тайных его намерениях свататься… о какой-то склонности… словом, объяснил ему все, что знал. Каково же было мое изумление, когда старик покачал головою и отвечал мне, что действительно у него была эта идея, но что он уже давно ее оставил, потому что Верочка не согласна.

– Не согласна! – вскричал я. – Как! она не любит моего брата?

– Нет! И хотя вы часто намекаете ей о нем, но это нисколько не переменяет ее чувств. Она уж решительно объявила мне, что не выйдет за него, и даже не раз просила меня сказать об этом вам.

Я смотрел на старика во все глаза и не знал, что отвечать.

– Но если брат мой ее любит?..

– Вот это-то мне и больно. Это редкий молодой человек, и хоть он мне не делал никаких предложений, но я давно угадал его сердечную тайну… А когда он отправился в поход и мы с ним прощались, то он мне все открыл…

– Что ж он вам сказал?

– Он сказал, что долг чести и родины отрывает его от дружбы и любви; что он так полюбил мое семейство, что хотел бы в нем на всю жизнь остаться, что сбирался даже сделать мне об этом предложение, но что до возвращения своего не хочет связывать ни меня, ни дочери. Быть может, я буду убит, сказал он… Зачем же нарушать семейное спокойствие… Не говорите ничего Вере Николаевне… Поддерживайте только доброе ее ко мне расположение и сами не забывайте меня. Вот как мы расстались!.. Я долго молчал, но вы сами принудили мою Верочку со мною объясниться. Вы ей беспрестанно говорили, намекали о брате, и она просила, чтоб я не оставлял в заблуждении ни вас, ни вашего брата.

Бедный брат! Что я наделал! Если б я молчал, может быть, Верочке и не вздумалось бы сделать такое решительное объявление. Он бы воротился и мало-помалу опять бы приучил ее к себе. А теперь!.. мне так на себя досадно… Можно ли наделать столько глупостей? Да и теперь, не объясняйся я с отцом, он бы еще надолго молчал, и все могло бы еще перемениться, а теперь!.. Княгиня права! я совершенный ребенок. Что ни вздумаю, все выйдет глупость. Что мне теперь делать! Я ни за что в свете не напишу этого брату. Я прошу Турова, чтоб он молчал до его возвращения. Авось как-нибудь и уладится.

13-го июля.

Я теперь боюсь разговаривать с этою Верочкой… Прежде я шутил с нею, болтал, смеялся, говорил о брате, а теперь не знаю, что и говорить… Да и она, бог с нею, престранная! Может быть, я не обращал прежде на нее внимания, но мне казалось, что она очень равнодушно слушала мои вздорные рассказы, теперь от всего краснеет, бледнеет, смущается… Непостижимое создание!.. Впрочем, самое доброе, самое чувствительное сердце.

Вчера мы с Туровыми собрались проехаться по Неве. Знакомый член Адмиралтейства прислал мне катер, и мы пошли пешком на набережную. Когда стали садиться в катер, то надобно было переходить с берега по доске. Я пробежал вперед, чтобы принять ее и старика. А так как без глупостей я никогда не могу обойтись, то мне вздумалось, стоя на доске, дурачиться… Верочка, разумеется, просила перестать, я продолжал, и кончилось тем, что я оборвался и полетел в воду. Опасности никакой не могло быть. Вода была по пояс, и я, упавши, соскочил довольно ловко и, стоя в воде, хотел уже отпустить какую-то остроту… Каков же был мой ужас, когда я вдруг увидел, что Верочка, вскрикнув, вслед за мной полетела. И для нее, конечно, не было тут никакой опасности, но смешно бы было ей окунуться из-за моих глупостей? Я так удачно успел подскочить, что принял ее на лету в мои объятия и передал без чувств матросам, которые подбежали. Ее положили в катер, и как праздный народ начинал уже собираться на берегу, то я и велел отвалить. Через минуту она пришла в себя и смутно посмотрела на окружающие предметы. Мы уже быстро плыли по Неве, матросы затянули: Как по матушке по Волге, – ничто не напоминало смешной моей катастрофы. Я с нежностью, однако, поцеловал ее ручку и просил ее послушать, как матросы поют.

Она с сомнением посмотрела на меня и заплакала. Отец начал успокаивать ее, я старался шутками развеселить ее…

– Так с вами ничего не случилось? – спросила она меня.

– Как ничего! – вскричал я. – Напротив, я в отчаянии. Вообразите! Я промочил ноги… А вы были так милы, добры, что за меня испугались… Так как мы на Неве, то вам легко за это вымыть мне голову… Я самый негодный повеса…

– А я виновата перед папа… Он, верно, за меня напугался. Мне сделалось дурно, и мне показалось, что я тоже падаю в воду.

– Помилуйте! Да разве вы можете куда-нибудь упасть… Вы так легки, так воздушны, что подобно пуху будете держаться на воздухе.

Тут старик сделал тоже маленькую глупость, рассказав ей, как я ее подхватил. Она вспыхнула и замолчала.

Наше гулянье не было продолжительно. По островам нельзя было ехать в моем мокром виде, и мы воротились. Я простился с ними и уехал домой, переоделся и отправился к княгине… Я думал ее насмешить моим рассказом об этом приключении, но она сделалась очень серьезною.

20-го июля.

Что сделалось со всеми этими женщинами! Или я вовсе ничего не понимаю, или они с ума сходят. Верочка скучает и худеет, княгиня сделалась серьезна, а графиня просто сердится. Скрепя сердце я принимаю все это в шутку и кое-как отделываюсь… Чувствую, однако, что скоро потеряю терпение.

21-го июля.

Княгиня предлагает мне отправиться в армию. Что это значит? Я сам хотел, это правда, но теперь… Мне было досадно… Я отвечал, что подумаю.

22-го июля.

Мне кажется, что я в сумасшедшем доме… А всего вернее то, что я прежде всех с ума сойду. Что такое наговорила мне княгиня!.. Я два дня сижу теперь дома и не могу еще опомниться. Боюсь показаться куда-нибудь. Того и смотрю, что меня схватят и отправят в желтый дом… Боже мой! неужели княгиня права! Я являлся к ней третьего дня.

– Вам не хочется отправляться в армию?..

Вместо ответа я что-то пробормотал, как школьник, пойманный на шалости.

– А для чего вы хотите остаться? – продолжала она. – Ужели вы так хорошо научились уже лицемерить? Или вы еще сами себе не умеете дать отчета в тайной причине вашего упорства? Берегитесь, я никогда не прощу вам притворства…

– Послушайте, княгиня! Вы меня когда-нибудь заставите невольно обмануть вас. Вы мне все твердите о каких-то тайнах, о моей скрытности и опасностях. Растолкуйте мне, объясните ваши мысли, и я вам ручаюсь, что ни за что в свете не обману вас.

– Графиня думает, что мы дурно сделаем, если откроем вам глаза… Я привыкла ей верить во всем. Она гораздо лучше меня знает сердце человеческое.

– Но за что же меня почитать таким ребенком, который ничего не понимает. Это почти обидно… Я охотно вверяю вам, княгиня, судьбу мою и знаю, что она в добрых руках; но за мою преданность будьте и вы со мною откровенны… по крайней мере в том, что меня касается… Если я по неопытности моей в делах большого света и кажусь вам ребенком – то, могу уверить вас, что по чувствам моим я совершенный муж… Скажите мне, что вас беспокоит.

Долго молчала она, опустив голову, наконец устремила на меня испытующие взоры.

– Так и быть, – сказала она наконец. – Так и быть! Я вам все скажу… вы любите, вы влюблены и сами этого не знаете… Вас тоже любят с жаром первой любви и со всею искренностию невинности…